Слава Бродский - Страницы Миллбурнского клуба, 1

• Название: Страницы Миллбурнского клуба, 1
• Автор: Слава Бродский
• Издательство: Manhattan Academia
• Жанр: Прочая старинная литература
• Год: 2011
• ISBN: 9781936581108

---

Я пошевелился, и крышка стала медленно отходить. Сел, неуклюже выбрался из холодильника и увидел на стуле одеж­ду, похожую на мою старую: джинсовые брюки и рубашку, а на столе поднос с едой, внешне тоже похожей на мой обыч­ный завтрак: кукурузные хлопья, стакан молока, творог под сметанной шапкой, присыпанной сахаром. Через прозрачную дверь, которая сама собой открылась, я вышел наружу. Хоте­лось бы написать «на улицу», но улицы не было. Не было и площади или парка, не было города – больше всего это напо­минало мне пчелиный улей, каким я видел его по телевизо­ру – изнутри. Напротив меня, надо мной, подо мной, справа и слева – лепились друг к другу полупрозрачные, словно воско­вые, соты – то ли квартиры, то ли гостиничные номера. В каж­дой темнели неотчетливо фигуры людей. Меж сотами по жел­тым скользким проходам, похожим на кривые тропинки, медленно и осторожно двигались люди в легких накидках из зефира. Накидки развевались у них за спиной от легкого дуно­вения, несшего ароматы цветов. Тут были запахи сирени, лан­дыша, нарцисса. Но они ежесекундно менялись, и я никак не мог определить, какой из них самый сильный. Лица прохожих несли умиротворенные и дружелюбные улыбки, как у медсе­стер в отделении тяжелобольных. Почта все лица были жен­скими, а фигуры под накидками казались худыми и плоскими. Что меня поразило – тишина, такая же тишина, какая была в помещении саркофагов. Мне слышался высокий, чуть дрожа­щий звук, уходящий ввысь меж сот, как в узком ущелье, но, возможно, этот шум стоял у меня в ушах. «В каком ухе зве­нит?» – спрашивал я в таких случаях Полину, и шум тут же пропадал. Но мне некого было спросить. Правда, встречные приветливо улыбались, многие оборачивались, но... ни звука. Я подумал, что их удивляет моя одежда, однако попадались мужчины одетые в джинсовки, как и у меня. А люди продол­жали оглядываться. Женщина, очень молодая и очень краси­вая, с точеными чертами лица, как у моей Поленьки, но более мелкими, остановилась, посмотрела на меня, и по ее глазам я понял, что она со мной заговорила, но голоса ее я не услышал. Она ласково улыбнулась и, покрутив у виска пальцами, жестом, который у нас означал: «Ты что, не в своем уме?» или «Ты что, с приветом?», пошла своим путем, а я готов был озлить­ся... Но тут заметил, что у всех проходящих мимо меня на висках, у самых глаз, были то ли приклеены, то ли как-то иначе закреплены цветные пластинки размером в половину жеватель­ной резинки, но чуть-чуть потолще. Эти пластинки меняли цвет – от бело-голубого до сиреневого и черного, а иногда переливались несколькими радужными красками. Большим и средним пальцами я нажал на свои виски сначала слегка, по­том сильнее и почувствовал боль, уходящую прямо в глубь мозга. Я знал, что глаза – это окно в мозг, но виски... Да много ли я понимаю в том, что тут происходит? Я пошел обратно к своему саркофагу – иного дома у меня еще не было – и пой­мал себя на мысли, что, всматриваясь в лица женщин, я ищу Полину. Нелепо, безумно, но ничего с собой поделать я не мог. В холодильнике, как я называл мысленно то место, где стояли саркофаги, снова было пусто. «Да что это, – вскипел я, – по улице шляются толпы бездельников, а тут – никого. Да за что же они получили мои миллионы? Где, в конце концов, их за­падное обслуживание». Но тут я заметил поднос с новой едой, опять вполне привычной мне: салат из зеленых листьев, кусок жареного мяса с печеной картофелиной в чуть поджаренной кожуре – как я люблю, розовый сок в стакане и чашку с кипятком, над ней вился пар, а рядом на блюдце – заварной мешочек. Хлеба не было, только две галетки. Да я от хлеба давно отвык – надо же, они знали и это. Над саркофагом горела новая надпись: «Не удивляйтесь тишине вокруг вас. Вы правильно поняли: мы общаемся через трансмиттеры, закреп­ленные на висках. Вы сможете это делать со временем, а пока наблюдайте вокруг, знакомьтесь с новым для вас миром. Ус­пеха вам».

Что, собственно говоря, нам в жизни надо: быть сытым, обутым, иметь где прикорнуть и... душевное спокойствие. Я по­нимал, что меня обеспечат всем, кроме душевного спокойствия. Его извне не внесешь в душу, но зачем же я затеял всю эту историю? Сейчас у меня в душе та же тоска, что была тогда, мне так же не хватает Полины, и никакое время эту тоску не убьет. Но, возможно, дело не просто в скачке веков. Тоску убивают долгое страдание, муки одиночества, чувство невозв­ратной потери. Со временем не тоска проходит, а душа устает болеть и защищает себя привычкой, как привыкают люди к потере руки, ноги, глаза. Невозможно жить, постоянно помня, что ты инвалид. Ах, лучше быть калекой, но чтоб душа не болела. Мое лечение не помогло – прыжок во времени не смягчил боль. Но хочу ли я ее смягчить? Ведь сейчас, если я есть, то только потому, что есть моя боль, моя память. Утих­нет боль, ослабеет память, что же останется? Эти странные безгласные люди, их жилища, как соты в улье, их немое мель­тешение... А вернуться назад нельзя, да и к чему это? Чтобы все началось сначала? Я улегся в саркофаг, потому что друго­го лежака не было поблизости, сразу уснул. Очнулся я с виде­нием сна, четкого, как наяву. Сны помнятся только те, с кото­рыми просыпаешься. Это было известно уже в мое время, но чтобы такая ясность... Я вылез из моего лежбища и пошел точно так, как только что видел: влево от холодильника, до первой развилки восковых улиц, потом до площади размером в жалкий городской скверик. По дороге я заводился все боль­ше и больше: заработали мои спящие тысячелетие гормоны, в паху тихо жужжало, а голова слегка покруживалась. От скве­ра-площади расходились три восковых пассажа. Я вошел в тот, что прямо передо мной, как и видел это во сне. Полукруглая янтарная, а возможно, восковая крыша излучала желтый свет, как от слабых двадцатисвечовых лампочек, вдоль всего пасса­жа, конец которого пропадал вдали, как в закате жаркого дня. Но жарко не было, не было и прохладно – было как нужно, и опять сливались тонкие ароматы цветов и трав. Я почувство­вал и терпкий запах хмеля. В звонкой тишине еле-еле разда­вались звуки космической музыки, которую слышал я пару раз еще в той жизни. Вспомнил: уже тогда думал о том, что это музыка будущего. Тощий музыкант в черном водил руками перед антеннами в виде овальных трубок, не касаясь их. Руки приближались и удалялись, плавно опускались или поднима­лись. От этих движений небесные звуки то замирали, то ухо­дили ввысь – они не походили на звуки какого-нибудь известного инструмента – они не прерывались и не кончались. Они означали вечность, будущее мира. Того мира, в котором я оказался. А вокруг так же неспешно, как и на тропинках, двигались фигуры женщин и мужчин – обнаженные и почти обнаженные люди без возраста и эмоций. Они тоже все улы­бались и осторожно, словно боясь разбить, касались друг дру­га. Я должен был бы возбудиться еще больше от вида их совершенных тел, очень похожих на скульптуры Возрождения; но гормоны начали успокаиваться, леность и умиротворение охватили меня; я повернулся и медленно побрел назад.

На следующий день (день, вечер, ночь – кто знает) я опять побродил по узким ходам вдоль сот, заглянул в пассаж, соседний с тем, где был вчера. То ли обвыкнув, то ли осме­лев от игры гормонов, я коснулся одной из женщин, и, о чудо, она не отстранилась, а, напротив, сразу приникла ко мне всем белым, без единой лишней складки телом, и мы тут же заня­лись любовью. Вокруг стояли и смотрели, правда, не прибли­жаясь – шагах в пяти-шести. Смотрели, улыбаясь, с любо­пытством и интересом. Так я наблюдал в прежнем мире, как занимаются на воле любовью дикие животные. Что-то во мне возмутилось, и я отстранился от женщины. Она ласково по­смотрела на меня, словно увидев впервые, помахала рукой и растворилась в толпе.

Я поспешно ушел, не оглядываясь, будто набедокурил, как бывало в детстве. Голые люди провожали меня равнодушно-приветливыми взглядами, а я – нашкодивший, но удовлетво­ренный пес – думал о том, что вел себя, как те животные в саванне.

3.

Над саркофагом горела надпись: «Мы поздравляем вас со вступлением в новую жизнь». Похоже, они следят за каждым моим шагом. И тут же другая: «У нас никто ни за кем не сле­дит. Для этого нет ни желающих, ни ресурсов. Вам нечего опасаться или стесняться. Вы пришли в мир радости, где радость естественна и проста, как утоление голода или жаж­ды в вашем прошлом. Пейте жизнь полной грудью, как воз­дух, будьте постоянно счастливы и удовлетворены». Э, да они и мысли мои читают, а где же свобода? И тут же ответ: «Чте­ние мыслей друг друга – это способ нашего общения. Другого нет. Вскоре вы получите виски и сможете управлять переда­чей ваших мыслей, как управляли раньше речью. Мы уже по­степенно обучаем ваш мозг, подобно тому как обучали гово­рить детей в ваше время. Дети не замечали, что учатся говорить». Что-то это мне не нравится, а где же моя личная жизнь, тогда она у меня была. Я оглянулся в испуге, уверен­ный, что меня опять подслушали, но экран оставался темным. На следующий день я вернулся в пассаж и снова бродил меж красивых женщин и касался некоторых из них, но никто ко мне не бросался. Я искал глазами ту, вчерашнюю, и не мог распознать. Они все были разные: брюнетки с густыми вью­щимися или прямыми волосами, блондинки от соломенного до пшеничного цвета, рыжие от светло-золотого до бронзового тона, как у моей Поленьки. Одинаковым было то, что подстри­жены все были очень коротко, а лица необычайно белы и гладки. Вот мелькнула курчавая головка моей вчерашней под­руги. Толком я ее тогда не разглядел – все произошло по-животному быстро. Но вот она поравнялась со мной, остано­вилась – мелкие правильные черты лица– раздвоенный подбородок, на щечках ямочки, скулы чуть выступают, брови резкими штрихами, глаза с белками фарфоровой белизны, под стать им ровные зубы всегда приоткрытого в улыбке бледно-розового рта с четкими полными губами. Зрачки зелено-крас­ного цвета, каких я раньше никогда не видел. Ресницы непри­вычно короткие, думаю, оттого, что не накрашены. Да, на лице ни намека на краску. Я смотрел на нее, и никакие чувства во мне не проснулись, но я все-таки протянул руку и неуверенно взял ее маленькую, как у ребенка, ладонь. И она снова прильну­ла ко мне, и мы снова тут же, на людях, занялись тем же, чем и вчера. «Ну и скотина», – подумал я про себя, провожая взгля­дом ее крепкую невысокую фигурку в развевающемся зефи­ре. Она не обернулась.