Эльвира Ватала - Любовные утехи русских цариц

• Название: Любовные утехи русских цариц
• Автор: Эльвира Ватала
• Издательство: ЭКСМО-Пресс, ЭКСМО-МАРКЕТ
• Жанр: История
• Год: 2000
• ISBN: 5-04-004137-3

В «собранье пестрых глав», героями которых стали царствующие особы России и Европы, автор книги сумела детально описать быт и нравы повседневной жизни великих людей: Иоанна Грозного, Анны Иоанновны, Екатерины II, Людовика XIV, Марии Медичи, королевы Англии. Люди далеких эпох предстают перед нами в опочивальне, в бальной зале, за карточным столом, на царском троне, во всем многообразии человеческих пороков и достоинств.

Издано в авторской редакции

---

И в связи с этой историей совсем плохим нам кажется французский обычай после смерти высокопоставленных особ удалять их внутренности и хоронить отдельно. Большие исторические конфузы на этой почве возникали. Ну, убили, скажем, фаворита английского короля Якова I, имеющего нездоровую тенденцию одарять страстью красивых лиц своего пола, герцога Бекингема (да, да, дорогой читатель, это тот самый герцог, который у А. Дюма в «Трех мушкетерах» амуры с Анной Австрийской крутил), король, как принято, поплакал, попечалился и передал труп любимца на растерзание хирургам. Те быстренько его внутренности вынули и не успели еще сердце в отдельный сосуд положить, как откуда ни возьмись вбегает в комнату пес убитого герцога, хватает зубами его сердце и отгрызает добрую половину. Придворные за псом со шпагами бегают, насилу вырвали. Так и пришлось надкушенное и наполовину съеденное сердце герцога похоронить. А с фавориткой Людовика XIV госпожой Монтеспан не только конфуз, но и вообще громкий скандал на весь мир вышел. То есть не с нею лично и даже не с ее трупом, а с ее внутренностями. Вложили их в кадушку, положили на телегу и повезли на захоронение. Но возница, неженка, видите ли, зловония не выдержал, до условленного места не довез, а вывалил все в яму около леса. Да и был таков. И всю эту требуху поели дикие свиньи. Вот и все, что осталось от великой фаворитки, имевшей с одним только королем семерых детишек и правившей Францией какое-то время гораздо энергичнее законной супруги короля.

Но мы увлеклись, однако…

Екатерина I наказание мужа вынесла стоически, в панику и нервные расстройства не впадала, вывод сделала правильный и больше смазливых адъютантов к своему ложу не подпускала и вообще вела себя пристойно, как мать семейства и до самой смерти царя вход в ее спальню посторонним мужчинам воспрещался.

Но, само собой разумеется, перетрусила она изрядно еще и по тому поводу, что отношения между супругами совсем испортились и как бы ей престол не потерять. Ущемленный в своей гордости, Петр получил чувствительный удар от той, которую два десятка лет любил и которой безгранично верил. Но хоть ревность и великое и низменное чувство, любовь взяла верх, и он уступил Екатерине, которая, не смея просить за Монса, просила за его сестру Матрену Балк. И ту не убили, как утверждает скрупулезный историк И. И. Голиков, а потом эту версию повторяет А. С. Пушкин, а сослали в Сибирь и — о диво! — даже без вырезания языка, как это сделали с ее дочерью Натальей Лопухиной во времена Елизаветы Петровны.

Кажется, урок ужаса, преподнесенный Петром неверной супруге, полностью оправдал себя, но испуг от этого шага еще откликнется эхом у будущих государынь России. Как-то раз, во времена Екатерины II, президент академии Дашкова, женщина расчетливая и экономная, как хорошая хозяйка в своем поместье, проверяя расходные счета, заметила ненароком, что уж больно много спирту академические мужья на свои опыты тратят. А они давай оправдываться, что они, дескать, здесь ни при чем, а в непомерных расходах спирта заспиртованные и находящиеся в подвале головы виноваты. Прямо прорва какая-то у них на спирт. И рядышком там эти головы стоят в банках — мужская и женская, и за семьдесят лет своего сосуществования «поели» они и продолжают «поедать» безмерное количество спирта, вводя в ущербные расходы казну.

Но пусть они там еще немного постоят, скоро мы от них избавимся, а сейчас в нашем воображении возникает голова заспиртованного Монса и на разные печальные размышления нас наводит.

Сколькими же отрубленными головами проторена тернистая историческая дороженька? «О, раньше головы рубили, как капусту», — скажет один из вельмож елизаветинского времени. И жалко нам очень, что так нефортунно все у Монса и Екатерины вышло. Поумнее и похитрее, что ли, им бы быть! И очень, очень жалко, что Екатерина I так необразованной и осталась! Ей бы историю Франции малость почитать, а она читать не умела! И с примером Марии Стюарт и ее обезглавленным Шепеляром ознакомиться. Того истязали, а потом обезглавили.

Правда, в отличие от Екатерины, вероломная Мария Стюарт, красавица неслыханная, в которую все поголовно влюблялись и которая впоследствии свою голову на плаху сложила, сама предала своего любовника, а тот, двадцатилетний юноша, ничего, все ей простил и, восходя на эшафот, воскликнул: «Прости, прекраснейшая и жесточайшая из всех государынь мира!»

А шведская королева Кристина, имевшая не одного любовника, более всех обожала молодого Мональдески. Ну, соперник его, некий Сентинелли (что это тяга такая у королевы к итальянцам!), что-то там ей наябедничал, что, дескать, не очень-то лояльно по отношению к алькову вашего величества этот Мональдески ведет себя. Он в перерывах и с другими дамами любовными утехами не прочь заняться. Вся в нервах и кипящая от ревности Кристина, толком не разобравшись в правоте слухов, приказывает схватить своего главного любовника и смерти быстро предать. Он очухаться не успел, как головы своей лишился. Вот так-то! «Слухами земля полнится» — и мы советовали бы любовникам, от греха подальше, поосторожнее быть, не носиться со своей страстью «на блюдечке с голубой каемочкой» на всеобщее обозрение. Ведь и Моне, лишаясь головы и посылая последнее рыцарское «прости» своей возлюбленной, мог бы избежать подобной участи. Что, не могли наши любовники подальше свои влюбленные глазки прятать от ревнивого взора царя? Но нет, нашим царицам все хаханьки да хиханьки, а после истории отчитывайся за сломленные головы! Никак они, царицы наши, не желают исторические примеры на ус мотать. Вспомним, что седьмая жена Ивана Грозного Василиса, хоть и Прекрасная, но только Милентьева, тоже дококетничалась с боярином Иваном Девлетевым до того, что и своей, и его головы лишилась. Вздумала чуть ли не на глазах хоть уже слабого и больного, но все же грозного царя свои женские прелести раздаривать. Ну, у царя, известно, расправа коротка, привычен, не впервой. Ему, любовнику, для порядку маленько пытку у Малюты Скуратова, палача великого, произвели, а потом головенку долой, а ее пытками не мучили, голову отрезали, не пытая.

Генрих VIII. Портрет Ганса Гольбейна-младшего.

А вы посмотрите, дорогой читатель, что творилось у английского короля Генриха VIII, многоженца несчастного! Мало того, что он свою жену Анну Болейн обезглавил, но еще и дочь Марию по этим стопам заставил пойти. Та взяла и отрубила голову своей племяннице Джоан Грей, обвиняя ее в прелюбодейной связи со свекром. А Елизавета Английская! Ведь она из чисто женской ревности к красоте соперницы послала Марию Стюарт на эшафот. Конечно, для приличия и формального соблюдения законности предлог всегда можно найти! Знаем мы эти искусственные процессы с обвинениями напоказ! Наслышаны! И что из каждого гражданина шпиона можно сделать, а из врачей «врагов народа» с наиубедительнейшей аргументацией. Словом, «искусственные процессы» были, есть и будут, хоть ты нос разбей от этой демократии! Однако давайте дадим слово историку того времени. Он довольно эффектно описывает восхождение Марии Стюарт на… эшафот: «Она с помощью своих прислужниц отстегнула высокий лиф платья и обнажила шею и плечи. Потом сама завязала себе глаза нарочно приготовленным для этого платком, отшпилила вуаль, подобрала волосы. Медленно опустилась на скамью и, положив голову на плаху, произнесла: „Господи, в руки твои передаю дух мой“. И, конечно, дорогой читатель, тут вы надеетесь услышать, как ее головка покатилась…

Но вместо этого раздался дикий, страшный, нечеловеческий вопль. Это кричала недорезанная Мария Стюарт, которую портач-палач (у нас бы за такой непрофессионализм самому бы палачу голову отрубили) вместо головы треснул по затылку. И еще два раза этот горе-палач мучил бедную королеву, засим ее головка благополучно скатилась на грязные доски эшафота.

Но это еще не все с головой Марии Стюарт. Бывают же в истории такие вот королевы-неудачницы! Так сильно Марии Стюарт, изрядно скомпрометированной при жизни, хотелось в смерти свое королевское достоинство получить, и те писатели, которые представляют ее, божественно красивую, гордо и надменно восходящую на эшафот, не ошиблись: так ей хотелось в ее воображении. Но действительность куда хуже, плюгавее и грязнее. И когда палач поднял голову Марии Стюарт, чтобы показать ее народу, в его руке оказался парик, а голова с короткими седыми волосами, как мячик, покатилась по грязному эшафоту. Злой рок, казалось, и здесь надругался над королевой, осмелившейся земное чувство любви поднять выше королевского долга.

И все эти английские и французские „головорезы“ прямо какими-то дилетантами перед историей предстают. Вы посмотрите только, что такой дилетант-палач вытворял с головой одного осужденного на смерть:

„…в тюрьму к одному заключенному, спокойно игравшему в карты, явились с заявлением, что через два часа он должен умереть. Человека охватила дрожь — полгода о нем не вспоминали, и он считал, что страшная кара миновала его. Около эшафота палач принял страдальца из рук священника, втащил его на помост, привязал к доске и опустил нож. Тяжелый железный треугольник с трудом сдвинулся с места, ежесекундно застревая, пополз вниз и — вот где начинается настоящий ужас — не убил, а только поранил несчастного. Услышав его отчаянный крик, палач растерялся, поднял нож и опустил снова. Нож вторично вонзился в шею мученика, но не перерубил ее. К воплям несчастного присоединились крики толпы. Палач опять подтянул нож кверху, рассчитывая, что третий удар окажется успешным. Ничуть не бывало. Кровь в третий раз хлынула из шеи приговоренного, но голова не отлетела. Короче говоря, пять раз поднимался и опускался нож, пять раз вонзался в шею приговоренного, и после каждого удара приговоренный испускал отчаянный вопль, дергал все еще не снесенной головой и молил о пощаде! Народ, не стерпев этого издевательства, принялся забрасывать палача камнями. Палач соскочил с помоста и спрятался за лошадьми жандармов. Но это еще не все. Осужденный, увидев, что он на эшафоте один, насколько мог поднялся с доски и, стоя так, страшный, залитый кровью, поддерживая наполовину отрубленную голову, которая свешивалась ему на плечо, чуть слышным голосом умолял… кончить. И в этот миг подручный палача, малый лет двадцати, поднялся на эшафот, велел приговоренному лечь ничком, вскочил ему на спину и принялся неумело перерезать остаток шеи чем-то вроде кухонного ножа“[89].