Антология - Вечный слушатель. Семь столетий европейской поэзии в переводах Евгения Витковского

• Название: Вечный слушатель. Семь столетий европейской поэзии в переводах Евгения Витковского
• Автор: Антология
• Жанр: Европейская старинная литература

Евгений Витковский — выдающийся переводчик, писатель, поэт, литературовед. Ученик А. Штейнберга и С. Петрова, Витковский переводил на русский язык Смарта и Мильтона, Саути и Китса, Уайльда и Киплинга, Камоэнса и Пессоа, Рильке и Крамера, Вондела и Хёйгенса, Рембо и Валери, Маклина и Макинтайра. Им были подготовлены и изданы беспрецедентные антологии «Семь веков французской поэзии» и «Семь веков английской поэзии». Созданный Е. Витковский сайт «Век перевода» стал уникальной энциклопедией русского поэтического перевода и насчитывает уже более 1000 имен.

Настоящее издание включает в себя основные переводы Е. Витковского более чем за 40 лет работы, и достаточно полно представляет его творческий спектр.

---

Надежда

Я спать не смел среди ботинок старых
когда звучал для камеры отбой
тела народов разместясь на нарах
храпели примиренные с судьбой

А я писал беря листки пожестче
я знал слова переживут меня
дремал прижавшись к ним скулою тощей
берег и от воды и от огня

Я ждал пройдут столетий вереницы
археология окончит труд
потомки глянут в мертвые глазницы
отбросят череп рукопись найдут

Альфред Киттнер (1906–1991)

Старый дом

Когда я свет гашу в дому,
То призраки приходят сразу:
Они переполняют тьму,
Почти невидимые глазу.

Но желтые страницы книг
Меня уводят в край забытый;
Одни лишь рифмы в этот миг
Бывают верною защитой.

Нет, все же знаю: час ночной
Покровом старых тайн колышет,
Там кто-то за моей спиной
Стоит — и мне в затылок дышит.

Наверно, это потому,
Что та же сонная истома
Сходила к тем, кто жил в дому,
Считай, со дня постройки дома.

Дом покоряется судьбе,
А ветер — все известку гложет.
Здесь кто-то вены вскрыл себе
Иль кто-то был убит, быть может?

Там, где лежу, там, где стою, —
Тот — счастлив был, а тот — обманут?..
А тени прямо в грудь мою
Ладони ледяные тянут.

Добрые вестники

За рамой, не переставая,
Всю ночь — легчайший стук в стекло:
То ветвь, иль капля дождевая,
Иль голубь просится в тепло?

Полуразбиты доски ставней,
Идет сквозняк по этажу.
С поры, уже довольно давней,
Я выселенью подлежу.

Уже свою провижу участь;
Чужой тропой, всего скорей,
Плестись, оголодав, измучась,
В компании нетопырей.

Так у тропы однажды сяду,
Окончу путь последний свой,
Испив сладчайшую отраду
Прохладной влаги дождевой.

И голубь серебристоклювый
Мне ветку в клюве принесет,
Покой и мир предскажет скорый, —
Таков да будет мой уход.

Спутнику

Мой товарищ, в этой страшной были
Привыкай идти меж конвоиров;
Знаю, всю семью твою убили,
Видно, и могилы-то не вырыв.

Почему же ты, лишенный дома,
На штыки не бросишься солдатам,
Чтобы в пласт чужого чернозема
Кануть удобрением богатым?

Что же, ведь и я живу, покуда
Не помру от слабости, от боли,
Но бреду, как не было бы худо,
Утопая в гибели все боле.

Нынче равный прочим бедолагам,
Ждешь, когда пройдет пора лихая,
И куда-нибудь походным шагом
Ты пойдешь, шутя или вздыхая.

Веришь ты, что гибель — не подарок,
И твои надежды непреклонны.
Молод ты и не видал овчарок,
Что грызут отставших от колонны!

Двадцать пять

Лупи! Лупи! Уже мутится разум,
Еще десяток. Нет, не дотяну.
Вот-вот конец — и все исчезнет разом,
Обвалится во тьму и в тишину.

Крошатся зубы, иссыхает глотка,
Кругом — остервененье вражьих рож,
Одна отрада: если парню с плеткой
Ты шепотом проклятие пошлешь.

Лупи! К ударам я готов заранее,
Таков уж век: безумье мчится вскачь.
Все то, что должен я тебе, Германия,
Мне в задницу впечатал твой палач.

А он меня охаживает плетью,
А он обучен множеству финтов:
На голой коже кровяною сетью
Для будущего счет уже готов.

Что ж, полосуйте, бейте, сучьи дети
Пусть я на брюхе — но еще упрям:
И этот счет, и все счета на свете
Я предъявить успею главарям!

По дороге

Едва нахлынула вода,
Нас тут же сунул труповоз
В конюшню: стало быть, сюда
Впихнул и сено и навоз.
Отнюдь не я тому виной,
Что ты распластан надо мной,
Что источаешь трупный смрад:
Я и такой постели рад.

У вшей отличное чутье,
Их попечитель — труповоз:
Для них покойник — не жилье,
Так он еще меня привез:
Полумертвец для вшей полезней!
Вот и ползут, таща болезни,
От коих, мой покойный друг,
Тебе-то и пришел каюк.

Ты умер, я живой пока,
На это плюнет труповоз,
Подохну ведь наверняка,
Ну, так с него какой же спрос?
И в общий ров для мертвецов
Он кинет нас в конце концов,
Поедет дальше — будь что будет,
А Страшный суд — он всех рассудит.

Баллада о косовском лесе

Надсмотрщики не терпят возражений:
Мы шли, в воде болотной по колени,
А если кто сгибался — тут же, рядом,
Конвойный возникал и бил прикладом.
Так, утопая в жиже, плача кровью,
Мы шли через болота к Приднестровью.

С дороги сбиться было невозможно,
Тут что ни шаг — то знак в грязи дорожной
Куда мы шли — вопрос предельно глупый,
Коль знаки вдоль дороги — трупы, трупы,
Понятные любому дурню знаки:
Мы видели, как их грызут собаки.

И мы, и все нехитрые пожитки
К утру бывали мокрыми до нитки
От ливня, — то, что мы еще живые,
Стрельбою подтверждали часовые,
А дальше — гнали с воплями взахлеб
До окаянных косовских чащоб.

Нас по двое построив, как в насмешку,
Назначили в дневную перебежку,
И мы бежали к собственной кончине,
И спотыкались мы на мертвечине,
Когда темнело — верх брала усталость,
Валились спать — в ком жизнь еще осталась.

Мы так бы и лежали до восхода,
Но вышла из чащобы шайка сброда,
И пусть у нас пожитков было мало —
Так с воплями и те поотнимала, —
Что ни лежало в сумках за спиной —
Все, все досталось братии лесной.

Мы в темноте напрасно драли глотку,
А нас бандиты грабили в охотку, —
Защелкали жандармские затворы
(Стреляли в нас, уцелевали воры), —
Изъявши все, что было, подчистую,
Бандиты в лес ушли, во тьму густую.

Рассвет сквозь ветки пробивался скупо,
Не отличишь в потемках труп от струпа;
Погибших и не перечесть, пожалуй:
Вошли толпой — а вышли горсткой малой.
Погнали дальше нас. А шедшим следом
Рассказ про эту ночь казался бредом.

Кладбище в Ободовке

Гонять отсюда песью рать —
Задача непростая.
Готова вмиг тебя сожрать
Наглеющая стая.

Окоченевшую сестру
Куснул вожак матерый.
Где сын, что умер поутру?
Растерзан всею сворой.

Ты как живой: на холоду
Откуда взяться гнили?
Да упокоишься во льду,
Пусть в общей, но в могиле.

Покорствуя земной судьбе,
Истлеть — не так уж худо.
Любой завидует тебе,
Кто средь живых покуда!

Подольская земля

Поля от пшеницы в золоте сплошь,
Окоем глазами объемлю:
Не зря, не зря урожай хорош,
Столько трупов легло в эту землю!

Оно, пожалуй, не мудрено —
Кровь этой земле привычна,
Здесь немало хозяйничал батька Махно,
Петлюра бывал самолично.

Земля милосердно давала приют
Всем убитым, без спроса, кряду:
Весною побеги, знала, взойдут,
Мир будет подобен саду.

Нас перегнали за берег Днестра —
Палачей не возьмешь на жалость.
Нас двести тысяч было вчера,
Едва ли четверть осталась.

Да и к нам, скорейшую гибель суля,
Подступают отродья палачьи:
Третьему Рейху нужна земля,
Притом — возможно богаче.

Привычен природы круговорот:
Добьют не сдохших доныне,
Уродится, конечно, и через год
Пшеница на Украине.

Старый колодец