Виктор Сергеев - Унтовое войско

• Название: Унтовое войско
• Автор: Виктор Сергеев
• Издательство: бурятское книжное издательство
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1976

Роман Виктора Сергеева «Унтовое войско» посвящен исторической теме. Автор показывает, как в середине XIX века происходит дальнейшее усиление влияния России на Дальнем Востоке. В результате русско-китайских переговоров к Русскому государству были присоединены на добровольной основе Приамурье и Уссурийский край.

В романе много действующих лиц. Тут и русские цари с министрами, и генерал-губернатор Восточной Сибири Н. Н. Муравьев, и китайские амбани, и купцы, и каторжники, и солдаты…

Главным же действующим лицом в романе выступает вольнолюбивый, сильный духом сибирский народ, объединенный в Забайкальское казачье войско. Казаки осуществляют сплавы по Амуру, участвуют в обороне Камчатки от нападений англо-французов, обживают новые земли по Амуру и Уссури.

---

— А и верно! — шумел Пурбо Ухнаев. — Что я от казны имею? Ничего. А службу требуют. В дождь и холод… Лезь в седло и тащись на Чикой. Обтрепался, обносился я. Конь отощал: холка да ребра. Как жить-то? Да еще манджурцы… язви в душу! — добавил он по русски. — Скотину, какую заведешь… А они наскочат и уведут. У них же скот не уводи, нельзя. Одирка вот пробовал… знает. А мы сколько терпеть можем? Дети мои голодны, вовсе они раздеты, почуют всю зиму в хлеву вместе с ягнятами, выйти им не в чем — ни шубы, ни унтов нет.

— Да и не один Пурбо живет в превеликой нужде, — проговорил десятник Санжи Чагдуров, степенный, неторопливый и обычно молчаливый. — Обнищали казаки по всей пограничной линии. А сотник да пятидесятники за службу спрашивают, грезятся плетьми. Особо ты, Джигмит.

— Я порядок требую… дисциплинарный устав. А караулы наши по угорьям неусторожливы и некараулисты, — по-русски сказал десятник. — Смотри в оба. Вот Бадарша запятнал границу, а мы и не видели. За то, поди, с нас взыщется. За ленивость и слепоту нашу.

— Он мой гость, его не трогайте.

— А мы чего? Мы и не трогаем. Пускай себе сидит.

Ранжур выбил трубку, сунул ее за кожаный пояс, велел всем помолчать.

— Обидно за вас, казаки, — глухо начал он. — А ты, Бадарша, невесть чего говоришь… Эка! Напомнил, что ездили выборщики от бурят… к тем ясачным послам. Это мы знаем. Просили они на себя ясачный платеж, да кто они такие? Да все из рода цаганов.

— И что?

— А то, что этот род у казаков наших в опале.

Очирка полюбопытствовал:

— За что в опале-то? За какие грехи?

— Охотник из рода цаганов предал бурят при облавной охоте. Пошел к тунгусам и сказал… Где они, буряты, и сколько у них юрт. Тунгусы ночью напали, всех побили.

Бадарша поморщился:

— Это давно случилось. Если только правда… А то и врут. У кого проверишь? Кто это видел? Кто помнит?

— Один бурят может скоро забыть, народ не забудет. Один бурят много помнить не в силах, а народ помнит все. Вот ты, Бадарша, помнишь ясачных послов, а позабыл о высоком царском после. А казаки его помнят. Проехал он, где в тарантасе, где верхом по всей китайской линии, осмотрел укрепления и посты. А мы, выборщики от Ашебагатского, Цонголова, Атаганова и Сортолова полков, били челом высокому послу, прослышав о том ясаке. И мы сказали ему, что бурятские и тунгусские казаки в смятении, что они не хотят и слышать о ясаке. Чтобы их снова называли ясачными? Мы сказали великому послу: «В прежние времена наши родичи были храбрыми звероловами, а теперь много лет верно служат России и остаются храбрыми казаками». Мы считаем себя выше ясачных! Так было и есть.

Бадарша крутил тонкий ус, вполуха слушая казаков. «Черт с ними, пусть болтают, — думал он, — войско-то у них разваливается. Не обучены, не вооружены, раздеты-разуты — какие из них казаки? Куда им тягаться с манджурцами?»

Джигмит пил тарасун мелкими глотками. Голова от мыслей отяжелела. Кем теперь стал этот Бадарша? По бурятским улусам гостит, все чего-то высматривает, вынюхивает. То за Чикой уйдет. Переводчики пограничного управления видели его в Урге. И что странно… После отъезда Бадарши где-нибудь да грабеж. Скот у казаков угоняют, без лошадей вовсе оставили. Сколько раз погоня по свежему следу выходила на границу. Он, пятидесятник, вызывал свистками маньчжурских стражников, те приезжали, смотрели, цокали языками, сочувствовали. В Троицкосавское пограничное управление скакал посыльный с бумагой. Полусонные столоначальники и писари бегали по канцелярии от секретаря к советнику, а то и к самому комиссару. А толку-то что? От маньчжурских властей один ответ: грабители со скотом не найдены, очень, очень сожалеем, приносим глубокие извинения…

Гости, выпив тарасун, разошлись. Опьяневший Ранжур уснул, храпел с присвистом. Цырегма с ребенком ночевала у посаженой матери. Джигмит зажег смоляную лучину. Неяркий дрожащий свет заплясал по очагу, по стенам, по сундукам. В северном углу, за Бадаршой, притаились тени. Бадарша, чтобы занять себя, вытащил нож и стал строгать лучину.

«Надо выведать у него, чего он хочет, куда идет, нет ли в голове черных мыслей», — решил Джигмит.

— Как монгольские люди живут? — спросил он гостя.

Бадарша поджал губы и перестал строгать.

— Монгольские? Живут… Мясо в котле не выводится. Скота у них тьма-тьмущая, трава в рост быка. Манджуры не шибко надоедают. До Пекина далеко…

— Чего ж они, Бадарша, от эдакой сытой жизни к нам бегут? Что ни год, то кочуют. Кибиток по сто, а то и поболе. Пограничному управлению большие хлопоты с ними. У нас договор с маньджурами — возвращать монгольские кибитки под власть богдыхана.

— Кочует сюда всякий сброд. Монголы, ведь они разные. Ничего-то ты, Джигмит, не знаешь. А я поездил по Монголии — нагляделся. Послушай-ка меня. Нам, бурятам, надо держаться знаешь кого? Русских здесь мало, они против многолюдного Китая не устоят. А нам надо держаться северных монголов — халхасцев. Поверь мне. Халхасцы — вот монголы, сохранившие древний корень, и мы, буряты, достойны их. Нам с ними объединяться… С белым царем нам не по пути.

— С манджурами, что ли, по пути? — перебил гостя пятидесятник.

— Не горячись, — покачал головой Бадарша. — Манджур да китайцев иные народы не терпят. Дунгане скоро возьмутся за оружие. Табангуты тоже. Их надо использовать для борьбы с белым царем.

Джигмит усмехнулся:

— Не по себе ношу взваливаешь. Спина не выдержит.

— Я что? Сила собирается в Священном стойбище[5].

— Сам-то что делаешь, где служишь?

— У амбаня-монгола служу. На облавной охоте. А еще и в караул посылают, либо в караван какой, а не то к казенным амбарам.

— Добро богдыхана стережешь?

— Чье добро — все равно. Придет время — все попадет в наши руки.

— От меня когда уходишь и куда?

— Или не рад мне? — Бадарша усмехнулся.

Пятидесятник подошел к сундуку, открыл крышку, порылся и вытащил мохнатую папаху с голубым верхом.

— Видишь, кто я?

— Вижу.

— Для береженья границы под моим началом Дарханский кордон казаков. А ты границу запятнал и в мою юрту пришел.

— Мои следы давно умерли. Ночью метель была.

— Тебя казаки видели.

— Если донесут сотнику, скажешь, что Бадаршу сдал с рук на руки манджурскому посту. Это возле острова Дархан. У них там вышка. Начальник поста Ван Чи. Толстый такой… бритая голова.

— Знаю его. А если он откажется от тебя?

— Не откажется, он все поймет. У него череп умный, у него шея умная, у него живот умный.

— Он может, и умный. А вот у вас, в Священном стойбище, умных, я погляжу, нет. Ты про дунган говорил, про табангутов… Не признавая китайское подданство, они тяготеют к русским. А восточные туркестанцы поднимут восстание против китайских властей хоть завтра, приди только к ним в поддержку хоть небольшой казачий отряд, чтобы возглавить тех туркестанцев.

Бадарша расхохотался:

— Охо-хо! Тебя послушать, так можно подумать, что ты вчера из Петербурга вернулся.

— А я в Кяхте видел одного бурята из русского посольства… служил в Пекине и в Урге.

— Сорока на хвосте слух принесла…

— Уходил бы ты от меня.

— Это ночью-то? — нахмурился Бадарша.

— Пришел ночью и уйди ночью, — твердо сказал пятидесятник. — Так лучше. И тебе, и мне.

Маньчжурский подданный, закрыв глаза, покачивался на кошме. Его морил сон. Он понял, что этой ночью ему снова не лежать на мягких шкурах. «Надо уходить. Лишнего ему наболтал спьяну. Зря ему сказал про русских и что служу у амбаня-монгола».

— Храбрый мужчина оставляет свои кости на юге, — проговорил Бадарша. — И я пойду на юг.

Он легко поднял свое жилистое тело с хоймора, сунул клинок в ножны.

Пятидесятник молчал.

…Бадарша надел лыжи и побежал на юг. «Пусть эта росомаха думает, что возвращаюсь домой. — Он был уверен, что десятник проследит за ним. — Пограничная росомаха привыкла обнюхивать каждый след».

Бежалось легко. Ветер дул в спину, нес снежную крупу. Струились снежные свей по насту, скрипели лыжи, пыхтел мороз за спиной.

Бадарша выскочил в степь. Навстречу ему шагнула белая накипь снегов до самого-самого неба.

Глава вторая

Бадарша выбился из сил. Второй день ничего не ел. Выйти бы на московскую дорогу… Можно бы у ямщиков почтовой гоньбы купить сохатины, молочных пенок, айрака, да нельзя выходить. Напорешься на исправника — беда, как бы не опознал. А опознает? Поежился, задрожал Бадарша в теплой монгольской шубе, зыркнул глазами по каменным россыпям, по утонувшим в снегу кустам боярки. Ни души, ни звука. Уставшая голова свесилась на грудь, и вдруг глаза застлало туманом. Бадаршу властно потянуло в теплую мягкую черноту… А оттуда, с черного дна, поползли, потянулись видения… Кто-то тонкий и злой махал руками, разевал бородатый рот без крика. Пропал… Тут навалились серые пакеты с красной сургучной печатью. В глазах зарябило, краснота, необъяснимая, никогда не виданная, полыхала.