Елизавета Салиас-де-Турнемир - Семейство Шалонскихъ (изъ семейной хроники)

• Название: Семейство Шалонскихъ (изъ семейной хроники)
• Автор: Елизавета Салиас-де-Турнемир
• Издательство: Университетская типография
• Жанр: Детская образовательная литература
• Год: 1891

В повести популярной писательницы XIX века Евгении Тур рассказывается о жизни большой дворянской семьи Шалонских. О том, что претерпела она в страшный для нашего отечества 1812 год. Семейные предания столь знаменательного времени в истории земли нашей не должны пропадать бесследно. Книга Е. Тур, выдержавшая до революции многочисленные переиздания, была рекомендована Министерством народного просвещения для чтения учениками средних и старших классов.

---

Подходило 17 сентября, и бабушка, поджидая дочь, зятя и внучатъ волновалась по своему, тихохонько, но замѣтно. Вмѣсто того, чтобы сидѣть въ диванной за вязаньемъ кошельковъ изъ бисера, она переходила галлерею, осматривала флигель Шалонскихъ, приказывала кое-что дворецкому Петру Иванову, ходившему за нею по пятамъ, заложивъ руки за спину, и отвѣчавшаго на всякое слово ея: „слушаю-съ". Послѣ обѣда бабушка выходила на балконъ, глядѣла вдоль къ перевозу и приказывала позвать ребятъ. Ихъ являлась толпа не малая, всѣхъ возрастовъ, начиная съ 15 до 5 лѣтъ.

— Слушайте, дѣти, говорила бабушка, — жду я своихъ; кто первый изъ васъ прибѣжитъ сказать мнѣ, что они ѣдутъ, получитъ пригоршню пряниковъ и новенькій, съ иголочки, свѣтлый гривенникъ.

Ребятишки бѣжали въ-запуски, выслушавъ такiя рѣчи; быстроногіе опережали другихъ, взлѣзали на колокольню и, засѣвъ въ ней, удержавали мѣста за собою съ необыкновеннымъ упорствомъ; ходили обѣдать домой по-очереди, и ночевывали на колокольнѣ.

– Ѣдутъ! ѣдутъ! закричали однажды два-три мальчугана, вбѣгая на широкій дворъ.

Поспѣшно положила бабушка свою работу и поспѣшила сойти длинную парадную лѣстницу. Остановясь на крыльцѣ, она ждала, имѣя по правую руку старшую дочь, а по лѣвую — меньшую, а сзади двухъ племянницъ. Мѣста эти были не назначены, но такъ ужъ случалось, что онѣ всегда стояли въ этомъ порядкѣ.

Къ крыльцу подъѣзжала карета.

— Чтой-то будто не наши! свазала бабушка.

— Да и то не наши, не ихъ карета, и кучеръ не ихъ и лакей чужой.

Изъ кареты вылѣзъ сосѣдъ съ женою и дѣтьми и недоумѣвалъ, отчего это обезпокоилъ онъ Любовь Петровну, и почему она встрѣчаетъ его на крыльцѣ.

— Батюшка, Захаръ Ивановичъ, это вы, и вы Анфиса Никифоровна. Рада васъ видѣть и у себя привѣтствовать, только не хочу правды таить, встрѣчать вышли мы не васъ. Кричатъ ребята — ѣдетъ зять мой Григорій Алексѣевичъ съ моею Варенькой и ея дѣточками, вотъ я и вышла.

— А вы, пострѣлята, смотри, я васъ ужо, пригрозилась на дѣтей старшая тетка наша Наталья Дмитріевна, — матушку смутили, обезпокоили. Чего зря орете, лучше бы смотрѣли въ оба!

Глава III

Ho вотъ, наконецъ, и въ самомъ дѣлѣ: гурьбою бѣгутъ мальчишки и кричатъ: „ѣдутъ! ѣдутъ!" и топотъ копытъ, звуки заливающихся колокольчиковъ, пыль столбомъ по дорогѣ. И вотъ на всѣхъ рысяхъ легкихъ коней катитъ къ подъѣзду коляска батюшки и карета матушки. Еще издали я высовываю изъ крытой коляски мою нетерпѣливую голову и, завидѣвъ на крыльцѣ маленькую, худенькую въ черное одѣтую фигурку нашей добрѣйшей бабушки, чувствую такое учащенное біенiе сердца, что духъ у меня захватываетъ. Забывая все, приличіе, чинопочитаніе, чопорностъ, лѣзу я черезъ колѣна батюшки, скачу изъ коляски и обвиваю шею милой бабушки рученками, покрываю ее въ попыхахъ дѣтскими горячими поцѣлуями и слезами радости — тѣми слезами, тѣми поцѣлуями, которыхъ люди зрѣлыхъ лѣтъ уже не знаютъ. Бабушка съ усиліемъ отрывалась отъ меня и обнимала батюшку, котораго нѣжно любила, потомъ матушку, и всѣ мы шли наверхъ по широкой, липовой, развалистой лѣстницѣ. Тетки страшно любили насъ, какъ любятъ племянниковъ и племянницъ незамужнія, пожилыя, добрыя женщины, но мы, неблагодарные, любили только бабушку, милую, ненаглядную, и терпѣли ласки тетокъ, принимая ихъ подарки и услужливое вниманіе, какъ нѣчто обыкновенное и должное.

Въ Щегловѣ жизнь наша текла, какъ говорится, млекомъ и медомъ. Чего хочешь, того просишь. а то и просить не умѣешь, все является не по желанію, а прежде желанія. Я поселяюсь въ комнатѣ бабушки; мнѣ ставится кровать противъ ея кровати, самый толстый и мягкій пуховикъ, и вынимаютъ самое тонкое голландское бѣлье. О бѣльѣ я не заботилась, но пуховикъ мнѣ весьма былъ пріятенъ, такъ какъ въ Воздвиженскомъ я спала (вѣроятно тоже вслѣдствіе чтенія Эмиля Руссо) на коврѣ, положенномъ на голыя доски кровати. Въ Щегловѣ спала я вволю, никто не приходилъ будить меня. Иногда я проснусь, а бабушка встаетъ и, полагая что я сплю (милая старушка!), осторожно на цыпочкахъ, на босую ногу, крадется около моей кровати. Я щурюсь, прикидываюсь спящей, и душа моя радуется и ликуетъ, когда бабушка останавливается у моей кровати и смотритъ на меня нѣсколько мгновеній. Губы ея шевелятся, или молится она обо мнѣ, или благословляетъ меня и проходитъ тихо въ свою уборную, которую зовутъ оранжерейной, вѣроятно потому, что въ ней есть большое окно и не единаго горшка цвѣтовъ. Я не выдерживаю.

— Бабушка, я не сплю! восклицаю я съ тріумфомъ. Бабушка возвращается, присаживается на минутку на концѣ моей постели. Я бросаюсь ей на шею, цѣлую ея милое, сморщенное лицо, ея небольшую, сѣдую, съ короткими волосами, голову, а она перебираетъ мои, какъ смоль, черныя косы, гладитъ ихъ и говоритъ:

— Пора. Пробило 8. Чай простынетъ. Вставай, Люба. Пѣнки Ѳедосья натопила тебѣ. Пора одѣваться.

И я вскакиваю. Начинается чай съ пѣнками, и затѣмъ весь день идетъ гулянье въ рощахъ и лѣсахъ, съ огромной свитой горничныхъ дѣвушекъ, которыя забавляютъ насъ и затѣваютъ игры, и горѣлки, я гулючки, и веревочку. Дворовые зазываютъ насъ къ себѣ въ гости и подчуютъ сдобными лепешками и круглыми пирогами съ яйцами и курицей.

A то идемъ мы въ подклѣть[1], гдѣ съ одной стороны живутъ старые слуги, ребята и жены лакеевъ, а съ другой — журавли, павы, козы, цецарки и прелестные маленькіе пѣтушки и курочки, называемые „корольками”. Ихъ выпускаютъ гулять съ восходомъ солнца и загоняютъ на ночь въ подклѣть, зимою же имъ тутъ приходится и дневать, я ночевать. Въ другой половинѣ подклѣти, перегороженной на небольшія комнаты и представлявшейся мнѣ, еще маленькой дѣвочкѣ, городкомъ съ узкими улицами и переходами, гдѣ можно заплутаться, стѣны оклеены разными картинками. Тутъ познакомилась я впервые съ картинкой: „Мыши кота хоронятъ", и многими другими изображеніями и святыхъ, и богатырей, и выслушивала длинныя о томъ сказанія отъ обитателей подклѣти. Къ сожалѣнію вскорѣ, неизвѣстно почему, намъ строго запрещено было ходить въ подклѣть; исторіи остались недосказанными, а подклѣть въ моей памяти и воображеніи осталась сказочнымъ городкомъ, населеннымъ людьми и животными особаго, необыкновеннаго рода. Разсказчикъ житія святыхъ или похожденій богатыря сливался самъ съ разсказомъ, — онъ, казалось мнѣ, видѣлъ самъ все то, что разсказывалъ, и его прозаическая фигура окрашивалась фантастическимъ свѣтомъ.

Чудное было житье наше! Отецъ не выговариваетъ, мать не журитъ, уроки прерваны, мы предоставлены бабушкѣ и теткамъ, и сама наша m-lle Rosine возсѣдаетъ въ диванной, кушаетъ на славу, нанизываетъ бисеръ и разсказываетъ тетямъ о belle France. Ихъ любопытство льститъ ей, льститъ тѣмъ болѣе, что батюшка никогда не слушалъ ея болтовни, матушка, очень умная и любознательная, тоже не любила пустой болтовни, а мы относились не только холодно, но даже враждебно, къ la belle France, языкъ которой намъ навязывали насильно.

Вотъ наступали имянины бабушки, имянины торжественныя, о которыхъ мы мечтали цѣлые полгода и вспоминали другіе полгода. По утру просыпались мы рано и одѣвались — бабушка и я — въ нарядныя платья. Она надѣваетъ шелковое пюсовое платье, чепецъ съ такими же лентами, и турецкую, бѣлую шаль. Я также въ новомъ бѣломъ декосовомъ платьѣ, съ розовыми лентами. Вмѣстѣ сходили мы изъ оранжерейки нѣсколько ступенекъ и шли черезъ корридоръ въ домовую церковь. Въ правомъ углу церкви была ступенька, обшитая зеленымъ сукномъ. Это мѣсто бабушки и ея дочерей. Я съ бабушкой становилась рядомъ, и мы слушали литургію и молебенъ. Потомъ всѣ шли въ диванную и домашніе поздравляли бабушку; съ ранняго утра уже наѣзжали гости. Небогатые сосѣди и сосѣдки, стряпчіе и всякаго рода люди изъ Алексина и даже изъ Калуги изъ Тулы пріѣзжали прежде всѣхъ. Всѣхъ равно мило и любезно бабушка привѣтствовала. Потомъ докладывали, что собралась дворня. Бабушка брала меня за руку и выходила въ переднюю.

— Много лѣтъ здравствовать! Матушка, барыня, дай вамъ Богъ всякаго счастія! шелъ гулъ въ передней и далѣе въ корридоръ и буфетъ.

— Благодарствуйте, отвѣчала бабушка, кланяясь на всѣ стороны; ближайшіе и слѣдственно самые главные и старшіе слуги цѣловали у ней руку. — Вотъ и мою внучку поздравьте. Привелъ мнѣ Богъ опять увидѣть у меня въ домѣ дѣтей и внуковъ.

— Слава Богу, матушка, слава Богу! а внучка-то ваша, Любовь Григорьевна, ужъ почитай невѣста, говоритъ старикъ Ѳедоръ.