Ян Отченашек - Гражданин Брих. Ромео, Джульетта и тьма

• Название: Гражданин Брих. Ромео, Джульетта и тьма
• Автор: Ян Отченашек
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Современная проза
• Год: 1988
• ISBN: 5-280-00300-X

В том избранных произведений чешского писателя Яна Отченашека (1924–1978) включен роман о революционных событиях в Чехословакии в феврале 1948 года «Гражданин Брих» и повесть «Ромео, Джульетта и тьма», где повествуется о трагической любви, родившейся и возмужавшей в мрачную пору фашистской оккупации.

---

Надо отражать клевету и нападки из-за угла, разъяснять трудящимся причины продовольственных затруднений, а с продовольствием прескверно. Надо организовать в компании трудовые бригады добровольцев и отправить их в помощь угольным шахтам, там до зарезу нужны рабочие руки. А по вечерам еще приходится читать мерзкие анонимки, изобилующие бранью, гнусностями, бессильной злобой и кровожадными угрозами. Ну и что ж! Анонимка кладется в папку, а ты сплюнешь и подумаешь: «Пишите, сволочи, не жалейте бешеной слюны, рисуйте в ваших письмах петли и виселицы. Нас это не испугает, не собьет с пути, мы взялись за дело и не отступим, что бы ни случилось…»

Бартошу кажется, что он и без того живет в пять раз напряженнее обычного, а тут еще одна мысль неотвратимо проникает в душу.

Почему именно Мария и Маша? Они нераздельны. Женщина с робким уклончивым взглядом и ребенок. Бартош всегда думал, что партия — его единственная семья, теперь он вдруг с изумлением обнаруживает, что хочет еще и другой семьи. Ему вспоминается мать. Старушка живет в ветхом домике около Пардубиц. Сколько горя она испытала из-за него во время войны, когда он попал в концлагерь! Бартош любит мать, но сыновняя любовь — это нечто совсем иное: она хороша и издалека, она довольствуется тихими воспоминаниями и допускает разлуку. «Съезжу к маме», — много раз решал Бартош, но всегда оказывалось, что нельзя отлучиться, потому что предстоит какое-нибудь важное собрание и на нем обязательно надо быть.

Как он готовился к сегодняшнему дню! Бартош даже чуть улыбнулся, вспомнив свой робкий визит в игрушечный магазин. Сколько он колебался и раздумывал, ведь ему никогда не доводилось покупать игрушек. На полках магазина виднелись головы марионеток, расписные лица кукол. Бартош заметил там целую колонну пожарных автомобилей, коробки с играми, целлулоидовых рыбок и всякую всячину. Откуда-то из полумрака вынырнула улыбчивая продавщица.

— Медведя, — серьезно ответил Бартош на ее вопрос, опустил глаза и сделал невозмутимое лицо. Но ему было не по себе.

Девушка ушла за прилавок, тотчас вернулась с коробками и принялась обслуживать покупателя.

— У вас мальчик или девочка?

Бартош недоуменно взглянул на нее и нахмурился.

— Хм… В общем, девочка! — смущенно пробормотал он, чтобы избавиться от новых вопросов.

Продавщица предложила ему куклу с закрывающимися глазами и с бантом в желтых волосах, которая издавала смешной звук. Но Бартош решительно отверг куклу. Только медведя!

Он долго прятал игрушку в служебном столе, выжидая подходящего момента. Наконец дождался. Они остались вдвоем в комнате, Мария стояла около рукомойника и надевала пальто. Бартош быстро извлек коробку из ящика и с виноватой улыбкой подошел к Марии.

— Я… я думал, что Маше это понравится… вот и купил его, — запинаясь, произнес он.

Ошеломленные, они стояли друг против друга. Ландова покраснела и упорно отводила взгляд. Бартош уже прочел на этом лице решительный отказ. И вдруг, почувствовав его смущение и мольбу, она взяла коробку, быстро сунула ее в сумку, как что-то постыдное, испуганно поблагодарила и выбежала из комнаты. Бартош был подавлен. Не важно, зато Маша будет рада.

Он не знал, что Маше так и не суждено было в тот день порадоваться игрушке. По дороге Мария решила отдать медведя соседской девочке, но потом раздумала и заперла его в старенький комод. «Пусть лежит, — твердо сказала она себе. — Не позволю Маше брать подарки от такого человека… Что ему от меня надо?» Женским чутьем она чувствовала тягу Бартоша к ней и не знала, что делать. Его внимание угнетало и пугало Марию. Ей стоило немалых усилий в течение целого дня уклоняться от взглядов Бартоша и от разговоров с ним. Правда, он был тактичен, не навязчив, выглядел усталым и застенчивым: Ландова даже поймала себя на том, что чувствует к нему нечто вроде симпатии, смешанной с жалостью. Но она быстро подавила в себе это чувство. Ведь он коммунист! Она слабо представляла себе, что это значит, но кругом слышала только жалобы на коммунистов и брань по их адресу. Коммунисты! Мать целый день жалуется на нехватку продуктов. А кто виноват в этом? Коммунисты! Машу придется не пускать больше в «Сокол», потому что им завладели коммунисты. Они сняли с должности и перевели на пенсию советника, что живет на пятом этаже. Советник, правда, дурной человек, но все-таки этого не следовало делать. Из соседнего дома пятнадцатилетний мальчик убежал за границу. Кто виноват? Коммунисты! У нас нет больше свободы и демократии (правда, сама Мария этого не ощущала, ведь она живет только на скудный заработок, да еще кормит старуху мать), но она убеждена, что и это произошло по вине коммунистов. Мать очень набожна, жизнь у нее трудная, и единственное утешение она находит в религии. Что бы она сказала, узнав, что к ее дочери неравнодушен… коммунист! Ужасно!

Что он ищет во мне? Женщину? Женщина давно спит во мне. Горькое и унизительное разочарование отрезвило ее. Годы идут, и она совсем немолода: тридцать четыре года. Маша — смысл и цель ее жизни. Надо воспитать девочку хорошим человеком, патриоткой, стойкой женщиной, которая не попадется так легко, как ее мать! Надо приучить Машу не доверять людям, всегда быть настороже, чему ее мать научил лишь жестокий опыт. Вечером Мария с испугом заметила, что она дольше обычного задержалась у зеркала. Ей стало стыдно, ведь мужчины уже давно не смотрят на нее как на женщину, она привыкла к этому и не хочет другого отношения. Она только придаток к машинке, на которой восемь часов в день работают ее руки.

И все же на следующий день Мария оставила дома свои роговые очки. Ведь она обходится и без них… Но заметив удивленные взгляды сослуживцев — особенно Брих что-то чует, — она решила опять носить очки.

Сегодня, после четырех, когда закрылась дверь за Брихом, Бартош застал ее врасплох тихим вопросом: понравился ли Маше медведь? Мария растерялась и не знала, что ответить. Так неожиданно! Она хотела было солгать, но, увидев его напряженный взгляд, не смогла сделать этого и сказала откровенно:

— Не сердитесь… Я его Маше не дала. Я не могла…

— Почему же? — Бартош удивленно покачал головой.

Она пожала плечами, и ее лицо приняло упрямое выражение. Однако удивление и огорчение Бартоша были слишком непритворными, невозможно было не верить ему; Марии стало немного стыдно. Ну и пусть! Пусть знает, что она не приняла подарка от человека, которого одни боятся, — и она тоже! — другие ненавидят, а Мизина заискивает перед ним, как перед сатрапом. Пусть же он знает, что у нее есть свои взгляды и… и что Машу она к нему никогда не подпустит!

И все же, когда он глухим голосом спросил, можно ли немного проводить ее, она сначала протестующе поглядела на него, потом испугалась, а потом вопреки своему намерению кивнула.

Всю дорогу она молчала и чувствовала себя очень неловко. Как давно она не шла рядом с мужчиной! Бартош говорил мало и медленно, бережно выбирая слова. Мария напряженно прислушивалась. О чем это он, зачем он мне это говорит?

Бартош рассказал что-то о своем детстве, о мальчишеских проделках, но Мария даже не улыбнулась. Он понял, что ей это неинтересно, и умолк. Они остановились на трамвайной остановке. «Слава богу, конец», — с облегчением подумала она. Подъехал восемнадцатый номер. Не успела Мария протянуть руку на прощание, как Бартош вошел в вагон вместе с ней. Всю дорогу до Голешовиц он не сказал ни слова. Они подошли к ее дому. Тревога и растерянность охватили Марию. Только бы их никто не видел, такая пища для сплетен! И не дай бог, если Маша выскочит на улицу, еще узнает его и… А мамаша? Что за глупости! Я веду себя как семиклассница, которую вопреки родительскому запрету провожает юнец с пушком на подбородке.

Дальше ни шагу! Мария остановилась, испуганно взглянула на Бартоша, хотела что-то сказать, но только открыла сумочку и демонстративно вынула ключи. Он понял и тоже остановился.

— Покойной ночи! — Он пожал ей руку, потом решительно поглядел в лицо. — А ведь мне надо сказать вам кое-что, я во всех делах люблю ясность. Не сердитесь за прямоту, может быть, так не полагается, но я боюсь долго надоедать вам. Вы, наверное, спрашиваете себя, зачем я вас провожал? Но ведь вы знаете. Я не найду для этого слов… Да, может быть, их и говорить не надо… Но… вы мне нужны… Может быть, это потому, что я слишком одинок, понимаете… Иной раз хочется поговорить с кем-нибудь. Но мне кажется, что вы меня… вроде как бы боитесь… Я знаю, все это странно… Но вы мне… как-то близки… Нет, вы не обижайтесь, если…

Она глядела на него расширенными глазами, не в силах двинуться с места. Зачем он говорит это, лучше бы молчал, ведь это безумие!

— Машу я люблю, — продолжал он. — Правда! Да иначе и быть не может, ведь все, что мы делаем в республике, это для всех… таких Маш.