Франко Дзеффирелли - Автобиография

• Название: Автобиография
• Автор: Франко Дзеффирелли
• Издательство: Открытый Фестиваль искусств «Черешневый Лес»
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-9901015-1-7

Это первое издание на русском языке автобиографии знаменитого режиссера Франко Дзеффирелли. В этой книге Маэстро выносит на сцену всю свою жизнь, с опытностью того, кто знает, как дать публике ощущение близости к событиям и погружения в нужную атмосферу. И он решил рассказать о себе с откровенностью редкой для тех, кто, подобно ему, смог стать легендой.

---

Как-то жарким июльским днем, когда мы сидели в ресторане «Фуке» на Елисейских Полях, в зал вошел Андре Жид, и Шанель представила меня этой еще одной живой легенде. Нимало не смущаясь, Жид завязал узелки по краям носового платка и водрузил себе на макушку, время от времени поправляя. Мне уже доводилось слышать, что он позволяет себе разные выходки. Вот и в тот раз он вел себя с бесцеремонностью, граничащей с хамством. Когда он ушел, Шанель заметила сквозь зубы:

— По правде говоря, это самый неприятный тип из всех, кого я знаю. Надеюсь, тебе не нравятся его книги.

Я неохотно признался, что нравятся. Шанель тяжело вздохнула и сказала, что терпит его только по одной причине: он — гений. Это единственное, что она готова была уважать. Если Шанель считала кого-то талантливым, то могла простить этому человеку почти все.

Тогда, в Париже, я искренне полагал, будто достиг вершины своей честолюбивой мечты. Мне было двадцать пять лет, я работал с Висконти, подружился с Шанель, сидел за столиком кафе с Андре Жидом… Можно ли мечтать о большем!

Незадолго до моего отъезда из Парижа в городе с большой помпой праздновали 14 июля — День взятия Бастилии. Мы вместе с Шанель и Мэгги ван Цойлен отправились на площадь Бастилии, место проведения основных торжеств. Шанель арендовала лимузин с шофером, и когда машина пробиралась сквозь ликующую толпу, мы ощутили ее враждебный настрой: в окна начали стучать, выкрикивая оскорбления и обзывая богачами. Коко принялась поспешно снимать с себя ювелирные украшения.

— И что я тут делаю, среди этих хамов коммунистов!

Решив, что спрятать драгоценности в сумочке будет ненадежно, она отдала их мне, и я в полном смущении и большом беспокойстве засунул их в карманы плаща. Тут пошел дождь — обычная летняя парижская гроза. Стемнело, начался праздничный салют и уличные танцы. Ближе к полуночи Шанель вдруг заявила:

— Едем домой. Франко, ты такого еще не видел, оставайся. Ты молодой, а я уже слишком стара, надоели мне эти толпы.

Слов нет, мне ужасно хотелось поглядеть на народное гулянье, но когда они скрылись из виду, я вдруг с ужасом понял, что у меня в карманах остались драгоценности Шанель на тысячи и тысячи долларов! Вечер был испорчен, я ходил, придерживая карманы обеими руками. Вернувшись в отель, я ощущал себя как персонаж новеллы Мопассана: бедный юноша с несметным богатством в карманах, который воспринимает как возможную опасность любой стук в дверь, тихие шаги в коридоре, промелькнувшую в окне тень. Я уставился на эти бриллианты и жемчуга и не мог сомкнуть глаз, потом запрятал их под матрас. Утром я первым делом позвонил Шанель, но она, похоже, совсем не тревожилась за судьбу своих сокровищ.

— Ну что ты так беспокоишься, — сказала она. — Драгоценности — самая обычная вещь.

На самом деле то, что я считал драгоценностями, оказалось бижутерией, которую Шанель ввела в моду, чтобы облегчить женщинам жизнь. Иногда эти фальшивые украшения были так хороши, что знатоки получше меня принимали их за подлинные.

— А когда я могу их вам вернуть?

Наступила короткая пауза, прежде чем она ответила:

— Когда угодно…

— Кроме того, — добавил я, — мне бы хотелось с вами попрощаться. Завтра я возвращаюсь в Рим.

— В таком случае приходи сегодня на ужин на рю Камбон, тридцать один.

Так я попал в святая святых Шанель над ее мастерскими, куда приглашались лишь избранные. Сквозь щели между задернутыми шторами струился слабый сумеречный свет и смешивался с мерцанием свечей. Там я впервые в жизни увидел знаменитые коромандельские ширмы[38], вошедшие в моду благодаря Шанель: расписанные золотом и серебром черные лаковые ширмы эпохи Людовика XIV. Все остальное было выдержано в бежевых тонах, за исключением двух китайских газелей из какого-то редкого вулканического материала. Шанель заговорила о Лукино, который так и не выбрался в Париж.

— Я прекрасно знаю его, это настоящий предатель, — вздохнула Шанель и рассказала мне историю про молодого фотографа по имени Хорст: в конце тридцатых годов она познакомила с ним Лукино, а потом узнала, что они стали любовниками.

Мне стало очень неловко — я не хотел обсуждать с ней Лукино. В конце вечера она подошла к книжной полке и сняла альбом в кожаном переплете.

— Это тебе на память о твоей первой поездке в Париж.

Под переплетом я обнаружил двенадцать репродукций балерин, подписанных Матиссом.

— Поцелуй от меня Лукино, — продолжала она. — Ему всегда будет трудно, потому что он настоящий аристократ, и этого ему не простят до самой смерти, зато устроят пышные государственные похороны. Никогда не теряй к нему уважения, даже когда узнаешь о его предательстве.

Рекомендательное письмо Лукино к Жану Кокто вернулось со мной в Рим.

Как только я увидел Лукино, то сразу понял: стряслось что-то серьезное. Даже зная своенравный характер Лукино, я ужасно расстроился, когда он и не вспомнил о фильме, для которого я проводил отбор актеров в Париже. Он уклонялся от разговоров о нем, и стало ясно, что у него появились совсем другие планы на будущее.

По сей день для меня остается загадкой, что же тогда произошло, хотя подозреваю, что финансовые решения семьи не совпали с его ожиданиями. Не исключено, что родственники отказались вкладывать деньги в его новый фильм, а он не сумел найти продюсера.

Как-то вечером Лукино вручил мне ворох бумаг, имеющих отношение к «Повести о бедных влюбленных» — рабочие заметки, эскизы декораций, куски сценария. Попросил упаковать и убрать подальше. Мне стало так больно, будто я держал в руках мертвое дитя.

В то лето мы жили на вилле Лукино на острове Искья. Как-то утром, когда я купался в море, он появился на скале, служившей для нас причалом, и окликнул меня. Я вылез из воды. Ласково обняв меня, Лукино сообщил, что отец серьезно болен и мне нужно немедленно ехать во Флоренцию. Я подумал, что он при смерти, но не учел его неукротимую жизненную энергию. Больной отец походил на запертого в клетке зверя: его дух метался в плену у отказавшегося слушаться тела. Едва он увидел меня — здорового, ходячего, как его словно обуяла ненависть ко мне. Я поселился в доме, чтобы помогать Фанни носить отца в ванную, мыть. Заботился о нем, как подобает сыну. Я даже не догадывался, какие силы таятся в нас — темная энергия, готовая вырваться наружу в минуту слабости или опасности. Моя помощь разъярила отца. Он стал говорить оскорбительные вещи о матери, стараясь побольнее уколоть меня за то, что я молод и полон сил, а он впал в такую жуткую немощь.

Казалось, сама судьба наказывает его. Жадно ища любовных утех в том возрасте, когда большинство мужчин уже давно вышли из игры, он стал принимать какое-то омолаживающее лекарство, что и послужило причиной инсульта. И все равно он не желал сдаваться. В конце концов несколько месяцев спустя отец уже сам доходил до своей конторы, преодолевая ступенька за ступенькой четыре этажа. Он никогда не пользовался лифтом, проявляя необычайное упорство.

По возвращении в Рим мы с Лукино стали работать порознь — впервые с тех пор, как я переехал к нему. Он поставил «Смерть коммивояжера» Миллера, а я устроился ассистентом режиссера у Антонио Пьетранджели. Летом 1951 года Лукино снял «Самую красивую» по произведению Чезаре Дзаваттини — его единственный по-настоящему популярный фильм. Анна Маньяни блистательно и трогательно сыграла роль матери, которая мечтает вырваться из рутины повседневной жизни и сделать из своей маленькой дочери кинозвезду. Полмира рыдало над этой картиной.

Фильм «Самая красивая» был кинематографическим дебютом Пьеро Този, молодого художника по костюмам, позднее ставшего признанным мастером. Он тоже был родом из Флоренции и прошел примерно тот же путь, что и я. Мы познакомились во Флоренции в ходе работы над «Троилом и Крессидой», и меня настолько поразил его портфолио, что я сразу предложил Лукино взять его мне в помощники. Тот согласился, но с условием, что я буду платить Пьеро из своего кармана. На тех же условиях Пьеро работал художником по костюмам и на съемках «Самой красивой».

Вскоре после окончания съемок «Самой красивой» к нам приехала погостить сестра Лукино с мужем. Однажды утром меня разбудил слуга и взволнованно сообщил, что ночью в дом залезли грабители. Ущерб оказался значительным: из спальни Лукино были украдены золотые блюда и картины, а также коллекция наручных часов известных марок. Полиция приказала собрать всех домочадцев для допроса в большом зале. Лукино и оба его родственника стояли в стороне, и меня удивило, что он сразу не заявил полиции, что я вне подозрений. Он упорно молчал, и я с ужасом понял, что меня сейчас заберут в полицейский участок вместе со всеми остальными — дворецким, слугами, горничными и поваром. Когда меня уводили, Лукино не проронил ни слова.