Виктор Сергеев - Унтовое войско

• Название: Унтовое войско
• Автор: Виктор Сергеев
• Издательство: бурятское книжное издательство
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1976

Роман Виктора Сергеева «Унтовое войско» посвящен исторической теме. Автор показывает, как в середине XIX века происходит дальнейшее усиление влияния России на Дальнем Востоке. В результате русско-китайских переговоров к Русскому государству были присоединены на добровольной основе Приамурье и Уссурийский край.

В романе много действующих лиц. Тут и русские цари с министрами, и генерал-губернатор Восточной Сибири Н. Н. Муравьев, и китайские амбани, и купцы, и каторжники, и солдаты…

Главным же действующим лицом в романе выступает вольнолюбивый, сильный духом сибирский народ, объединенный в Забайкальское казачье войско. Казаки осуществляют сплавы по Амуру, участвуют в обороне Камчатки от нападений англо-французов, обживают новые земли по Амуру и Уссури.

---

Муравьев снова поднял руку, призывая к тишине.

— Одумайтесь, крестьяне! — крикнул он. — Я не хочу вам плохого, но и вы пораскиньте умом. Попа Серапиона Вафоломейского вы привезли тайно, безо всякого на то разрешения. Нарушили государев закон. Его, попа, вы нам выдайте, мы разберемся, что он и кто он. Если вины за ним не окажется, отпустим на все четыре стороны. Земского заседателя освободите! Выполните мои условия и расходитесь по домам. С вас взыскивать ни с кого не станем. Слово губернаторское!

— Слыхали, мужики? — Староста, повернувшись к толпе, бросил шапку под ноги. — Чего уж там! Виниться надо. Складай оружье!

— Ну! — крикнул исправник. — Бросай топоры, колья!

Крестьяне побросали, крестясь и шепча молитву.

— На колени перед генерал-губернатором!

Толпа опустилась на колени.

Муравьев уже не думал да и не помнил о недавних своих мыслях о том, что всякие крестьяне сопричастны к его хлопотам об освобождении горнозаводских мужиков от кабалы, о том, что бичурские крестьяне своим бунтовством отплатили ему черной неблагодарностью. Как же думать? Целая рота стояла тут в бездействии, а он один привел всю волость к умиротворению.

Муравьев пошел к карете.

Услышал, как кто-то истошно возопил:

— Слово-то губернаторское не забудете? А? Ваше превосходит-ство!

Муравьев велел кучеру ехать потише. Очень уж красив берег Селенги! Пажити и луга чередовались зарослями черемухи и тальника. Узкие мыски были покрыты розовым налетом шиповника и желтыми цветами высокой и густой бараньей травы.

Селенга, усыпанная солнечными брызгами, вилась меж угрюмо диковинных скал, поросших сосной и кедром. На реке там и тут вздувались пенные круговороты.

Казаки из личного конвоя его превосходительства, ехавшие спереди и позади кареты, молчали. Только тогда кто-нибудь не выдерживал:

— Ох, и рыбистые тут места!

— Сенокосы-то, сенокосы! Глянь-ка!

К карете подъехал на легких бегунках есаул Чекрыжев.

— Ваше превосходительство, не прикажете ли привал? Отдохнете, в пути которые уж сутки… Нет уж, братец, атанде, — ответил Муравьев. — Надо поспешить.

Муравьев откинулся на мягкую кожаную подушку. Есаул отъехал. Синие казачьи чекмени маячили перед глазами. «Тысяч сто собрать бы таких, — подумал Муравьев. — Обучить, вооружить. Тогда бы опасаться некого. А соберу и обучу! Видит бог! Из задуманного немалая толика в дело уже превращена. И дело то растет и крепнет».

Муравьев тихо рассмеялся: «Немалая толика…»

Вот он уже генерал-лейтенант. За царем служба не пропадет. Амур не туда еще вынесет. Добиться бы у маньчжур свободного по нему плавания. Ох, как нелегко дается Амур! Интриги петербургские надоели. Ох, уж надоели! Поперек горла… эта бестолочь. Ружей шлют мало. А про артиллерию… прости господи… Две конные батареи на все войско раздобыл. И тем будь предоволен. Царь не то не понимает, не то его обманывают. При дворе политиков-балансеров предостаточно. А того не мыслят… Ведь истинно Англия подбирается к Амуру, зарится на Камчатку. Без сильного войска тут никак нельзя, не удержишься.

«Англичане почитают нас не иначе, как северными медведями. Ну и пусть! Медведи да медведи. Эка невидаль! А на Камчатку их не пустим, на Амур не пустим! Аннибалову клятву дам!

Выстоим ли против англичан? Хватит ли сил? Должно бы…

Жена уверяет, что Россия похожа на неумытую и необразованную девчонку. Ту девчонку заставили напялить на себя европейскую модную шляпку. Может быть. Волконский, Трубецкой того же мнения. Да, да. Не они ли внушают жене? Откуда у нее такое понятие, что помещики — это железное кольцо, коим скована вся Россия. А ведь так и есть, так и есть. Ну, Трубецкой, Волконский! Не я ли ввел их в иркутское общество, обласкал, приблизил! И что? Уже царю донос был. А у царя железная рука в бархатной перчатке. Смешно… Меня — на одну скамью с бунтовщиками…»

Муравьев приказал накрыть в избе старосты горнозаводского поселка Кордон стол на три куверта. Сказал есаулу, чтобы привели хозяина. Явился седой благообразный старец, вытянулся и отдал честь.

— Садись, дедушка, с нами. Отведай наливки, — пригласил генерал-губернатор. — Доволен ли ты семьей? Как живешь? Как живу-то? Со всячинкой… А по правде баять, доволен-то доволен, — отвечал хозяин, поглаживая бороду, — а токмо главное заделье мужику, а заодно и бабе, когда-нибудь да запастись вдоволь хлебом и квасом. А уж как запастись — на то воля божья, батюшко, ваше превосходительство.

Муравьев расхохотался:

— А что так? Или рудник не по душе? Не кормит?

— Да рудник, что же… Век чиститься — не вычиститься, век учиться — и не выучиться, век служить и не выслужиться… Жизнь-то какая? Вполглаза видел. Вполголоса сказал. Вполсыта поел. И вполпьяна напился. А чай… Чай вприглядку пил. Рады мужики, что их заверстали в казаки? Да уж рады, как не рады! Из крепостных да вдруг в вольные казаки. Вас, батюшко, превосходительство, ожидали утром. И поп приехал. Молебствие отслужим. А только… — хозяин замялся, полез заскорузлыми пальцами в свалявшуюся сивую бороду.

— Что «только?»

— Платили мы, батюшко, подати государю… Отныне освобождены. Слава те господи! Царствие небесное молим благодетелю, вашему генеральскому величеству. А как же… Не обессудьте. Жили мы испоконвешно в рекрутской повинности, но в солдаты нас не записывали, а записывали, батюшко-свет наш, в горные рабочие, по всем статьям закона в каторжные. Подать плати — три рубля с души, а служба наша на сереброплавильном заводе хуже, чем у каторжника. Тому боле двадцати лет каторги не давали. Какой бы он душегуб ни был. Два десятка лет отмахал кайлой — иди в поселенцы. А мы, горные служители, батюшко-свет наш, с двенадцати годков до сорока несли работу наравне с каторжными. Да столько разе выдержишь? Преставишься на суд страшный. Иные решались на что хошь… на богопротивные проступки, попадали по суду в разряд каторжных и опосля вместе с ними переводились в поселенцы.

Генерал-губернатор, выпив, по обыкновению пускался в рассуждения, кои сам же признавал как якобинские. Он так и выражался, что, дескать, в России всякий чиновник, если он не капрал, то якобинец. Но тут он не выдержал и приструнил хозяина:

— У тебя, старик, нескромная и дерзкая свобода языка.

— Не обессудьте, барин-батюшко, ваше превосходительство. Отпустите мою вину, стар я да и глуп.

— Что, про Амур-реку слыхал ли? — сменил гнев на милость Муравьев. — Ждут ли мужики амурского похода? Давай, дедун, как на исповеди, — вставил Чекрыжев.

Муравьев нахмурился:

— Пускай сам правдой откроется, незачем ему в душу лезть.

Старик, подумав, ответил, что в станицах и поселках про амурский поход наслышаны и готовы навострить туда ноги, да не все.

— Кто не хочет похода?

— Богатенькие. Они не больно-то на Амур собираются. Мужик ли, казак ли, ваше превосходительство, не одинаковый, — заговорил хозяин с ухмылочкой. — Хоть на лицо мы шибко не разнимся… А вот поставь шеренгу на конях и коснись по своему любопытству, кто в седле сидит, — все разные… У кого дома осталась полная чаша: хлеба амбары, денежки в сундуке, скота — не скоро сочтешь. А рядом с ним в седле такие, что… Одна думка у них: как-то там его ребятишки живут, хватит ли хлеба до нови, не сгинула бы женушка на непосильной работке. Есть и отчаюги: либо грудь в крестах, либо голова в кустах, в атаманы мечтают выбиться. А иной за жизнь свою дрожит, только и думает, как бы поскорее со службы воротиться да помимо отцовской лавки свою магазею открыть. Вот и коснись, кто в седле… в одной шеренге. Не одинаковый он, мужик ли, казак ли. Верно, бедных-то людишков куды больше. Унтовых-то казаков.

— А они с охотой пойдут за мной?

— Много ли мужику для сбора надо? Нашему брату собраться — только подпоясаться. Я, со всей душой скажу вам, ваше превосходительство. В полном откровении. Не извольте осерчать.

— Говори. Не одни казаки колобродят, а и крестьянские мужики, хоть и нешумливы, ответствуют, как один, что поехать на Амур можно, коли там привольное житье будет, ежели притеснений не окажется ни от кого и лихоимством начальство донимать не будет.

— Вот мое слово, старик, — воодушевляясь, ответил Муравьев. — Всем передавай… Льготы казакам выйдут от царя. Пахать там можно сколько угодно и скота плодить — сколько хозяину желательно.

— Ладно бы так-то. Совсем другой коленкор. Где, земля есть, там и казак, и мужик поселяются. Служба службой, а тут такое коловращение, что от земледельства казаку ли, мужику ли никак нельзя отрываться. Пропадешь, и родня не вспомнит.

Чекрыжев поднялся с табурета заметно опьяневшим.

Сотник попал к Муравьеву из городового полка. Муравьев взял его в свою охрану, приблизив к себе. Чекрыжев ему нравился за одно то, что служил когда-то как и он, генерал, на Кавказе. Повлияло на выбор и то, что Чекрыжев имел конвойную практику в городовом полку.