Антология - Вечный слушатель. Семь столетий европейской поэзии в переводах Евгения Витковского

• Название: Вечный слушатель. Семь столетий европейской поэзии в переводах Евгения Витковского
• Автор: Антология
• Жанр: Европейская старинная литература

Евгений Витковский — выдающийся переводчик, писатель, поэт, литературовед. Ученик А. Штейнберга и С. Петрова, Витковский переводил на русский язык Смарта и Мильтона, Саути и Китса, Уайльда и Киплинга, Камоэнса и Пессоа, Рильке и Крамера, Вондела и Хёйгенса, Рембо и Валери, Маклина и Макинтайра. Им были подготовлены и изданы беспрецедентные антологии «Семь веков французской поэзии» и «Семь веков английской поэзии». Созданный Е. Витковский сайт «Век перевода» стал уникальной энциклопедией русского поэтического перевода и насчитывает уже более 1000 имен.

Настоящее издание включает в себя основные переводы Е. Витковского более чем за 40 лет работы, и достаточно полно представляет его творческий спектр.

---

Моцарт

Небесный свод, по-утреннему синий,
Над кипарисами блестящ и жгуч, —
Он посылает первый чистый луч
В изящный будуар седой графини.

Как сладко этот ежедневный миг
Использовать и с радостью, и с толком!
Над вышиваньем золотом и шелком
Она склоняет пудреный парик.

Но вскоре изменяется картина:
Приходит гость, еще юнец почти,
Возжечь огонь созвучий, взаперти
Живущий в старом сердце клавесина.

Графиня с клавиш переводит взгляд —
Они желты и безнадежно стары —
Прочь, за окно, где в отдаленье пары
Неспешно совершают променад.

Новалис

Был взор его печален и глубок,
Он не умел другим служить опорой.
Мечтала жизнь его о смерти скорой —
Так жаждет увядания цветок.

Он усмехнулся, как дитя точь-в-точь,
Узнав, что сад погиб от стужи зимней.
Его любовь жила в священном гимне,
А он глядел в окно, в туман и ночь.

Чужая тень, безжалостна, темна,
Ложилась на лиловые обои, —
Он пел еще, но рушились устои,
Кончалась жизнь; кончалась тишина.

Мелодия лилась ночной росой,
Но таяла в пространстве бестревожно,
Шепча, что некто в комнату, возможно,
Войдет с клепсидрой, скрипкой и косой.

Птица

Стук по стеклу — и вот скривились лица,
Испуганные, засмеялись мы.
И я сказал: «Наверно, это птица
В окно стучится из промозглой тьмы».

Металась тень и хлопала крылом
По влажному стеклу окна ночного;
Бесформенная, словно черный ком,
Взлетала вверх и упадала снова.

Влеклись ночные тучи, словно льды,
Во мраке время замедляло бег,
Мерцали свечи робко и печально —

И роскошью казались нереальной
На скатерти, сверкавшей, словно снег,
Хрустальные бокалы и плоды.

Ужин

Вдруг стали падать воск, вино и хлеб
Из наших рук. Внезапно тишь настала.
Огонь свечи метнулся от шандала.
Окно во мрак открылось — как во склеп.

Тяжелый дом поплыл на гребне вала
Над странами, с незримых сорван скреп.
В пучину смерти мчал нас от причала
Шквал времени, безжалостен, свиреп.

Все глубже одиночество, все тише,
И каждый за столом, оцепенев,
Во взор чужой глядится, как в зерцало.

Пока не отгрохочет ветр по крыше,
Забудь, забудь, что в сердце боль и гнев,
И слушай смех, и слушай звон бокала.

В странствии

Случайно я взглянул в окно чужое:
там женщина перед окном сидела,
при свете, голову на грудь склонивши,
устало руки вытянув во сне.
Почуяв чуждый взгляд, она очнулась,
ладонью провела вдоль дуг надбровных,
и в сторону мою взглянула кротко,
от сна еще не пробудясь вполне.

Она меня увидела. Возможно,
я мнился ей ожившим сновиденьем.
(И знаменателен, и нереален
казался наш безмолвный разговор.)
Она со стула встала непоспешно,
в камине уголья поворошила,
к столу вернулась и закрыла книгу —
и на окне остановила взор.

Я знал, что в эту странную минуту
я показался ей, быть может, сыном,
который возвратился из-за моря,
иль другом, что ушел навеки прочь.
Я понимал теперь: все эти годы
бродяжничества, смуты и тревоги,
меня томило робкое желанье
прийти домой, сюда и в эту ночь.

Помедлила пред зеркалом, вздохнула,
огладила рукой седые пряди,
взглянула на часы, собралась с духом
для фразы, может быть, всего одной —
но мы опять уже чужими были,
навек разделены стеклом оконным,
и только, мнилось, прозвучал в потемках
беззвучный голос за моей спиной.

Тупик

Она была на кухне у плиты.
Я наконец войти решился к ней.
Я ждал секунды этой много дней,
задать вопрос стыдясь до дурноты.

Ей приходилось пристально смотреть
за кофием на маленьком огне.
И я сказал: пускай ответит мне,
о чем стихи писать я должен впредь?

Тут засвистел кофейник со свистком,
пар повалил в открытое окно,
стелясь над клумбами, над парником, —

вливая в кофий воду ручейком,
чтоб гуща медленно легла на дно,
она сказала тихо: «Все равно».

Симон Вестдейк (1898–1971)

Слепые (по Брейгелю)

Они вдоль сел, как слизняки, ползут
и клянчат подаянье в каждом доме;
у них одна мечта: найти приют
и отоспаться на сухой соломе,

под кровлею — пусть даже натощак.
Друг друга не узнать бродягам, кроме
как по тряпью, да колокольца звяк —
примета каждого, и вся ватага
идет, не разбредаясь ни на шаг.

Всего дороже в их руках — баклага,
которую трактирщик им нальет
вином прокисшим или чистой влагой…

Удача, если летом дождь пойдет:
они стоят среди дороги, дружно
воде бесплатной подставляя рот —
просить о ней ни у кого не нужно!
Заслыша нечто в гущине дерев,
они стоят и слушают натужно,
и чмокают, в восторге разомлев.
Уверен каждый, что сосед — мошенник,
и оттого их вечно мучит гнев
из-за пропажи хлеба или денег,
ведь каждого страшит сезон дождей.
Но если не желает соплеменник
прощупать тростью брод среди камней —
они бранятся грубо и крикливо,
и вот, прозрев от ярости своей,
они бросаются нетерпеливо
вперед по склону, вниз, через бурьян —
и падают с отвесного обрыва,
томясь от жажды, прямо в океан.

Ян Якоб Слауэрхоф (1898–1936)

Тибет

За протяженным долом, что вспузырен
Развалинами градов и кумирен,
Где чахлые сады монастырей
Засыпал щебень, задушил пырей;
Там, за чертой страны степей и плавней,
Над усыпалищем державы давней
Вздымается угрюмых гор громада.
Там нет ни ручейка, ни водопада,
Лишь озеро сохранно залегло
В глубокое гранитное жерло.
Лежит печальный остров посредине:
Безмолвием ответствуя горам,
Там уцелел во святости доныне
Великой тишины последний храм.
В пещерах нет сокровищ, зримых глазу,
И нет монахов, преданных экстазу;
Туда вовек не плавали ладьи,
Там тишина как служба длится, и
Отшельники влачат года свои.
От века ли живут, не умирая.
Они иль пали звездами с небес?
И можно лишь по льду дойти до края,
Под вертикальный каменный навес,
С которого для них спускают пищу;
Забрав ее, по глади ледовой
Отшельники опять бредут к жилищу,
Свершая в вечность путь возвратный свой.

Путешествие по Тибету

Моллюски жили здесь,
Был больше мамонта каждый,
И океан плескался
Над будущими горами.
Створки моллюсков доселе
Валяются в каждом ущелье.
Легко в лабиринте спиральном
Наткнуться на подземелье,
Полное демонов злобных,
Наводящих туман лиловый
На тропу и на беглеца —
Образ его исчезает;
Склоны горы обросли
Чудовищными грибами.

Как нам спастись удалось
Из ловушки и не шагнуть
Прямо в разверстую бездну?
Мы тащимся через нагорье —
Как долго? Можно ли вспомнить?
Паутина тропок — обман,
Каждый колодец — отравлен,
Мы пьем вечерами росу,
И ночами едем верхом
Все по тому же плато,
Чье пыланье мягко и жарко —
К цели забытой спешим.
Созвездья боязливы и лиловы,
Огонь — в любом, как в щели смотровой
Шатра над всей равниной мировой.
Мы движемся сквозь мертвый лес,
Сквозь бурелом, наперерез,
Мох лошадям щекочет брюхо.
Мы дышим прахом древних трупов,
И тьма готовит нам засады.

Вот — гребень гор касается небес,
Мы поневоле едем сгорбясь.
Вот — небеса над самым гребнем гор:
Чудовище в ухмылке жуткой,
Губу кровавую задрав,
Зубов обломки обнажает.
Забудь! И я скорей забуду.
Иначе станем жертвой духов подлых!
Лишь гибель и забвение повсюду.
Забуду? Сгину? Вправду ли за Будду?..
Уж не столетья ль провели мы в седлах?

Лоян Благословенный