Владислав Бахревский - Столп. Артамон Матвеев

• Название: Столп. Артамон Матвеев
• Автор: Владислав Бахревский
• Издательство: АСТ, Астрель, Транзиткнига
• Жанр: Историческая проза
• Год: 2005
• ISBN: 5-17-031676-3, 5-271-11994-7, 5-9578-2399-6

О жизни и судьбе крупнейшего государственного и военного деятеля XVII века, дипломата. Артамона Сергеевича Матвеева (1623—1682) рассказывает роман известного писателя-историка В. Бахревского.

---

   — Верно! — согласился Алексей Михайлович. — Пусть останется слово в слово.

Матвеев ликовал в душе.

Прощаясь, сказал государю:

   — Казаки самозванца везут. Из Серпухова уж был гонец.

   — Почести ему оказать те же, что были вору Стеньке! — Глаза государя наполнились слезами. — Господи, сколько же бесстыдства в мире. Над памятью Алексея ругались и агнеца Симеона не пощадили. Оболгали. Гневлю Тебя, Господи, но сатана ведь тут как тут.

8

Лже-Симеона привезли к Серпуховской заставе в полдень 17 сентября. День был праздничный: Вера, Надежда, Любовь и мать их София.

Только где она, мудрость, где любовь — водрузили безусого хлопчика на ту же самую телегу, в какой Стеньку Разина везли. Руки заломили, приковали к столбу, обернули цепью шею — и тоже к столбу. Высоко подняли бедовую головушку.

Москве положено было ругаться над злым государевым ворогом, а бабы в рёв. Как не пожалеть погубленной юности, а паче того проклятой попами души. Паренёк, от боли, от ужаса, искал с высоты страшной телеги глаз женщин. Душа жаждала к матери в руки пасть, но с телеги сняли его руки с мозолями от ружей, от бердышей.

Привезли Лже-Симеона в Земский приказ. Расковали, дали воды, накормили пшённой кашей. Тем временем в Грановитой палате Алексей Михайлович собрал Думу. Царского супостата с Тверской везли в Кремль всё на той же разинской телеге. Телегу эту в народе помнили.

   — Четвертуют горемыку! — холодели догадливые.

Мальчика поставили пред грозные царские очи, а он озирался на расписные стены, на золотые кафтаны. Думные дьяки стали спрашивать, и оказалось, мальчик смышлён, бесстрашен. Разве что голос срывался.

   — Я роду польского, царского. Я — Вишневецкий! Отец мой великий Иеремия!

   — Кто тебя научил так говорить? — спросили несчастного. — В Сечи ты выдавал себя за сына нашего великого государя, а теперь лжёшь на покойного Иеремию.

   — Разве не видно по мне, кто я?! — крикнул мальчик и смотрел на бояр, каждому в глаза, без страху, потому что знал: собрались они, великие, вельможные, ради него, все в золоте, в драгоценных каменьях, в соболях. Ради него царь на троне, в своей горящей на все цвета шапке. В его шапке! Он — Симеон — её наследник.

   — Как зовут тебя? — спросил дьяк.

   — Я — Симеон! — снова крикнул мальчик, теперь одному Алексею Михайловичу. Показалось, царь хочет помочь ему, и, будто запруду прорвало, правда хлынула: — Мой отец жил под Варшавой. Меня немцы увели, наёмники. Они шли на Украину и продали меня глуховскому купцу. Из Глухова я сбежал с тремя такими же рабами. Были в Харькове, в Чугуеве, ушли к донским казакам. А с Дону, с Миюской, поехали в Запороги. Я хотел идти в Киев или в Польшу, но Миюска велел мне царевичем назваться. Имя великое, страшное — я не смел, но Миюска нож к горлу мне приставил. Он человек без жалости!.. — Симеон принялся кланяться царю. — Я из страха царевичем назвался! Миюска порешил бы меня.

   — Ну а в Сечи зачем врал? — спросил дьяк. — Запорожцы тебя бы защитили от Миюски.

   — За Порогами стало ещё хуже! — Симеон всплеснул закованными в цепи руками. — Больше Миюски называться царевичем мне приказывал кошевой Серко. У казаков круг был. Хотели войной идти на Москву, бояр побить! — Осёкся: бояре-то вот они.

Раздались смешки.

   — Ты Стеньку Разина знал? — спросил дьяк.

   — Один раз видел. Скованного.

Молчали. Смотрели. Симеон опустил голову.

   — Муха, а беды как от медведя! — сказал Юрий Алексеевич Долгорукий. — Дон о нём говорит, Запороги говорят!

Самозванца передали Матвееву. Сам вёл беднягу в застенок.

День был для осени дивный. Небеса бездонные, чудилось, звёзды при солнце засияют.

Журавли летели. Над Кремлем. Симеон остановился было поглядеть — стрелец бердышем ткнул. Шёл, выворачивая шею, прощался с последним, с хорошим, что повидал в жизни. У птиц впереди — дальняя дорога, а у него жизни осталось — меньше, чем мотыльку.

В застенке сразу подняли на дыбу. Боль правду криком кричит, а надежда слезами капает.

   — Имя?

   — Семён.

   — Кто отец?

   — Иван Андреев. Мещанин лохвицкий, но жил в Варшаве. Был человеком князя Дмитрия Вишневецкого.

   — Заодно ли был ты с казаком Миюской?

   — Заодно. Миюска хохол. Хотел он сначала Сечь, а потом всю Украину поднять. Бояр хотел на Москве извести.

Правда, вырванная болью, требует подтверждения. Жгли мальчика огнём. Сказал то же самое.

Матвеев отнёс в Думу показания.

Приговор царя по сердцу Артамона Сергеевича резанул: применить к самозванцу ту же казнь, что и к вору Стеньке Разину. Патриарх Иоаким впервые был в Думе. Первым подтвердил решение царя, за ним бояре, окольничие, стало быть, и Матвеев, думные дьяки. Приговорили — четвертовать на Красной площади тотчас, части тела насадить на колья и отвезти на Болото. Поставить рядом с останками Разина.

Веру в тот день испытывали, саму веру! Мальчишка сначала крест оттолкнул от себя:

   — Я — католик!

Потом закричал попу:

   — Вернись!

Целовал ноги Иисусу на кресте, целовал, целовал... Саму надежду, должно быть.

Палачу пришлось сказать священнику:

   — Батюшка, да уходи же ты!

Люди видели: удара топора мальчишка ждал зажмурившись, но отрубленная голова глаза распахнула, поглядела на Москву и запомнила.

Мальчишка-то ещё «Мама!» успел крикнуть.

Был и награждённый за искоренение измены: кошевой атаман Серко.

Послал великий государь кошевому два сорока[36] соболей, по пятьдесят рублёв сорок, да две пары особливых, по семи рублёв пара.

9

Артамон Сергеевич сидел над очередными посланиями с Украины. Царские соболя, отправленные для Серко, до Тулы не доехали, а знаменитый запорожец прислал ещё одного весьма важного пленника и очередное челобитьице. «Стар я стал на воинских службах, — писал кошевой, — а вольного житья с женою, с детьми не имею, да и не желаю ни от кого милости себе, только у царского величества. Смилуйся, великий государь, пожалуй в Полтавском полку над Днепром городок Кереберду».

Гетман Самойлович в своей грамоте хвалил кошевого за скорую присылку столь важного пленника: «Знатно, что Серко сделал это для объявления своей верной прежней службы и чтобы исправить свой нерассудительный поступок». Последнее относилось к упорному нежеланию выдать самозванца.

Матвеев положил перед собой оба послания, усмехнулся:

— Господа казаки, что это вы так ухватились за пленника?

Закрыл глаза, вызывая в себе воспоминания. Увидел хату как из серебра. Луну над тополем-свечой. Трепет серебряных листьев. Под горой ниву, струящуюся шелками. Услышал запах полыни, запах великой чистой воды — дыхание Днепра...

Открыл глаза — грамоты писаны ровнёхонько, но у каждой своя личина. Одна широкая, красная — гетмана, другая смуглая, узкая в костях щёк, с массивным лбом — Серко. А вот под висячими усами, что у одного, что у другого — хохляцкая ухмылочка: уж мы такие хитрые — всякого облапошим, хоть москаля, хоть турка, хоть самого чёрта. А всей хитрости — ухватить побольше. Этому — Батурин, этому — Кереберду. А уж навоевали хуже некуда. Поляки смеются над героями.

Визирь с ханом города брали с боя, без боя, а князь Григорий Григорьевич с гетманом под Чигирином толклись. Всех успехов — дом митрополита Иосифа Тукальского гранатами закидали. Митрополит, говорили перебежчики, тяжко захворал, ослеп. Однако ж уцелел, отсиделся в верхнем городе.

Воинской удали хватило Самойловичу да Ромодановскому полк Андрея Дорошенко, брата гетмана правобережья, в сабли взять. А как услышали: визирь с ханом идут к Чигирину, в бега пустились. Сначала к Черкассам, да не для того, чтобы биться.

Переправили через Днепр мирный народ, город сожгли и сами от ворогов рекой отгородились. Западный берег Днепра совсем обезлюдел. Ушли под защиту Белого царя жители Богуслава, Корсуни, Мошен, множества местечек, сел. Кому охота быть пленниками турок и татар.

Теперь вот предстояло выяснить, сколь полезен будет пленник Серко, генеральный писарь Войска Запорожского, где гетманом Пётр Дорофеевич Дорошенко.

Матвеев позвонил в колокольчик. Вошёл подьячий.

— Погляди, что у нас ведомо об Иване Степановиче Мазепе, о генеральном писаре правобережья.

Всего через четверть часа столбец с описанием жизни Мазепы лежал перед Артамоном Сергеевичем. Как было не порадоваться самому себе: быстрёхонько дела ныне в приказе делаются. Прежде — неделю бы искали.

Мазепа, оказалось, приезжал от Дорошенко в Переяславль, и навряд ли случайно в день рады, когда верное великому государю казачество выкрикнуло гетманом Ивана Самойловича. Приехал, однако, не на раду, а припозднясь, к пиру, устроенному князем Григорием Григорьевичем Ромодановским новому гетману и старшине. Генерального писаря позвали к столу.