Олег Фурсин - Барнаша

• Название: Барнаша
• Автор: Олег Фурсин
• Издательство: Издатель ИП Янбеков И.К.
• Жанр: Историческая проза
• Год: 2007
• ISBN: 5-93150-007-3

«Барнаша» («сын человеческий» на арамейском языке) — книга прежде всего о Христе. Именно так он предпочитал именовать себя.

Вместе с тем, это книга о разных культурах и цивилизациях, сошедшихся на стыке веков то ли в смертельной ненависти, то ли во всепобеждающей любви друг к другу.

Египет, изнемогший под бременем своей древности, уже сошедший с мировой сцены, не знающий еще, что несмолкающие аплодисменты — его удел в истории времен и народов.

Взлетевший на самую верхнюю точку победного колеса Рим, и римлянам еще не дано понять, что с этой точки можно теперь лететь только вниз, только под уклон, лихорадочно, но безуспешно пытаясь спасти все, что дорого сердцу. Вечная, древняя, как сама Земля, история Израиля, и его малой частицы, но самой беспокойной, самой благословляемой и самой проклинаемой до сегодняшнего дня — Иудеи.

Все это отражено в судьбах людей, смеющихся и плачущих, утопающих в крови или в ласках, живых или ушедших. История — это, в общем, история людей, а не стран. Глупо вести сухой отчет событиям, забывая о тех, кто принимал в них непосредственное участие, кто творил историю собственными жизнями…

---

На пороге он остановился. Обернулся ко всем — и к тем, кто верил, и к сомневающимся. Рука его легла на голову юноши, что успел коснуться Его одежды в благоговении и с верой. Глаза обращены к старой женщине, упавшей на колени, когда он шёл мимо. А слова… Слова, наверное, к Кифе, которого он оставил растерянным у стены. Или к самому себе. Или, быть может, к Отцу Небесному? Или к поколениям потомков тех, кто имел счастье быть в тот день рядом.

Но так или иначе, к кому бы Он ни обращался, Он сказал тогда, и слова эти не были потеряны в грядущих веках:

— Кто матерь Моя и братья Мои?

Ответа не было. Он обозрел, не торопясь, всех присутствующих. И твёрдо, без сомнений, без колебаний, произнес:

— Вот матерь Моя и братья Мои; ибо, кто будет исполнять волю Отца Моего Небесного, тот Мне брат, и сестра, и матерь.[246]

И ушёл. Ушёл из дома Сусанны. Прошёл мимо матери и братьев, бывших недалеко. Подарил напоследок взглядом. Спокойным, без тени гнева или презрения. Просто внимательным и понимающим. Но даже Иаков опустил глаза, а мать, протянув к Нему руки, зарыдала в отчаянии. Он ушёл, не заметив этого. Многое мог Он излечить, ещё больше простить. Но не в Его силах было помочь близким, тем, кто сегодня, предав Его, предал себя самого. На муки совести, на отчаяние и горе прощания.

50. В Кане

Кана Галилейская — город, где наша любовь обрела благословение Бога и людей. Так захотел Иисус, ибо ничего другого между нами, кроме брачного союза, не допустила бы Его совесть. Он хотел видеть меня своей женой перед всем светом. Он всегда хотел жить так, как учил других. Я знаю, что таких, как Он, нет, а может, и не было никогда среди живущих…

В Мигдале у нас к тому времени больше ничего не осталось. Слишком много горьких воспоминаний таил в себе город. После смерти отца и матери, такой ранней, ежедневно оплакиваемой осиротевшими братом и сестрой, я настояла на отъезде в Вифанию. Городок маленький, очень чистый, утопающий в зелени садов, о чём говорит само его название[247], к тому же вблизи от Иерусалима. Там отец, бывший родом из этих мест, оставил нам дом, и землю впридачу. Немало земли, виноградники. Лазарь ещё молод, но он всегда был хорошим сыном и братом, и его деньги не летят на ветер. Земли сдаются в аренду, многое из выращиваемого здесь продается в столице, и на это брат и сестра скромно, но вовсе не бедно живут. Марфа — в преддверии собственной свадьбы, которая уже не за горами. Выдав замуж сестру, я думаю, Лазарь не преминет жениться сам, и дом в Вифании будет местом, где слышны детские голоса, где по лестнице на кровлю то и дело раздаётся топот неугомонных маленьких ножек счастливых обитателей.

Пока же Лазарь и Марфа живут спокойно и тихо, в терпеливом ожидании своей судьбы. Временами я навещаю их. Но для меня Вифания — чужой город, где я бываю лишь наездами. И дом брата для меня — всё же не мой дом. Я бы сказала, что Храм Великой Матери куда более дом для меня, но с появлением Иисуса в моей жизни дорога в него закрыта. Не от любимой же мною подруги, из дома её супруга, идти мне замуж? Так почему бы не Кана? Раз уж и Иисус не хочет своей свадьбы в родном городе, Назарете. Он сказал мне об этом в Кфар Нахуме, у Сусанны, куда я вернулась после Мигдалы. Моё появление в родном городе, у Симона-фарисея, где меня не ждали, вызвало такую волну слухов, пересудов, разговоров, что мы поспешили вернуться в куда более свободный, ласковый к нам обоим Кфар Нахум.

— Мирйам, — сказал он мне, — Кана недалеко от Н’цэрэта, и кто из близких моих, будучи извещён, захочет порадоваться с нами, тот придёт в Кану. В Кане живёт моя родня по матери, сыновья её сестры, Йехуда и Якоб. Они по духу ближе мне, чем родные, и почитают меня Учителем. Они были со мной ещё тогда, когда я сам начинал свой путь здесь, на родине. Вместе были у Йоханана Окунателя, которого я с тех пор числю и другом, и Учителем, и по сей день скорблю о нём. Тебя не обидят в их доме. А потом я возьму тебя от них, и поведу в свой дом.

Я взглянула на Него с изумлением. Однажды Он уже сказал, что не имеет где преклонить голову. А я верила в то, что Он говорил, больше, чем верила себе самой. В ответ на моё удивление Он стал посмеиваться, и даже поддразнивать меня, распаляя моё любопытство. Иисус редко улыбался. Но я счастлива, зная, что мне Он подарил улыбок больше, чем кому бы то ни было. Мы с Ним порой даже смеялись, смеялись от души и беззаботно, хотя обстоятельства нашей с ним жизни препятствовали радости. Такова любовь, она заставляет забывать все горести. Особенно в редкие мгновения, когда остаёшься наедине с тем, кого любишь. Его жизнь принадлежала слишком многим людям, но и мне есть что вспомнить.

Итак, Он распалял мое любопытство, и посмеивался надо мной. Но, в конце концов я заставила Его признаться. Иосиф, дальний родственник матери Иисуса, человек очень состоятельный, счёл для себя необходимым найти дом, в который Иисус мог бы привести жену. Дом преподнесён в качестве подарка тому, кто столько лет подряд огорчал родню отказом жениться.

Вот так я и оказалась в Кане. Несколько дней я не видела Иисуса. Он занимался приготовлениями к свадьбе. Я же жила в доме Его тётки, тихой, почти незаметной женщины, всецело поглощённой заботами по дому. Она оживлялась лишь тогда, когда рассказывала о сыновьях. А детство её сыновей и Иисуса протекало в одно время. Семьи сестер жили не так уж далеко друг от друга, братья встречались по разным семейным поводам. Ей было что порассказать мне об этом. Она старалась ни о чём не спрашивать меня, испуганно вздрагивая, когда какой-нибудь невинный вопрос случайно срывался с её губ. Видимо, её просили не беспокоить меня расспросами. Но мне это не возбранялось, и я задавала ей множество вопросов, пока женщина хлопотала по дому. Я старалась помочь; но если я хороша там, где болеют, в качестве заботливой сиделки, то как хозяйка… Мне не приходилось никогда выполнять работу по дому, и, в конце концов, я оставила попытки возиться с горшками. Они попросту убегали у меня из рук. Я слонялась за ней по дому, скучая, и слушала её рассказы.

В числе прочих — о будущей свекрови. Зная жизнь, которую ведёт мой будущий муж, я не могла предполагать, что мне часто придется бывать с этой женщиной рядом. Но и первая встреча с ней пугала меня. Что она скажет мне, она, у которой такой особенный сын? Кто знает, какой представляла она себе женщину, что станет Его женой? Во всяком случае, такая, как я, жена — это ведь совсем не обычно. Вряд ли мечтала она о такой. А я уже знала от тётки, что Мариам, Его мать, женщина с «норовом», совсем не из тех, кто не имеет собственного мнения. Кстати, они ведь не родные сёстры, а двоюродные. Мириам, единственная и поздняя дочь у своих родителей, вертела ими как хотела. Иоаким и Ханна ни в чём не отказывали ей. Иосиф, муж Мириам, будучи человеком немолодым, спокойным и незлобивым, тоже потакал ей во всём. Вот почему так трудно дается ей непослушание Иисуса, да и Иакова, её сыновей. Каждый из них следует своему пути, а слово матери хоть и важно для обоих, но давно уже не определяет их судьбы. Мариам с трудом мирится с этим. Ей хотелось бы, как раньше, собрать всех своих под собственным крылом, и распоряжаться их судьбами.

— Но ты не бойся, девочка моя, — так неожиданно заключила тётка рассказ о моей будущей свекрови. — Йешуа… Он великий человек, и я знаю, что имя Его будет благословлять Израиль, как имя своего пророка и учителя. Я всего лишь старая женщина, и учёностью не могу похвастаться. Я не знаю подтверждения тому, о чём говорю, могу лишь чувствовать. Но и скромное, простое сердце может ощутить присутствие великого. Разве не ощущаем мы, женщины, сидя в синагоге за перегородкой, пряча лица свои, дыхание Бога? Так и с Йешуа. Я не понимаю многого, но осознаю Его близость к Благодати Божьей. Рядом с Ним утешается мое старое сердце, мир и покой царят в нём. И если Он выбрал тебя, кто мы такие, чтоб рассудить это? Служить тебе — отныне мой долг, и Мирйам тоже. Она умная женщина, пусть и с норовом. Она поймёт!

Пришлось мне успокаивать себя этой мыслью до прибытия свекрови.

Дом же потихоньку заполнялся гостями. На женской его половине, кроме тётки, появились вначале две её невестки, жёны старших сыновей. Обе милые, весёлые молодые женщины, покорные свекрови без всякого притворства. Да она и не злоупотребляла своей властью, было очевидно, что появление в доме сыновей, их жен и внуков было для неё большой радостью. Встреченная со всей любезностью новой роднёй, в комнате моей поселилась Марфа. Она прибыла в сопровождении Лазаря, который тут же исчез, чтобы разделить заботы моего жениха. Бывало, раньше я сердилась на сестру, и зря — она не виновата в прожитой мною жизни. Ей эта жизнь давалась легче, и её наивность, её открытость людям порой раздражали меня, ставшую опытной, а значит — злой… Сейчас, когда душу мою переполняла любовь, я присмотрелась к девочке внимательней. И нашла в ней немало хорошего. Стоило посмотреть на её светлое личико, когда она играла на флейте! Чистота и прелесть этой расцветающей жизни покоряла. Я была рада, что в своё время не пожалела усилий и денег на её воспитание. Она играла, пела и танцевала, она, в отличие от меня, умела подчинять себе горшки и другую кухонную утварь. Отец, а потом Лазарь, учили её Закону. В ней совсем не было зла, и уж если ей приходилось раздражаться, то она умела высказать обидчику честно всё то, что казалось ей несправедливым или неправильным. Никогда за спиной, всегда очень спокойно и прямо в лицо.