Владислав Бахревский - Столп. Артамон Матвеев

• Название: Столп. Артамон Матвеев
• Автор: Владислав Бахревский
• Издательство: АСТ, Астрель, Транзиткнига
• Жанр: Историческая проза
• Год: 2005
• ISBN: 5-17-031676-3, 5-271-11994-7, 5-9578-2399-6

О жизни и судьбе крупнейшего государственного и военного деятеля XVII века, дипломата. Артамона Сергеевича Матвеева (1623—1682) рассказывает роман известного писателя-историка В. Бахревского.

---

   — Нет, матушка-боярыня! Ты стоишь крепко. Уж так крепко, что государю на тебя смотреть больно. Вот и пожалел.

   — Выходит, и мне надобно податливей быть. Так ли, батюшка?

   — Можешь и владыкою меня назвать, — улыбнулся Илларион.

   — Упаси Боже! Ты для меня — отступник.

   — Отступник, говоришь? Мой род, а я шесть колен знаю, — священники. Что со стороны отца, что со стороны матушки.

   — Им слава и сады райские! А вот тебя иная награда ждёт. — И топнула ножкой, показывая — где.

Илларион сел у края стола, отодвинул письмо Аввакума:

   — Не страшно ли тебе, матушка? Твои узы — не смирение, но гордыня. Ещё какая гордыня! Под стать сатанинской. В псалме о таких, как ты, сказано: «Рече бо в сердце своём: не подвижуся от рода в род без зла».

   — Обо мне ли сие сказано, о вас ли, искоренителях правды. Я — птица, а вы — те, кто натянули лук, наложили стрелу на туло и готовы стрелять во мраке в правых сердцем.

   — Что нам спорить, матушка? — Илларион печально развёл руками. — Спор — пещь, каждый кидает камешки, вздымая пламя... Истина любит смирение. Сколько бы доброго сделала ты, великая боярыня, живя в миру. Была бы как житница, кормила бы любезных тебе птиц, со всей Москвы, со всего белого света. А теперь ты сама птица, одна из многих тысяч.

— Устала я нынче, зовущий себя владыкою! — сказала вдруг Федосья Прокопьевна, взяла со стола письмо, сложила, отодвинула подальше от Иллариона, словно бы всё не думавши. — Шёл бы ты к себе, помолиться хочу.

Вместе с Федосьей Прокопьевной молились и слуги её.

7

Долго набиралась храбрости Енафа — пойти к боярыне Морозовой в дом её. В Пыточную башню не угодить бы. Соглядатаи кругом боярского двора хороводы водят.

Пришла спозаранок, когда дворня спешит к заутрене... Юркнула в ворота, шепнула сторожам, кто ей надобен. Провели Енафу в дом управляющего Ивана. Она ему условленное: «Спаси мя, Господи, яко оскуде...»

Иван поклонился:

   — Говори, что приказано госпожой рабу и слуге.

Выслушал распоряжения, призадумался. У супруги, круглозадой, востроносой бабёнки, улыбчатые глазки стали злы.

Наконец Иван тряхнул головой и сказал:

   — Чует моё сердце, станет наша полная чаша пуста, всё прахом пойдёт... Дам тебе пятьдесят рублей. А другая милостыня будет — двенадцать рублей.

Открыл ларец, разложил деньги по кошелькам и опять призадумался.

   — Как бы за тобой не увязались, голубушка. Прикажу санки тебе дать. Ты у дома-то своего не выходи. Соскочи в каком-либо проулочке проходном. Бережёного Бог бережёт.

...Добралась Енафа домой быстро, соглядатаи если и гнались за резвыми санками, так упустили. А уже через неделю с обозом холмогорских купцов отправилась Енафа в дальний путь. Ехала не тайно, явно, с царской грамотой к пустозерскому воеводе Григорию Михайловичу Неелову. Грамоту из рук в руки дал ей сам Артамон Сергеевич Матвеев, у себя дома принял.

   — За тебя просил милосердный ангельской души человек! — Вельможа смотрел на Енафу с любопытством. — Какая вина твоего мужа перед великим государем? Отчего не боишься по своей воле в тюрьму поспешать?

Енафа опустилась на колени:

   — Перед царём мой Савва виновен, перед Богом чист. Пришли в дом наш, в Мурашкине, казаки, взяли Савву, велели на наших кораблях их людей возить. Не покорись — убили бы, и самого, и меня с сынишкой... Большой-то корабль у нас всей Волге на зависть, на нём Савва вселенских патриархов из Астрахани доставлял.

   — При случае скажу словечко государю, — пообещал Артамон Сергеевич. — Не боишься стужи да тьмы? В северных странах зимою тьма стоит не токмо ночью, но и днём.

   — Люди-то живут. И сидельцы, и государевы сторожа.

   — Велика Русская земля, — согласился Артамон Сергеевич. — Я бы и сам не прочь поглядеть на дивные сияния. Сказывают, Господь в той стране на небесах огнём пишет! — улыбнулся. — Добрых жён родит наш народ. У распопа Лазаря жена живёт в Пустозерске, у Андрюшки Самойлова, благовещенского сторожа. Ладно, с Богом! — И вручил грамоту на казённое кормление — грош на день.

Тут вышла из своих покоев Авдотья Григорьевна, поднесла храброй женщине пимы из нерпы.

Поклонилась Енафа вельможным супругу и супруге, сказала, роняя благодарные слёзы:

   — Бог даст, отдарю.

Вернулась домой с крыльями за спиною. Помолиться перед дорогой пошли с Маняшей в Алексеевский монастырь, в храм Воздвижения Креста Господня. Поставили свечи перед Тихвинскою иконою Божьей Матери, перед Казанскою, Грузинскою, перед Целительницею.

Когда выходили из храма, одарила Енафа нищенку денежкой, нищенка сказала:

   — Сестрицы святителя Алексия, Евпраксинья да Иулиания, помолятся о тебе. Сестрицы основали сию обитель. Держи в сердце храм Креста, и они будут с тобою рядом.

Тут появились монахини, несли на рогоже женщину. Лицо у женщины было мёртвое, но глаза жили, искали. Остановились на Енафе.

   — Сестрица боярыни Морозовой! — шепнула Маняша.

Евдокия вдруг указала инокиням на Енафу:

   — Поднесите меня к ней. Хочу коснуться платья её.

Енафа опомниться не успела, как белая рука дотянулась до кончиков пальцев её правой руки. Искра проскочила.

Процессия тотчас вошла в храм, а нищенка сказала:

   — Вон ты чего сподобилась! Господь тебя ведёт.

А Енафа на руку смотрела: больно искра-то стрельнула.

...И вот — прощай Москва! Обоз медленно тянулся к заставе под заупокойные удары колоколов. Вратники сказали:

   — Патриарх помер. Иоасаф.

Все перекрестились. Чернец, ехавший с обозом, положил три земных поклона.

   — Нынче великомученик Фёдор Тирон. Семнадцатое февраля. Преставление патриарха Ермогена.

   — Выходит, день-то нынешний несчастный для матушки-России, — сказал возница Енафы.

— У Бога нет несчастных дней! — сурово нахмурился монах. — Бог во все дни милостив к роду человеческому. Нам бы Его так любить, как Он нас любит.

Екнувшее сердце Енафы озарилось надеждой. Лошадка трусила веселёхонько, дорога текла. Солнце стояло за облаками, но мир был розовый, и в голове сложились слова: «От смерти уехала, впереди жизнь».

8

В эти скорбные дни смерти, похорон, печали по великому святителю земли Русской Афанасий Лаврентьевич Ордин-Нащокин готовился умереть для мира и воскреснуть в ангельском образе.

Для спасения души государев канцлер избрал самое строгое братство на Псковской земле — Крыпецкую обитель. Её поставил в двадцати пяти вёрстах от Пскова на берегу безымянного озера инок Савва, родом серб, пришедший на Русскую землю с Афона.

Утомлённый долгим стоянием в храме, Афанасий Лаврентьевич лежал на лавке и с обидным недоумением слушал, как пылают натруженные ноги. В голове, в сердце пустота. И в храме было то же. Песнопения пролетали мимо ушей, мыслишка же была одна — скоро ли окончится бесконечная служба.

За стеною звонко тюкали топоры: бельцы сруб ставят. Избушка получится небольшая, но ладная.

Захотелось на солнце, к свету. Увы! Небо вот уж с месяц белёсое, снег не идёт, а вроде бы висит во влажном воздухе. Летом здесь, должно быть, комарье, болота кругом.

Инок Савва, ища уединения, ушёл с речки Толвы из Спасо-Елиазаровской обители сюда: бездонными трясинами отгородился от людей.

«Как же он-то здесь жил, насельник благословенного Афона? Там — одно синее море у ног, другое над головой! Свет, благодатное тепло, благоухание цветущих дерев... Турки изгнали из рая. Господь Бог наслал турок за грехи, как саранчу. Мировое зло гнездилось в Вавилоне испокон веку, а в новые времена — даже подумать страшно — в святом Константинополе. Преподобный Савва бежал с Афона в 1453 году, когда Константинополь бросил золотой венец Византии под ноги осману, и уже в 55-м была возжена Господу Богу сия святая свеча. Савва сначала на Снетной горе в Богородичной обители подвизался, потом в монастыре преподобного Ефросина. Выходит, здешняя обитель — наследница Афона».

Мысли перетекли на недавнее, всё ещё не отжитое в сердце. Закипели обиды. Алексей Михайлович нашёл себе покладистого служаку — Артамошку Матвеева. Ни единого человека нет при царе, кто бы видел дальше собственного носа. Да и носы-то у всех — репкой!

Ненавистен был Афанасий Лаврентьевич для всей тупорожей оравы — псковского замеса, вольнолюбие в крови, немецкая учтивость. За королевского угодника слыл.

Сердце, распирая грудь, давило на рёбра, но как оставить мысль недодуманной, хотя уж сто раз всё это в мозгах проверчено и по полкам расставлено.

«За Киев ухватились, павший в царские ручонки, как нечаянное яблоко. Казакам рады-радёшеньки! А ведь подлейшее племя, измена для казаков как чох, не наздравствуешься. Невдомёк: принявши казаков, получили границу с османами — а это война на века. Османы пожиратели земель. Сербию прибрали, Болгарию, Валахию, Молдавию. Польшу трясут, как яблоню. Австрия — нынче есть, а завтра в Вене вместо цесаря, выкинув из дворца столы, сядет на пол, цветные подушки под боки — какой-нибудь паша».