Олег Фурсин - Калигула

• Название: Калигула
• Автор: Олег Фурсин
• Жанр: Историческая проза

Если Вы полагаете, что герой этой книги настоящее чудовище, которое казнит без разбора правых и виноватых, время проводит в бесконечных оргиях, устраивает своему любимому коню Быстроногому великолепную конюшню непосредственно в Сенате, то Вы ошибаетесь.

Это означает лишь, что Вы неплохо знакомы с официальной историографией. Читали книги, смотрели фильмы о третьем императоре Рима, Гае Августе Цезаре Германике. И имеете о нем свое представление; с нашей точки зрения, глубоко неверное.

Авторы романа «Калигула», Фурсин О.П., Какабадзе М.О., приносят Вам свои искренние извинения. Ничего этого в книге, которая перед Вами, нет.

Зато есть в ней Тевтобургский лес, в котором малыш Калигула переживает глубочайшую трагедию своего народа. Есть арены, на которых будущий цезарь рискует жизнью, сражаясь с собственной трусостью. Есть его непролитые слезы о семье, которую уничтожили: отец отравлен, мать и братья уморены голодом или предпочли нож позорной казни. Есть трагедия человека, который тяжко болен. Есть его любовь, неразделенная, но при этом обоюдная; не спрашивайте, как это возможно, читайте! Есть знаменитый «удар Германика», которым убивает цезарь. Есть любовь к Риму, есть великие дела, которые свершены во славу отечества. Есть все, чтобы понять: это была короткая, трудная, но яркая жизнь, от колыбели до последнего удара мечом. История принца датского в сравнении с реальной историей Калигулы — просто веселый водевиль. И после смерти императору не довелось обрести покой; его оболгали. Кто и зачем это сделал? Обо всем этом — на страницах книги…

---

Он говорил проникновенно. Он был убедителен. И старик сдался, но только отчасти.

— Знаешь, — сказал он, — в моих краях есть… нет, был такой обычай, до прихода римлян, которые всех убили… я не в упрек, просто правда ведь это?!

Калигула кивнул головой, не стал вдаваться в объяснения, оправдываться. Римляне многих убили, да. Чтоб их не убили самих. Чтобы остаться Римом. Чтобы быть римлянами. Чтоб не кануть в прошлое, не стать воспоминанием. Как эти — лигурийцы[154], сарматы, салассы…

— Зимними вечерами, когда воет ветер, холодно, засыпает снегом дороги, когда тоска снедает душу, мы собирались в домах друг у друга. Чтоб не замерзнуть, чтоб не заболеть. Чтоб отогреться друг другом. Еда общая на всех, кто чем богат, и вино, какое оно у кого есть, и дрова, кто сколько может поделиться. Но не это главное. Главное, это разговор неторопливый. Кто быль расскажет, кто небыль. Бывало, и сплетня, и наговор какой, бывало, и драка, но это редко. Редки были и памятны случаи, когда попадался хороший рассказчик. Есть такие, в каждом селении есть, кто много знает, много видел. Кому от Богов великий дар: увлечь других разговором. Предания, они живут в народе. Этими людьми и живут. И сохраняются ими!

Лодка раскачивалась на воде, увлекаемая волнами. Рифы острова Капри, все три великана, оставались вдали. Солнце стояло высоко в небе. Еще ничто, казалось, не предвещало грозы. Но гроза была неизбежна; рыбаки на острове и в море уже всматривались в горизонт, уже видели наползающие тучи. Ни Калигула, ни Саласс ничего, кроме друг друга, не видели и не слышали.

— Я расскажу тебе предание о Тени. Нет ведь никакого преступления в том, чтоб рассказать быль… может, уже украшенную небылицами, кто же знает?! Это неизбежно, когда что-то передается из уст в уста, ведь каждый видит по-своему и слышит свое…

И Калигула услышал из уст Саласса, раба, предание о Тени, о самом-самом римлянине из тех, кто никогда римлянином не был…

«Армия — не армия, легион — не легион, дисциплина — не дисциплина, бой или нет. Какая разница, в жизни мужчины должна быть женщина, не так ли?

Кентурион задней кентурии гастатов десятой когорты[155], вот кем был его отец. Невеликая должность, пять лет службы вычти, которую уже отслужил, прибавь еще не менее четверти века, да смерть попроси, чтоб миновала. Он был инородец, peregrini, чужой. В бою становился своим, поскольку не щадил себя. Его успели полюбить, спасший в бою орла легиона, он стал кентурионом. Уже сказано же, задней кентурии гастатов десятой когорты.

Она, его мать. Что о ней скажешь? Говорили, римлянка. Но тоже ведь странно: ни матери, ни отца не называли. Пусть из плебеев, но должно быть имя. У римлянки должно быть имя. Люди незавидной судьбы, пусть, но хотя бы когномен[156] римского имени. Для женщины, пусть она и маркитантка…

Они не могли вступить в брак, что это был бы за брак по римским понятиям, смешно. Но сами-то считали по-другому. Они к этому относились серьезно. Да на нее никто из легионеров взгляда похотливого бросить не мог безнаказанно. Все боялись. В гневе инородец бывал страшен. Кому, как не подчиненным его, было это знать. Да и те, кто над ним стоял, остерегались. А она кроме него никого и не видела. Есть такое качество у искренне любящей женщины: вроде на тебя смотрит, а не видит. И ты понимаешь, что ты ей не нужен, и не будешь нужен никогда, что, кроме того, единственного, никого ей не будет нужно. Будь ты хоть последним мужчиной на земле, самым распрекрасным, а ей тебя не надобно, и все тут.

Она была храброй. Есть маркитантки, что придут в лагерь только после боя, принесут свое вино, да еду, да себя на потеху. Им продавать и продаваться слаще всего. Есть другие, мать Тени, говорят, была такой. Шла за легионом в самую битву; там раздавала свои запасы. Ее любили не меньше, чем кентуриона. Многие старались оградить ее от всех опасностей и возможных оскорблений. Только смерть, она ведь не спросит, она любит отбирать достойных. Ей тоже лучшие люди нужны, не худшие.

Так и случилось, что к трем годам стал Тень сиротой. А что? Убили кентуриона в бою, это случается. Она на коне хорошо держалась, муж научил. Что твой equitatae[157], право, пусть никто не давал ей меча, и ножа, и не носила она lorica plumata[158], и гребня поперечного на шлеме. Никто и не понял, как она с повозки соскочила, что мужу полагалась. Они в ней с сыном повсюду за мужем и отцом следовали. Как выхватила его гладиус, как взвилась на коня, только ее и видели. Погибла, конечно. Не пожалел ее противник, а что до нее, так она бы никого точно не пожалела, дай ей волю. Из тех, кто мужа ее сразил, точно бы не пожалела.

В три года остался Тень сиротой. А дальше-то что, судьба известная. Легион твоя судьба, сирота, человек вне рода и племени! Следуй за легионом, а он тебя не бросит. Получишь гражданство. Станешь гражданином великого Рима, а там…»

— Походная жизнь, она как тебе видится, наследник? Интересной? Веселой?

Калигула презрительно покривил губы, улыбнулся вроде.

— Я, старик, знаю ее не понаслышке. Я сам так жил. Жизнь как жизнь, свои преимущества, свои недостатки.

Улыбнулся и раб ему в ответ. Насмешливо и недоверчиво.

— Как же, как же! Знаю, что знаком ты с ней, знаю. И Тиберий может сказать, что знает ее не понаслышке. Он тоже был полководцем, и дым пожарищ вдыхал, и мясо, на костре наскоро пожаренное, жевал. И спал не на мягком, и мечом размахивал. Только ты пойми, не сравнишь вашу жизнь с жизнью этого мальчишечки, не сравнишь.

Калигула вознамерился было поспорить, только не дал ему раб. Руками замахал, ногою даже притопнул.

— Я свое место знаю! Но спорить тебе со мною не дам. Потому что ты все равно с той стороны будешь стоять, а я с этой, и правота у нас разная. По-разному все видится с каждой стороны, и все тут!

— Продолжай, раб. Не обо мне говорим…

— У тебя, господин, были мать и отец. Ночевали вы в бревенчатых избах, не на земле, а когда и в дороге, так мать держала тебя на руках, голова твоя лежала на мягкой ее груди. Первый кусок доставался вам; шли вы не пешком, ехали на повозке. Мало кто осмелился бы дать тебе подзатыльник, кроме отца; никто не посылал тебя разведать, что творится в округе, да еды добыть, выпросить или украсть. Псы у Тиберия живут много лучше, чем этот мальчик жил тогда. А смерть, ее как списать со счетов? А кровь? От тебя-то ее скрывали, как могли, я знаю…

Калигула молчал. Снова в словах старика была правда. Или значительная ее часть.

— Псы у Тиберия холеные. Только знаешь, если сравнить с волками их, волки и умнее, и изворотливей, и живучи… куда там псам Тибериевым! Они без хозяев не выживут, им и прислуга нужна, а волкам и хозяева-то сами не нужны! Так и этот, что стал Тенью. Жить захочешь, чего только не сделаешь. Вот он и сделал. Хитрее и изворотливей человека, чем Тень, не приходилось мне видеть. И тебе тоже, знай. Не удивлюсь, если окажется, что ты его знаешь, видел когда-то поблизости, а когда не ты, так кто-то из близких. Его лицо знакомо всем, но никто не может сказать, что его знает. Он кажется бесплотным, проникающим повсюду, он имеет огромную власть в стране, но никто не видел, чтоб он ею пользовался. Лицо обычное, снова — как у всех, ничем не выделяющееся и не запоминающееся. Оденься он так, похож на клиента большого патрона, оденься этак — на патриция, но завтра будет кем-то из плебса…

— Откуда власть у него? Как он к ней прорвался?

— Многого не дано мне знать, я просто раб. Тебе сказали, что я с ним знаком? Не верь людям, они говорят то, чего не знают. Пусть он тот, кто знает всех, но кто я такой, чтоб занимать его больше, чем мгновение. Он и рассматривал меня всего мгновение, потом сказал: «Смотри, слушай, чувствуй и думай». Он сказал мне, когда я стоял, не глядя в лицо ему из страха и уважения: «Я должен знать о возможном наследнике все. Когда спрошу, расскажешь». Вот и все наше первое знакомство.

— Спросил? Спрашивал ли что после этого?

— Вчера ночью, в большой конюшне. Я услышал вдруг его голос, когда задавал корм коню. Он сказал: «Не оборачивайся, нет нужды, продолжай свое дело. Ты имеешь дело с тенью, а на нее не принято обращать внимание. Скажи мне, что твой хозяин? Правду ли говорят, что ненависть к Тиберию не дает ему спать ночами?».

Калигула знал ответ. Этот ответ слышал его verna, верный раб, случайно оказавшийся рядом в тот самый час. Но стоило проявить интерес, он и проявил его.

— Что отвечал ты?

— Что разговоров о Тиберии я не слышал. Что не поминаешь ты никогда ни мать свою, ни отца своего, ни братьев. Спишь спокойно, скрежета зубовного твоего я не слышал.

— Ты лгал, раб, — с вызовом сказал Калигула.

— Да, — с достоинством отвечал Саласс. — И Тень это знает. Он сказал мне: «Ты лжешь, оба мы это понимаем. Но то, что ты, у которого поджилки трясутся от страха, лжешь мне во имя своего господина, о чем-то говорит. О многом говорит. Хорошо, посмотрим. Судя по всему, он скоро придет за Тиберием. Там и увидимся. Хотелось бы знать, достоин ли он той жертвы, что пытался ты принести, старик. Хотелось бы знать, чего он на самом деле стоит, этот… щенок…»