Анатолий Знаменский - Красные дни. Роман-хроника в двух книгах. Книга вторая

• Название: Красные дни. Роман-хроника в двух книгах. Книга вторая
• Автор: Анатолий Знаменский
• Издательство: Советская Россия
• Жанр: Роман
• Год: 1991
• ISBN: 5-268-01038-7

Продолжение романа о жизни и судьбе видающегося красного командарма и общественного деятеля Ф. К. Миронова.

---

Сказал-прочел как бы даже не первую строчку четверостишия, а просто обращаясь к соседу, или вопрошая сердечного друга:

— За что любить тебя? За что — не знаю, но...

Разрывая крючки и петли, оттягивал ворот тужурки с грязным от пота подворотничком, высвобождая палившийся кровью кадык. И читал погружен но в тишину и самого себя:

За что — не знаю я, но каждое дыханье,

Мой каждый помысел, все силы бытия —

Тебе посвящены, тебе до издыханья!

Любовь моя и жизнь — твоя, о, родина моя!

За то, чтоб день один мог снова подышать я

Свободою полей и воздухом лесов, —

Я крест поднять бы рад без стона и проклятья,

Тягчайший из твоих

Бсе-чис-ленных

Крестов!..

— Господа... Но это... — продолжал Жиров, красный от духоты, водки и волнения, в распахнутой на все крючки куртке. — Это, господа, не про нас!.. Это скорее про Миронова, господа! Только про одного Миронова, которого мы все прокляли, как блудного пса, и предали анафеме не единожды, а он один... смог предугадать Рок, нависший над всеми нами и над его народом! Да, он смог — именно это сказал в свой смертный час Федор Дмитриевич, светлый ум, простивший всех нас, грешных... А я, к сожалению, понял, все это слишком поздно, господа! — Жиров вдруг содрогнулся всей мощью своего тела и закрыл лицо руками.

Сотник Пухляков с недоумением оглядел присутствующих и стремительно вышел за дверь, оставив ее открытой.

Никто не хотел смотреть на свежего есаула, так некстати опьяневшего не столько от выпитого, сколько от всей бессмысленной тирады о продавшемся большевикам войсковом старшине.

Беседа оказалась слишком долгой и тягостной.

— Как-кая чушь! — выговорил наконец Щегловитов и брезгливо отшвырнул на середину стола вилку, звякнувшую посреди стеклянной посуды. — Какая интеллигентская слюнявость, есаул!

— Вы это поймете позже, — трезво сказал Жиров и мокро хлюпнул носом.

— Я этого никогда не пойму, ибо я, слава богу, не донской казак! — весь напрягаясь, сказал Щегловитов. — Я не казак, я еще не раскис от этой социальной антимонии и сантиментов, я еще намерен бороться! Теперь уже, правда, без поручений свыше, единственно — на свой страх и риск! И не иначе. Только так и возможно оправдать эпикурейски-бессмысленное прозябание на этой грешной земле, в этом лучшем из миров!

Да, Щегловитов мог бы теперь объяснить, зачем он появился в Керчи, а не в Севастополе, куда сбежалась вся полудохлая, пахнущая нафталином и псиной аристократия Крыма! (О, как он их всех ненавидел, этих сановных бездельников и обирал!) Нет, здесь он мог еще затеряться в толпах завтрашнего дня, снова надеть кожаную куртку и фуражку со звездой и появиться, как несгорающий из пепла, в неразберихе и кутерьме красного праздника, в штабе дивизии или корпуса, у самого товарища Каширина. И продолжать свое дело дальше, дальше, до полной победы над врагами его белой России, либо до собственной смерти, как уж повезет!

Но Щегловитов не успел ничего сказать даже приблизительно (личных секретов в пьяной компании выдавать он и не собирался), потому что на третьем этаже прогремел сухой выстрел, и все бросились в коридор и на лестницу. Знали, по-видимому, кто и где выстрелил.

— Сотник, господа! — тонко закричали наверху. — Готов!

Щегловитов немо смотрел на Жирова, вопрошая и укоряя в чем-то. Тот невозмутимо закурил свежую папироску и сказал, помахивая обгорелой спичкой:

— Сейчас... там! — поднял глаза к потолку, на третий этаж. — Там торжественный момент встречи усопших не по своей воле... душ! Негодяя Голубова и молодого искателя истины и чести, Пухлякова. А вы... Впрочем, что ж! Как вам пьеска?

— Допьем? — примиряясь, спросил Щегловитов.

— Не хочу. Колыхает уже... — покривился Жиров.

— Мне надо, есаул. На посошок, или, как у вас на Дону гутарят, стременную! Завтра у меня новый ход... конем, есаул.

— За это — пожалуйста.

И Жиров выцедил последнее из бутылки, точно разделив содержимое над двумя плебейскими рюмками толстого стекла. И почему-то долго еще держал опрокинутую бутыль в руках, не ощущая ее пустоты.

Щегловитов же был совершенно трезв. И вокруг него продолжалась вполне трезвая жизнь, ценная каждой своей подробностью и каждым своим неповторимым мгновением.

Миронов...

Много всего было за плечами, а все-таки осень эта, третья осень Советов, с самых первых дней сентября и до настоящей минуты была безраздельно его, цвела кровью и красными флагами его непрерывных, блистательных побед! Пусть еще жила тревога в душе от неверной возни неких близких сотрудников, провокаций чужой контрразведки, настораживал приезд Смилги, но правда-то была пока с ним, та правда подвига, какую не затушуешь никаким наветом... Ратный успех переполнял душу и окрылял к жизни и новым свершениям. Как бы то ни было, но все знали: последний залп в гражданской войне дали пушки 2-й Конной армии, подавив последний очаг сопротивления белых. За четверо суток — с 11 по 14 ноября — армии Миронова захватила в плен 25 тысяч солдат Врангеля, более 60 орудий, до 100 пулеметов, тысячи снарядов, 4 миллиона патронов, 32 аэроплана, миллионы пудов продовольствия и разной другой военной добычи. В штабе Фрунзе хорошо знали также, что, начав операции 8 октября с огнеприпасами своих складов, армия Миронова продолжила военные действия вплоть до окончательного разгрома противника исключительно на трофейном боезапасе. Она буквально жила за счет белых, захватывая их обозы и отбивая артиллерию и транспорт. Потому-то нынешний парад на симферопольской площади с десятками кумачовых знамен и флагов, с шеренгами конных и пехотных дивизий, где Республика чествовала героев, был и в его честь.

С трибуны, увитой по краю гирляндами южной хвои и лавровишни, говорил член Реввоенсовета фронта Гусев-Драбкин:

— ...Перед нами стояла армия Врангеля, лучшая белогвардейская армия за все время гражданской войны, в которую стекались все те элементы, которые сражались на Восточном фронте, в рядах Юденича и в Польше. Это отборный цвет белогвардейцев, махровый цветок, который ни в коем случае не пошел бы на мир с Советской Россией! Врангель создал сильные укрепления на Перекопе, в районе Сальковского перешейка и Чонгарского полуострова... У них были прекрасные танки, много аэропланов. Мы по сравнению с ними были нищие. Геройский подвиг Красной Армии совершенно не поддается описанию. Ничего подобного в течение всей гражданской войны мы не видели! В две недели крымские белогвардейцы были уничтожены, и самая большая заслуга в этом как группы товарища Блюхера, сдержавшей первый натиск врага под Каховкой, а затем взявшей Перекоп, так и, без сомнения, 2-й Конной армии, которая в относительно короткий срок трижды увенчала себя славой непобедимой конницы революции!

Стояли позади выступавшего оратора сам Фрунзе, командармы Авксентьевский, Буденный, Уборевич, член РВС 1-й Конной Ворошилов, начдив-51 Блюхер, Миронов. Слушали Гусева.

— Напоминаю, товарищи, что 2-я Конная армия в начале октября представляла из себя остатки прежней 2-й Конной, ослабленной, растрепанной предыдущими боями. В течение двух недель благодаря энергии работавших там товарищей слабо подготовленную армию удалось пересоздать! 2-я Конная проявила в бою такую силу, что Врангель был введен в заблуждение и принял ее за армию Буденного... — при этих словах Ворошилов, стоявший рядом, легонько тронул Миронова за руку и усмехнулся: дескать, знай наших! Миронов ответно кивнул: стараемся, мол... — ...Врангель выставил против предполагаемой 1-й Конной свои лучшие дивизии марковцев, корниловцев и дроздовцев и часть донской кавалерии... Но перед ним стояла грозная стена! Он этого в первый момент не понял, не угадал. Он счел возможным давать приказы, чтобы разбить 2-ю Конную армию, но мы смеялись над этим приказом!

После доклада Гусева на высокой трибуне награждали прославленных командармов и начальников дивизий, отличившихся в самой жаркой схватке на последнем рубеже гражданской войны. Миронов стоял и аплодировал каждому, потому что знал: ни одна награда здесь не давалась даром, все было оплачено подвигом и кровью. И вышел к самому барьеру трибуны Михаил Фрунзе, держа в обеих руках перед собою кавалерийскую шашку с золотым эфесом, в богатом литом окладе с тяжелой, золотой кистью темляка. Сказал громко, подняв черную, густую свою бородку:

— Товарищи! Если говорить коротко, то, по-моему, командовать конницей надо всем нам учиться у товарища Миронова!

Заревела площадь слитными, восторженными голосами — это бригады 2-й Конной приветствовали командующего фронтом Фрунзе, а с ним и своего командарма. Лошади фыркали и прядали ушами от оглушительного рева красноармейских глоток, прокуренных и простуженных в недавних боях. Кое-кто по старинной партизанской практике еще кидал вверх шапки, папахи и остроконечные, ушастые богатырки, и эскадронные строго косили глазами, приглашая к более организованному выражению чувств в парадном строю. Кричали заодно и первоконники, отличившиеся на Чонгаре (их командарм уже имел Золотое оружие с прошлого года), и уральцы Каширина, и пехота, выделенная для парада из 4-й, 6-й и 13-й армий.