Владислав Бахревский - Столп. Артамон Матвеев

• Название: Столп. Артамон Матвеев
• Автор: Владислав Бахревский
• Издательство: АСТ, Астрель, Транзиткнига
• Жанр: Историческая проза
• Год: 2005
• ISBN: 5-17-031676-3, 5-271-11994-7, 5-9578-2399-6

О жизни и судьбе крупнейшего государственного и военного деятеля XVII века, дипломата. Артамона Сергеевича Матвеева (1623—1682) рассказывает роман известного писателя-историка В. Бахревского.

---

5

Спал в ту ночь святейший по-воробьиному, никак не мог утра дождаться. От нетерпежа, не умывшись, Богу не помолясь, послал, как солнце взошло, в слободу Ивана Кривозуба болящих проведать.

Иван принёс добрые вести: краснота на руке мужика прошла, хилый младенец — жив, у молодой бабы молока прибыло, а у парня щека хоть и лоснится, но опухоль спала.

Возрадовался Никон, перекопал сундук с книгами, нашёл «Травник»: Арсен Грек подарил. Сочинение лекарей Персиды. Книга была на греческом языке, но Арсен сделал переложение на русский.

Сел к свету, открыл на середине. Врач Тибби Юсуфи писал о верховой езде: полезна в умеренном темпе и непродолжительное время, рассасывает излишки в организме. Особенно хороша выздоравливающим: растворяются и выводятся вредные вещества.

В разделе «Сокровищница лекарств» прочитал статью про укроп. «Отвар из листьев, стеблей и семян (свежих или высушенных) пьют от болей в спине, почках, мочевом пузыре, для усиления мочеотделения, для успокоения рези в животе, для прекращения тошноты, происходящей от застоя пищи в желудке, от отрыжки по причине скопления лимфы в желудке. Доза разового употребления внутрь — до восьми дирхемов».

   — Знать бы, что это такое.

Прочитал про шиповник: «Вдыхание запаха цветов укрепляет сердце, мозг и органы чувств, горячит мозг, устраняет холодность нервов (то есть простудные заболевания нервов) и насморк. Лепестки цветов помогают при зубной боли, воспалении дёсен, миндалин и горла, при сердцебиении, врачуют желудок и печень, хорошо действуют при отрыжке, рвоте, при желтухе, при кулиндже. Доза приёма до одного укийи».

   — Что такое кулиндж, сколько это — укийя?

Никон сердито полистал книгу и нашёл. В конце прилагается словарь. Кулиндж — оказался запором. Дирхем[26] был равен двум третям золотника, укийя, иначе унция — шесть золотников.

Прочитал статью о репе — улучшает зрение, смягчает грудь и кишечник, устраняет кашель. Попался на глаза ревень — хорошо при похмелье, очищает кровь, лечит геморрой, корь, понос, желтуху, лихорадку, но может причинить кулиндж.

Никон взвесил книгу на руке и отложил: всего не упомнишь сразу. Открыл окно, а на лужайке — бакланы.

   — Ах, мерзавцы! Нажрались моей рыбы и блаженствуют! — кинулся в чулан, где стояло ружьё, всегда заряженное — мало ли? — Положил на подоконник, прицелился, бахнул. Бакланы с визгами кинулись прочь, но один остался.

Звенело в ушах, пахло порохом, отшибло плечо здоровой руки.

В келию вбежали келейники, стрельцы.

   — Бакланы! — показал Никон в окошко.

Побежали на луг, разглядывали, как невидаль, убитую птицу. Заявился сотник Андрей Есипов.

   — Святейший! Мы сами бакланов постреляем. Ты уж не изволь тревожиться.

Сотник за дверь, в дверь архимандрит Афанасий. Напуганный, глазки моргают. К руке подошёл, поцеловал.

   — И тебе баклан нужен? — усмехнулся святейший.

   — Избави Бог! Нынче, сам знаешь, день равноапостольных Мефодия и Кирилла. Да ещё память митрополита Астраханского Иосифа, замученного разбойником Усом.

   — Знаю, — сказал Никон.

   — Молебен отслужил бы.

   — По Иосифу? Он с меня на Соборе панагию прямо-таки содрал. И крест святительский, и клобук... — поднял глаза к потолку. — Получил своё от Бога. Меня уничтожил по-разбойничьи и пострадал от разбойников. Нет, не могу служить.

Глазки у Афанасия совсем овечками стали.

   — Не могу я служить! — сердито повторил Никон. — Ружьё в руки брал, баклана застрелил. Хоть птичья, а всё равно — кровь. Аз грешный пролил.

Архимандрит ушёл. А к новоявленному лекарю уже очередь выстроилась. Никон объявил, что примет первых трёх.

Старик жаловался на ломоту в спине, дал ему склянку скипидара. Елеем помазал. Старика сменила осипшая баба. Напоил святой водой, помазал горло сверху медвежьим салом, велел завязать получше.

   — Капусту ешь. Капуста голос чистит.

   — Какая теперь капуста! — просипела баба. — У кадушки донышко выскребли.

   — Тогда яйца сырые глотай, молоко с мёдом да с солью пей.

Следующая — на больную уж никак не походила. Вплыла лебедью, грудь высокая, бедра калачами.

   — На что жалуешься?

   — Я-то?

   — Ну а кто же ещё-то?

   — Нисколечко не жалуюсь.

Никон поднял голову — и утонул в невероятной синеве несказанно ласковых глаз.

   — Не жалуешься? — смутился владыка.

   — Я — Дорофея, — назвала себя молодуха. — Ты приходить велел, полы мыть.

   — Дорофея! — обрадовался Никон. — Ты на прудах хороводилась.

   — Хороводилась. — Дорофея поднесла ко рту платок с каймой из речных жемчужин, тронула уголки губ. — Мне бы ведро да тряпиц.

   — Садись, вином угощу... Полы нынче мыты.

Не пожалел, налил кубок рейнского.

   — Пей, милая!

   — А закусить? — спросила смелая Дорофея.

   — Будет и закуска.

Дорофея выпила, закрыла глаза, а ресницы — стрелы!

   — Сладко!

   — Вот тебе яблочко!

Никон распорядился, келейники принесли питие, пироги, рыжиков, икру. Выпил чару с Дорофеей. Закусил рыжиком.

   — Ох! — сказала баба. — В грудях уж так весело.

   — Вот и походи по светёлке моей, покажи свою красу.

Дорофея послушно поднялась, проплыла по кругу, взмахивая платком.

   — Ещё выпей! — приказал ей Никон.

   — Ты хочешь, чтоб я запьянела?

   — Чтоб весёлая была. Икрой закуси, не охмелеешь.

Хватил и сам ещё одну чару. Дорофея кушала икру, пирог с изюмом, а он закусил опять рыжиком.

   — У тебя ничего не болит?

   — Да слава Богу! Вон, смотри!

   — Может, где чирушек завёлся?

   — Чирушек-то? — Глазки у Дорофеи стали умными. — А ведь есть!

   — Излечу! Тотчас излечу. Помажу — и будешь здрава.

   — Ах! — зарделась Дорофея, скидывая платье. — Место, где чирушек, совсем не гожее.

   — Много ты понимаешь! Нет в человеке негожего! Человек — подобие Творца.

Никон взял спицу, окунул в скляницу с освящённым маслом, изобразил крест там, где Дорофея указала. Посмотрел бабе в глаза.

   — Не улыбайся. Сё — не грешно. Где не помазано, крестом не заграждено — бес вселится. А теперь — ни-ни! — откинул спицу. — Ишь ты какая! Нежная, белёхонькая.

   — Лучше меня в слободе нету! — сказала Дорофея и единым движением облеклась в нижнюю рубаху, а потом и в платье.

   — Приходи. Приходи пораньше, помоешь полы... Возьми-ка вот! — дал ей четверть ефимка.

Явился Мардарий, пора было обедню служить.

   — Я вот что решил, — сказал Никон диакону. — Хозяйство у нас помаленьку разрастается. Хочу учинить приказ. Ты судьёй будешь, в подьячие возьми Фомку-бельца, монастырского ключаря. Я с ним говорил, когда под огороды землю брал. Грамоту знает, на смётку быстрый. Писцом будет Сенька-дьячок. Тебе жалованья — десять рублей, Фомке — пять, Сеньке — три. А теперь нужно составить запрос на лекарства, на травы, на снадобья. Думай, кого пошлём к Артамону Сергеевичу.

Сам сел писать роспись, испрашивая у Аптекарского приказа деревянное масло, росный ладан, скипидар, траву чучуй, зверобой, целибоху, нашатырь, квасцы, купорос, камфару...

Мардарий предложил послать в Москву Игнатия Башковского.

— Корыстный он человек, — сказал Никон.

Подумали-подумали — остановились на старце Кузьме. Неприметный, вина не пьёт, ласковый, тихий. Таких не обижают.

Сказано — сделано. Уже наутро отправил Никон покладистого монашека в дальнюю дорогу, снабдив письмами и деньгами.

6

Весна перетекала в лето, а лето выдалось красное. Солнце жарило, вода в озёрах и реках согрелась недели на две раньше обычного, но выпадали дожди, короткие, обильные, с грозами. Дышалось легко, о хворях люди позабыли, но у Никона объявилась новая добрая работа.

Привезли саженцы из Кубенского монастыря. Никон вместе с иноком Ахиллием, некогда служившим царю Алексею Михайловичу, теперь устраивали сады, цветы разводили. Но объявился в Ферапонтовской обители ещё один цветник благоуханный.

Повадились к Никону девицы юные хаживать, за благословением. И бабы туда же. Бабы получали от святейшего по денежке, девицы, особо угодившие, по двадцати алтын. Боясь сплетен, из сих девиц Мардарий устроил хор. В надвратной церкви пели. Лето, цветники, девичья краса! Никон посветлел лицом, убыл в телесах, в глазах вместо неискоренимой обиды проступила благожелательность.

И на тебе!

Послал Мардарий, судья Никонова приказа, подводу за осётрами в Кириллов монастырь. Поехали двое слуг, Вукол да Горазд. Привезли дань. Поглядеть на осётров вышел сам.

И на дыбы! В зверя обратился:

— Где осётры, виноградари вы негодные? Сё пескари аршинные! — схватил здоровой рукой Вукола за грудки. — Мне подавай осётров в два аршина с четью[27]! Что подсунули, то и взял?! Так-то ты радеешь о господине!