Д. Коштолани - Нерон

• Название: Нерон
• Автор: Д. Коштолани
• Издательство: Новая книга
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1994
• ISBN: 5-8474-0204-х, ISBN 5-8474-0213-9

Почти полтысячелетия античной истории, захватывающие характеры и судьбы Нерона, Ганнибала, Гипатии, встают со страниц этого сборника.

---

Прибытие сагунтского корабля отвлекло от своего дела весь портовой люд. Рабы работали медленно, видя, что их надсмотрщики заняты приходом судна, и даже мирные горожане, сидящие на оплоте с удочками в руках и стремящиеся поймать жирных угрей озера, забыли рыбную ловлю, следя взглядом за приближением «Викторияты». Она была уже в канале. Корпус корабля не был виден, мачта двигалась поверх тростников.

Царила вечерняя тишина, нарушаемая монотонный кваканьем бесчисленных лягушек, живущих в болотистой почве, и чириканьем птиц, которые перепархивали на оливковых деревьях подле святилища Афродиты. Портовой люд притих, следя за ходом корабля Полианто. «Викторията» миновала второй изгиб канала и в гавани показалось золоченое изображение ее носовой части и первые весла, громадные красные лапы, рассекающие с такой силой гладкую поверхность воды, что на ней вздымалась пена.

Многочисленная толпа, среди которой волновались семьи моряков, разразилась криками восторга при входе корабля в порт.

— Привет, Полианто! Добро пожаловать, сын Афродиты!.. Да осыпет тебя милостями Сонника, твоя госпожа!

Голые ребятишки, со смуглыми ногами, кидались с головами в озеро, плавая вокруг корабля, точно толпа маленьких тритонов.

Все восхваляли своего соотечественника, преувеличивая его достоинства: никто никогда не погибал на его корабле, и богачка Сонника может гордиться своим вольноотпущенником.

На передней части корабля прорет[2] неподвижный, как статуя, следил напряженным взглядом за ходом судна, чтобы предупредить малейшее препятствие; обнаженные тела гребцов, с согнутыми к веслам спинами, лоснились на солнце; на корме стоял губернатор[3], сам Полианто, нечувствительный к усталости, прикрытый широкой красной тканью, с рулем в правой руке, а в левой с белым жезлом, который мерно колебался, отмечая движение весел. Подле мачты сгруппировались мужчины в чужеземном одеянии и женщины, неподвижные, усталые в широких мантиях.

Корабль, словно громадное насекомое, приближался к порту, рассекая своим носом покойные и мертвые воды. Бросив якорь и перекинув дощатый мостик, гребцы стали отталкивать шестами толпу, которая толкалась, стремясь пробраться на корабль.

Лоцман отдавал приказания с кормы; его красное одеяние, словно воспламененное заходящим солнцем пятно, мелькало то здесь, то там.

— А, Полианто!.. Добро пожаловать, мореплаватель! Что ты привез?

Лоцман увидел на берегу двух молодых всадников Тот, который говорил, был одет в белый плащ, один конец которого прикрывал его голову, оставляя открытой бороду, завитую локонами и блестящую от благовоний. Другой сжимал бока коня своими обнаженными сильными ногами; одет он был в сагум[4] кельтиберов, короткую шерстяную тунику, поверх которой болтался его широкий спускающийся с плеча меч, его волосы, такие же непокорные и жесткие, как и борода, обрамляли мужественное и смуглое лицо.

— Привет, Лакаро! Привет, Алорко! — ответил лоцман с выражением почтения. — Не увидите ли вы Соннику, мою госпожу?

— Этой же ночью, — ответил Лакаро. — Мы ужинаем в ее загородном доме… Что ты привез?

— Скажите ей, что я привез среброродный свинец из Нового Карфагена и шерсть из Бетики. Чудесное путешествие!

Молодые люди натянули повода своих лошадей.

— Мы все признательны тебе за это, — сказал Лакаро.

— Прости, Полианто! Да будет Нептун милостив к тебе!

И оба всадника ускакали, скрывшись между хижинами, сгруппированными у подножия храма Афродиты.

Между тем, один из прибывших спустился с корабля и смешался с многочисленной толпой, стоящей лицом к корпусу корабля. Это был грек; каждый узнавал его происхождение по прикрывавшему его голову пилэосу; коническому кожаному шлему, подобному тому, какой изображен у Одиссея на картинах греческой живописи. Одет он был в темную и короткую тунику, перехваченную у пояса ремнем, на котором висела сумка. Хламида, не доходившая до колен, была прикреплена на правом плече медным аграфом; обувь из поношенных и запыленных ремешков, прикрывала его обнаженные ноги, руки же, сильные и старательно очищенные от волос, опирались о большой дротик, почти копье. Волосы, короткие и вьющиеся, крупными завитками выбивались из-под пилэоса, образуя вокруг его головы волнистый ореол. Они были черные, но в них серебрилось несколько седых волос, так же, как и в обрамлявшей его лицо бороде, широкой и короткой. Верхняя губа была, по афинскому обычаю, тщательно выбрита.

Это был сильный и стройный мужчина, полный мужества и здоровья. В его глазах, с ироническим выражением, сверкал тот огонь, который отмечает людей, рожденных для борьбы и власти. Он свободно шел по этому незнакомому ему порту, как путешественник, привыкший ко всякого рода случайностям и неожиданностям.

Солнце начинало скрываться и портовые работы прекращались, медленно рассеивая толпу, заполняющую набережную. Мимо чужеземца проходили группы рабов, отиравших пот и расправлявших свои изболевшиеся члены. Подгоняемые палками своих надсмотрщиков, они шли к горным пещерам или масличным мельницам, где должны были провести ночь, вдали от людей, подальше от морских кабачков, харчевен и лупанар, которые группировали свои земляные стены и дощатые крыши у подножия храма Афродиты.

Торговцы также отправлялись на поиски своих лошадей и тележек, чтобы ехать в город. Они проходили группами, справляясь с заметками своих памятных табличек и толкуя о предприятиях дня. Их различные типы, фигуры и одеяния свидетельствовали о большой смеси национальностей Зазинто, этого торгового города, в который с древних времен стекались корабли Средиземного моря, и торговля которого вела конкуренцию с Ампурией и Марселем. Азиатские и африканские купцы, которые получали для богачей города слоновую кость, страусовые перья, пряности и благовония, отличались своей степенной поступью, туниками с золочеными цветами и птицами, зелеными полусапожками, высокими сплошь вышитыми тиарами и бородами, спускающимися на грудь горизонтальными волнами мелких завитков. Греки с обычной подвижностью болтали и смеялись, угнетая своим многоречием иберийских вывозчиков товаров, степенных, бородатых, нелюдимых, одетых в грубую шерсть и своим молчанием как бы протестующих против этого потока ненужных слов.

Набережная в несколько минут опустела. Вся ее жизнь отхлынула к дороге, идущей к городу, где среди облаков пыли бежали лошади, катились повозки и тряслись мелкой рысью африканские ослицы, везя на своих спинах тучных седоков, сидящих по-женски.

Грек медленно шел по набережной позади двух мужчин, одетых в короткие туники, полусапожки и в конические со спущенными полями шляпы, похожие на шляпы эллинских пастухов. Это были два городских ремесленника. Они провели день, удя рыбу, и возвращались домой, поглядывая с плохо скрываемой гордостью на свои ивовые корзины, на дне которых шевелили хвостами множество барвен, извивающихся с проворностью угрей. Они говорили по-иберийски, беспрестанно вставляя в свою речь греческие и латинские слова. Это было обычное наречие этой древней колонии, всегда употребляемое купцами в торговых отношениях с главнейшими народами страны. Грек, следуя за ними по набережной, прислушивался с любознательностью чужестранца.

— Я подвезу тебя в своей тележке, приятель, — говорил один из них. — В трактире Абилиано я оставил своего осла, который, как тебе известно, является предметом зависти моих соседей. Таким образом мы приедем в город ранее, чем запрут ворота.

— Очень тебе благодарен, сосед. Не безопасно идти одному теперь, когда в наших деревнях развелось столько бродяг, которых мы содержим на жалованье для войны с турдетанами, и столько злого люда, бежавшего из города после последних беспорядков. Ты ведь знаешь, что третьего дня нашли на дороге труп Актэно, цирюльника с Форо. Его убили с целью грабежа, когда он возвращался вечером в свой загородный дом.

— Говорят, что теперь, после вмешательства римлян, мы заживем покойнее. Послы Рима отсекли множество голов и утверждают, что благодаря этому у нас водворится мир.

Оба на минуту приостановились и повернули головы, чтобы посмотреть на римскую либурнику, которая еле виднелась возле башни порта, скрытая сумраком надвигающейся ночи. Затем продолжали свой путь, медленно идя, как бы размышляя.

— Я знаю, — продолжал один из них, — что я не более как сапожник, у которого есть лавка подле Форо и который может удовольствоваться кошельком серебряных викториат, чтобы спокойно доживать старость и проводить вечера на набережной с удочкой в руке. Я не знаю того, что знают риторы, которые, отправляясь за городские стены, рассуждают, крича, как фурии; я не мыслю, как философы, которые собираются на портиках Форо, чтобы спорить среди насмешек торговцев о том, кто прав из мыслителей Афин. Но при всем своем невежестве, я задаю себе вопрос, сосед: к чему эти распри между людьми, с которыми мы живем в одном городе и к которым мы должны относиться как к братьям?.. К чему?