Наталья Калинина - Любимые и покинутые

• Название: Любимые и покинутые
• Автор: Наталья Калинина
• Издательство: «Амальтея», «ЭКСМО»
• Жанр: Любовные романы
• Год: 1994
• ISBN: 5-7121-0271-4

Роман писательницы Натальи Калининой — о любви, о женских судьбах, о времени, в котором происходят удивительные, романтические встречи и расставания, и не где-то в экзотической стране, а рядом с нами. Действие происходит в 40-е—60-е годы в довоенной Польше и в Москве, в большом областном городе и в маленьком доме над рекой…

---

— Мы с Марьей Сергеевной за все время нашей совместной жизни голоса друг на друга не повысили, — прервал Берецкого Николай Петрович. Он чувствовал, как в нем нарастает гнев. Да какое, черт возьми, право имеет этот докторишка, хотя бы даже и профессор, копаться в его личном? Семья есть семья, муж и жена между собой разберутся и без посторонней помощи.

— Понятно, — как-то не совсем уверенно кивнул Берецкий. — А вот мы с Анной Михайловной другой раз так скандалили, что нам соседи в стенку стучали. Но ала друг на друга не помнили никогда.

И тут Николай Петрович вскочил из-за стола, так двинув стулом, что зазвенела посуда, и сказал негромко, но выразительно:

— Вам бы следователем быть, уважаемый Лев Семенович. Мне казалось, в обязанности врача входит лечить людей, а не смаковать подробности их личной жизни. Быть может, вы еще спросите, как у нас с Марьей Сергеевной обстоят дела, гм, в постели?

Берецкий не обиделся.

— Врач и есть расследователь и разгадыватель особенностей психики каждого человека. Поверьте, любезный Николай Петрович, ни единого грана из полученной здесь информации не будет вынесено мною за порог этой комнаты. А что касается постели, то вы даже представить себе не можете, какое глубочайшее влияние оказывают на человеческую психику, а в особенности на психику женщины, эти самые, как вы их называете, дела в постели.

Перед мысленным взором Николая Петровича пронеслись те несколько безумных ночей, когда Маша, приезжая поздно из театра, симфонического концерта или гостей, слегка хмельная, помолодевшая и бесшабашная какой-то особенной — разнузданной — бесшабашностью устраивала в их спальне кабаре. Глядясь в зеркало, грациозно выныривала из туго облегающего платья и, оставшись в лифчике и трусиках, поверх которых змеились тонкие подвязки пояса, отстегивала чулки-паутинку, отбрасывая их в сторону взмахом ноги. И начинала танцевать, приговаривая: «Как в детстве, совсем как в детстве» или «Теперь я, наконец, допляшу свое и успокоюсь». Николай Петрович со смущением, перераставшим в восхищение, наблюдал за этой демонстрацией красоты, чувствуя, как приливает кровь к низу живота, тяжелеют руки, ноги, приятно расслабляются мышцы. Действие Маши на него напоминало опьянение, только вместо похмелья наступала легкость, почти невесомость. А что испытывала она? Он, признаться, не знал. Да у него и язык бы не повернулся спросить у Маши, нравятся ей его ласки или нет.

— Мне кажется… эээ… с этим у нас все в порядке, — пролепетал Николай Петрович, потеряв весь свой запал.

— Будем надеяться, что так оно и есть. Значит, остается эмоциональное потрясение, пережитое в юности, ну и, разумеется, трагическая гибель первого мужа.

Берецкий встал, поклонился, приложив руку к груди, и направился в прихожую.

Николай Петрович в замешательстве подошел к окну. Жара. Пахнет бензином и горячим асфальтом. Уже второе лето проводит он в городе. Хорошо бы съездить в родные места на рыбалку, поохотиться, встретиться с друзьями, да и обеим Машам было бы полезно пожить на свежем воздухе. Он тоже, наверное, смог бы вырваться к ним на недельку-другую. Первый, как обычно, собирается в отпуск в бархатный сезон. Но, по правде говоря, Николай Петрович боялся встречи с тем домом на берегу реки. Ему казалось, воздух там весь пропитан памятью об Анджее, и Маша непременно это почувствует, снова отдалится от него, уйдет в свое прошлое. Она так долго выкарабкивалась из него, да и сейчас…

Николай Петрович безнадежно махнул рукой.

Сейчас Маша была от него еще дальше, чем в самом начале их супружеской жизни.

Теперь он спал в столовой на диване. Ему казалось (нет, не казалось, а он точно чувствовал), что его присутствие Маше болезненно неприятно, хотя она ничем этого не показывала. Он утешал себя мыслью, что болезнь скоро пройдет, и Маша снова начнет интересоваться театрами, концертами. Пусть, пусть ходит в эти проклятые рестораны — в конце концов, и Первый справляет свой день рождения в том же «Столичном», в зале с рыбками и роялем. Конечно же, Крокодильша наверняка не танцует — под ней попросту паркет проломится, — зато песни они горланят и про камыш, и про Хасбулата удалого, и даже как-то «Очи черные» грянули. Ничего в этом предосудительного нет.

Обычно он долго не мог заснуть, думал, шуршал газетами, вставал и шел на кухню попить холодной заварки, курил, сидя на подоконнике и машинально глядя на плотно закрытую дверь в спальню. В щель внизу было видно, как иногда мелькают какие-то тени, но звуков не доносилось никаких — точно там плясали духи или привидения. Уходя на работу, Николай Петрович тихонько приоткрывал Машину дверь, подходил на цыпочках к кровати. Она спала, положив под щеку ладошку. Почему-то на память каждый раз приходили слова Пушкина из «Сказки о мертвой царевне и о семи богатырях»: «Ждали три дня, но она Не восстала ото сна». Спальня начинала казаться ему склепом, и он спешил на кухню, где пыхтел чайник, Вера заплетала в косу густые и блестящие Машкины волосы, а Машка в это время, переминаясь с ноги на ногу как необъезженная лошадка под недавно надетым седлом, улыбалась ему и строила смешные рожицы.

— Чего ты так рано вскочила? Ведь у тебя каникулы, — обычно говорил Николай Петрович, ласково улыбаясь.

— Ничего себе — рано. Устинья, небось, уже давным-давно корову подоила и в стадо выгнала, а сама по воду к колодцу пошла. И застряла с полными ведрами либо с бабой Нилой, либо с Катечкой-бакенщицей. А мы с Верой сейчас идем на базар за помидорами и всякой зеленью. Пошли с нами, а?

Николай Петрович делал печальное лицо и пожимал плечами. Дескать, с удовольствием бы пошел, но дела. Спускаясь по лестнице — он любил эту короткую пробежку из двенадцати пролетов, свивающихся в большую ломаную спираль вокруг проволочной клети лифта, — думал о том, что Машка предоставлена самой себе да еще Вере, которая читает по складам и спит с иконой Николая Угодника под подушкой. Девчонке бы учиться музыке, иностранному языку, а она вместо этого всякие частушки да прибаутки усваивает. Вчера, подбоченясь и притопнув ногой, спела:

Подружка моя, пойдем на комиссию.
Подержи мой ридикюль — я пойду пописаю

и совсем как когда-то Анджей озорно блеснула зелеными — Машиными — широко поставленными глазами. Он так и поперхнулся от смеха чаем — он теперь всегда трапезничал на кухне, чтобы не тревожить лишним шумом Машу, — но в воспитательных целях сделал Машке, а заодно и Вере, внушение. Так они его и послушались!.. А потом начинался очередной рабочий день, в суете и напряжении которого не оставалось минутки подумать о доме. В короткий перерыв он звонил домой — телефон перенесли из столовой в прихожую, трубку обычно брала Машка. Докладывала ему, что мама ходила по комнатам, выпила чашку куриного бульона, съела апельсин и так далее.

Однажды, заехав домой среди дня переодеться — предстояла встреча партактива области с товарищем из Центрального Комитета — и открыв дверь своим ключом, Николай Петрович столкнулся в прихожей с Машей. Она была завита, накрашена, одета в ярко-оранжевое креп-жоржетовое платье с юбкой «солнце».

Он опешил, с трудом перевел дух и выпалил: «Наконец!», — и тут же добавил:

— Но ведь Берецкий прописал тебе постельный режим. К тому же на улице ветер и дождик.

Маша помолчала, повернулась и направилась в столовую. Через секунду оттуда появилась Машка, потянула его за руку, щебеча:

— Иди скорей сюда. Мы играем в парижский дом моды. Мама манекенщица, я беру у нее интервью, ну а Вера нас фотографирует для журнала.

Обеденный стол был сдвинут к окну, освободившееся пространство между ним и диваном застлано новой ковровой дорожкой, завезенной начальником хозяйственного управления для прихожей. На диване и креслах лежали платья, шляпы, перчатки, по обе стороны дорожки стояли вазы с букетами роз и гладиолусов.

— Мама стала такая красивая и тоненькая, как балерина.

Машка встала на пальчики и сплела руки над головой корзиночкой.

— Не буду вам мешать — я на минутку. — Николай Петрович по выражению лица жены понял что он здесь лишний. — Но только я не понимаю почему именно парижский дом моды? Разве в Москве или Ленинграде шьют хуже?

Ему никто не ответил. В наступившей тишине он прошел в спальню, достал с плечиков чистую рубашку, машинально облачился в нее, стоя перед зеркалом, но не глядя в него. В спальне пахло пудрой, духами, кремами. «Как в борделе, — почему-то подумал Николай Петрович, хотя никогда не бывал в заведениях подобного рода. — Все-таки все или почти все женщины — мещанки».

В машине он думал о предстоящем совещании-встрече с товарищем из ЦК. Там по обыкновению будет царить воодушевление и подъем. Здоровая радость от общения со здоровыми людьми, уверенно строящими новую жизнь. А дома тряпки, духи, цветы…