Александр Сегень - Державный

• Название: Державный
• Автор: Александр Сегень
• Издательство: Вече
• Жанр: Историческая проза
• Год: 2006
• ISBN: 5-9533-1676-3

Александр Юрьевич Сегень родился в 1959 году в Москве, автор книг «Похоронный марш», «Страшный пассажир», «Тридцать три удовольствия», «Евпраксия», «Древо Жизора», «Тамерлан», «Абуль-Аббас — любимый слон Карла Великого», «Державный», «Поющий король», «Ожидание Ч», «Русский ураган», «Солнце земли Русской», «Поп». Лауреат многих литературных премий. Доцент Литературного института.

Роман Александра Сегеня «Державный» посвящён четырём периодам жизни государя Московского, создателя нового Русского государства, Ивана Васильевича III. При жизни его величали Державным, потомки назвали Великим. Так, наравне с Петром I и Екатериной II мы до сих пор и чтим его как Ивана Великого. Четыре части романа это детство, юность, зрелость и старость Ивана. Детство, связанное с борьбой против Шемяки. Юность война Москвы и Новгорода. Зрелость — великое и победоносное Стояние на Угре, после которого Русь освободилась от ордынского гнёта. Старость — разгром ереси жидовствующих, завершение всех дел.

Роман получил высокую оценку читателей и был удостоен премии Московского правительства и Большой премии Союза писателей.

---

— Ну, Фёдор Курицын, бачь[85] теперь, що ты нам привёз!

Глава четырнадцатая ИЛЛЮЗАБИО

Лишь внешне Марфа оставалась спокойна, внутри же у неё всё так и клокотало от душевной муки. Дмитрий — любимый сын, норовом так на неё похожий, главная её надежда и чаянье… Если там, в смертном ларе, окажется именно он, Марфа не сможет сдержать чувств, но у неё всё ещё теплится надежда на то, что Дмитрий как-нибудь исхитрился и вместо себя подставил кого-то другого. Чудесный перстень должен был спасти его от гнева Ивана-москаля. Кто только не владел этим чудодейственным оберегом, посвящённым таинственному демону Иллюзабио, помогающему обрести милость, покровительство и успех у сильных мира сего, — магистры рыцарских орденов и особы королевской крови, знаменитые придворные и полководцы, даже один римский священник, которому Иллюзабио помог сделаться папой. Даже если человек, владеющий перстнем, ничего из себя не представлял, не был наделён никакими дарованиями и умом, Иллюзабио способствовал тому, чтобы в глазах влиятельных людей владелец оберега выглядел весьма полезным, способным, талантливым, деятельным, короче — помогал пускать пыль в глаза. А уж людям одарённым он вдвойне споспешествовал. И все они доживали до глубокой старости. Так что…

Молодой сын Василия Курицына складно, не сбивчиво и не торопливо всё рассказывал. Марфа подманила к себе младшего сына своего, Фёдора Исаковича, и, остановив речь Курицына, спросила:

— Правду бачит?

— Так оно всё и было, матушка, — кивнул Фёдор.

— Бачь дальше, — приказала Марфа Курицыну.

Тот уже дошёл до рассказа о том, какими словами отвечал Дмитрий Исакович великому князю Ивану Васильевичу. Чувство гордости за сыновнюю непреклонность затопило душу посадницы.

Да, посадницы! Несмотря на всё неслыханное унижение, которое она испытала сегодня утром на вече, когда её лишили звания старшины Господина Великого Новгорода и большинством голосов выкрикнули новым степенным посадником Фому Коробова. Какой неожиданный удар со стороны веча! Казалось, словенцы[86] побеждены, обескровлены, задавлены, вот-вот придёт подмога со стороны Литвы, огромное войско, возглавляемое бравым литовским паном, женихом Марфы, правда неревская[87] восторжествовала, и вече должно понимать это. А оно вдруг провозглашает новым посадником Фому, словенца! Но недолго продлится сие безрассудство новгородское, дай только срок!

Самое обидное, что обе её главные сторонницы — и Анастасия, и Евфимия — перешли на сторону умеренных, тех, которые ни за Литву, ни за Москву. А когда кто-то в толпе громко крикнул: «Марфе Посаднице дали по заднице!» — Анастасия даже рассмеялась. Евфимия всё же вернее осталась, вот она, тут стоит, поблизости.

— И вот, — продолжал свой рассказ Курицын, — по этому приказу князя Ивана Васильевича и повели их на казнь, а как казнили их — на то нет моих сил бачить. Скажу токмо, що сповидались они по христианскому обычаю и приняли погибель свою безропотно.

Наталья Селезнёва громко разрыдалась. Марфа строго глянула на неё, одёрнула:

— Погоди причитать, сперва в лари заглянем. Снимайте крышки!

Сама удивлялась Марфа, откуда силы в ней такие необъяснимые, что не упала она без чувств и не закричала, как Наталья Селезнёва. Да, в ларе гробовом лежал сынок её Митенька! Головушка ссеченная грубой ниткой к шее пришита. Ухватилась Марфа одной рукой за угол гроба, а другую на грудь покойнику положила. Холодна грудь Митеньки, не колыхнётся! А на груди рученька его… Тут Марфа увидела, что указательного пальца, на котором некогда был надет чудодейственный перстень, нет на деснице Дмитрия. Всё поняла она — не помог Иллюзабио потому только, что в час судилища поганого не было перстня на пальце у сына.

— А палец? — выдохнула Марфа, вопросительно взглянув на Курицына.

— В битве ему отсекли его, — отвечал Курицын, глядя прямо в глаза Марфы честным взором.

— Всё понятно мне… — простонала Марфа, пошатнувшись.

Осознание того, что Дмитрий всё же мёртв, второй волной нахлынуло на неё. И смертельный холод охватил её тело, задрожала несчастная мать, будто не летний полдень стоял, а зимняя ночь, и не роскошные аксамиты были надеты на ней, а сквозное ветхое рубище. Сначала она потеряла первого мужа, потом второго, потом обоих сыновей от первого брака, потом сообщили ей о гибели Иоанны, которая так и не сделалась второй Иоанной Аркской, и вот теперь — новая жестокая потеря!..

Подняв глаза, она увидела Афанасия Горшкова, скорбно взирающего на мёртвого Дмитрия. Соратник по Шелонской битве, он пришёл посмотреть на погибшего боярина. Но не место ему теперь здесь, ибо и он на сегодняшнем вече переметнулся на сторону словенцев, голосовал за нового посадника. Хотела было Марфа погнать Афоньку, да не хватило сил. Махнула рукой, показывая, чтобы ларь с телом Дмитрия несли в домашнюю церковь, расположенную средь многочисленных хором Чудного дома. Родственники остальных трёх покойников стали выносить свои гробы со двора Борецких, чтобы отнести их в разные стороны.

— Матушка, — обратился к Марфе младший сын Василий, когда она уже шла следом за гробом с Дмитрием. — Курицын тот спрашивает, можно ли ему быть свободну.

— Отпустите его с Богом, — еле слышно ответила Марфа. — Да дайте ему рубль.

Всё вмиг потеряла она, а Иван Московский, будто злая сила способствует ему, только обретает и обретает. Неужто погибнет вольность новогородская? Неужто не быть Новгороду одной из столиц Европы? Неужто суждено ему вновь подчиняться гнилой Руси? Именно гнилой, потому что ничего там нет, в Москве этой, кроме гнили многовековой. Так и будут за ярлыками татарскими гоняться! А Марфа мечтала принести Руси великое обновление; как Богородицу во храм, ввести Русь под единый купол просвещённых европейских народов. Равная среди равных, вошла бы она в семью западных христиан, и пусть бы временно стала называться Литвою, прошло бы несколько десятков лет, и все увидели бы трон государственный не в Вильно и не в Варшаве, а в Господине Великом Новгороде. На троне же — не Ягеллонов, а потомков Исака Борецкого и Марфы Борецкой-Лошинской.

Иван по старинке думает, что тот, кто хорошо воюет, тот и всем владеет, а уж давно на западе всё по-другому, и в чести те, кто хорошо торгует. Когда-нибудь и на Москве поймут это, да будет поздно. Сильна ганза не воеводами, а золотом да серебряными оборотами.

А Иван — хитроумный военачальник! Теперь Марфа чётко осознавала, как хорош военный замысел государя Московского. Цепко взят Новгород Москвою за горло. Такую битву москали выиграли, а главные силы ещё только на подходе, и со всех сторон окружают. Остаётся надеяться только на литовскую рать и на то, что Шуйский-Гребёнка приведёт из двинских земель крепкое ополчение. Но вече сегодняшнее уже в это не верило, оттого и порешило выслать к князю Московскому челобитчиков. Если бы ещё и архиепископ был в Новгороде тот, который нужен Марфе! Но и тут судьба не благоволила ей.

Быть может, все беды сего года и пошли с того злополучного жребия?

Едва только начался год, с середины сентября заболел владыка Иона, двенадцать лет бывший новгородским архиепископом и державшийся умеренных взглядов на вопрос о подчинении Москве. В ноябре он умер, и через десять дней после его смерти собралось вече у Софийского собора. На престол были положены три жребия. Первый принадлежал духовнику покойного Ионы, Варсонофию. Этот был бы точь-в-точь таким же архиепископом, как предыдущий. Второй жребий — ризничего Феофила, более склонного к союзу с Москвой. Третий жребий обозначал имя ключника Пимена, верного друга Марфы, полностью разделявшего все её мысли и мечты. Ах, если бы вынулся его жребий! Но рок судил иначе, и жезл архиепископский достался тому, кого Марфа менее всего хотела видеть первосвященником новгородским, — Феофилу!

И вот завтра Феофил вместе с новым посадником намеревался отправиться через Ильмень-озеро к Ивану Московскому бить челом…

Стоя в домашней церкви, озарённой множеством свечей, глядя на лицо мёртвого сына и слушая начавшееся отпевание, Марфа стала думать о том, как можно воспользоваться отсутствием нового посадника и архиепископа Феофила, дабы вернуть себе расположение веча, вновь стать посадницей, а может быть, в конце концов, и посадить своего архиепископа. В ушах боярыни, сквозь чтение молитв и пение хора, то и дело прорывался оскорбительный выкрик: «Марфе Посаднице дали по…» Ничего, ничего, утешала себя мысленно Борецкая, ещё посмотрим, кто кому даст по заднице.

Выражение мёртвого лица Дмитрия постепенно менялось, как всегда бывает с покойниками, когда их отпевают. Умудрённо-огорчённое, оно принялось как бы сглаживаться, смягчаться, будто отражая одну великую примирительную мысль: «Да, мне отсекли голову, но в этом, как ни странно, теперь стали обнаруживаться свои прелести». Видя эти перемены в лице покойника сына, Марфа впервые почувствовала, как в груди её стал понемногу рассасываться твердокаменный, болезненный и тяжёлый ком.