Маргарет Лерой - Жена солдата

• Название: Жена солдата
• Автор: Маргарет Лерой
• Жанр: Исторические любовные романы
• Год: 2016

Вторая мировая война все ближе и ближе подступает к Гернси. Вивьен де ла Маре понимает, что придется что-то принести в жертву. Не ради себя, ради двух своих дочерей и свекрови, о которых она заботится, пока муж воюет на фронте. Единственное, чего она не ожидает, так это того, что полюбит загадочного немецкого солдата, поселившегося в доме по соседству. Растет их чувство, растет и давление на Вивьен. С каждой неделей все больше и больше накладывается ограничений на еду и ресурсы. Несмотря на то, что Вивьен осознает всю опасность своих отношений с Гюнтером, она верит, что сможет сохранить и их любовь, и свою семью. Но когда она понимает, что оккупация становится все жестче, ей придется решить, готова ли она рисковать своим собственным счастьем ради жизни незнакомца.

---

— Нет, Бланш. Ты не можешь пойти.

— Но Селеста не пойдет без меня. — Она откашливается. — Я обещала ей, мама. — Она внезапно находит новый аргумент в попытке переубедить меня, апеллируя к непреложности обещаний. — Я же должна выполнять свои обещания, да? Ты всегда говорила, что это очень важно…

— А что говорит мама Селесты? — спрашиваю я.

— Да. Определенно, — говорит Бланш. — Я знаю, она согласится. Я хочу сказать, ведь сейчас у нас не так много веселого происходит в жизни.

— Бланш, ты, конечно же, никуда не пойдешь. И я удивляюсь, как тебе вообще пришло в голову о таком спрашивать. Ты подвергаешь себя опасности. Разговор окончен.

Сейчас она уже понимает, что я не уступлю. Вижу, как в ней пробуждается гнев.

— Ты никогда мне ничего не разрешаешь. — У нее пронзительный голос. — Обращаешься со мной, как с ребенком.

— Сейчас непростые времена, Бланш. И тебе это известно. Ты не можешь всегда делать то, что хочешь.

— У меня теперь есть работа, мама. Ты не можешь обращаться со мной так, будто мне все еще три года.

— Да, Бога ради, Бланш, идет война.

— Это ваша война, — говорит она. — Не наша. Эта дурацкая, дурацкая война…

— Ну, с этим нам придется смириться, — говорю я.

Мельком замечаю Милли, стоящую с открытым ртом в дверях. Она зачарована, потрясена.

Глаза Бланш сверкают.

— Мы не должны с этим мириться. — Она выплевывает слова. — Все должно быть не так. Мы должны были уплыть на том корабле. Все было бы совершенно по-другому, уплыви мы на том корабле. Тогда у меня была бы жизнь. — Горестно.

Ее слова ранят, потому что в них есть доля правды. Наверное, нас не должно быть здесь. Все доплыли до Уэймута. Может быть, я поступила трусливо. Может быть, мне следовало быть храбрее. На той развилке, когда ты выбираешь тот или иной путь, все происходит так быстро. И пути назад не существует.

— Бланш, я приняла лучшее решение, на которое была способна.

Я жду, что она поймет, хочу оправдаться перед ней.

— Но оно не было правильным, мама. Что же это за жизнь такая, быть запертой здесь, на Гернси.

— Я стараюсь, чтобы мы просто были в безопасности.

— Это ведь все, что тебя беспокоит, да? Быть в безопасности, — говорит она. В ее глазах горят синие факелы. — Ты не заботишься о том, чтобы жить… Ты не можешь всегда держать меня взаперти. Это моя жизнь.

— Бланш…

— Я ненавижу эту дурацкую, дурацкую войну. — По ее лицу текут слезы. — Это всего лишь танцы, — говорит она и убегает вверх по лестнице.

* * *

Чай готов и стоит на безукоризненно накрытом столе, но Бланш все еще остается в своей комнате. Стучусь к ней, но она говорит: «Уходи». Судя по голосу, она все еще плачет. Решаю оставить ее на некоторое время и позволить ей спуститься, когда она будет готова.

— Бланш нет, — говорит Эвелин.

— Ей нездоровится, — объясняю я.

Я рада, что Эвелин не слышала нашей ссоры. Если бы она стала ее свидетельницей, то тут же принялась бы раздавать мне советы: что с этими девчонками надо разговаривать строго; что я не должна терпеть того, что Бланш огрызается; что детям нужна дисциплина и они должны твердо знать, что позволительно, а что нет

Милли заговорщицки смотрит на меня из-под ресниц. Сегодня она ведет себя просто отлично; у нее на личике восторженное выражение паиньки. Она наслаждается настолько незнакомой ролью дочери, которая ведет себя лучше старшей сестры.

После чая я читаю Милли сказку на ночь про девушку, которая вышла замуж за очень страшное существо. Такое страшное, как дикобраз. А ночью он скинул свой плащ из иголок и превратился в прекрасного молодого человека.

Мне всегда нравилась эта сказка, но сейчас я читаю ее механически, не задумываясь над словами. В голове все крутятся слова Бланш: «Это ведь все, что тебя беспокоит, да? Быть в безопасности. Ты не заботишься о том, чтобы жить…»

Задумываюсь, не права ли она (может, это у меня недостаток такой), вспоминая, как я впервые приехала на Гернси. Я приняла то, что жизнь здесь стала для меня ограниченной, простой. Я согласилась жить в тихом уединении среди долин. Жить со своими розами, фортепьяно, поэтическими книгами.

Во мне всегда была тяга к изоляции, к жизни в небольшом замкнутом помещении. Я настолько застенчива, настолько недоверчива к чужакам, что во мне есть потребность защищаться от незнакомых мне людей. Но в глубине души я понимаю, что это замкнутое помещение, каким бы желанным оно ни было, скоро станет тюрьмой.

Бланш не спускается, как она обычно это делает, чтобы послушать половину сказки и полистать старый «Vogue».

Послушав молитву Милли и уложив ее, я иду к комнате Бланш. На этот раз я зайду и поговорю с ней, чтобы она ни сказала. Я не люблю, когда мы в ссоре. Я очень хочу все уладить, ведь у нее было достаточно времени, чтобы остыть.

Стучу, но ответа нет.

— Бланш?

Приоткрываю дверь и снова зову ее. В ответ — тишина.

Вхожу в ее комнату.

О Боже. Нет.

Комната пуста. Сердце отзывается глухим стуком — окно распахнуто настежь. Из него можно выбраться, спустившись на крышу сарая, а оттуда в сад. Никто тебя не увидит.

Не могу поверить, что она поступила наперекор мне. Я так зла на нее и так за нее боюсь.

Глава 17

Пульс просто зашкаливает, меня переполняет отчаяние. Все, о чем могу думать, — я должна найти ее, вернуть и держать ее здесь, чтобы она была в безопасности.

Эвелин с Милли уже спят, я могу их оставить. Свет уже сгущается, по углам дома собираются тени, и я вспоминаю, что сказал мне капитан Рихтер: «Вы знаете про комендантский час. Не ставьте нас в трудное положение».

Я вижу его жесткие губы, узкие, как порез от лезвия. Но я прогоняю эту мысль. Я могу пройти к Ле Брю через поля, и меня никто не увидит. Я найду ее и приведу обратно домой.

Пересекаю дорогу, иду через свой фруктовый сад, вдоль кромки леса. Поля рядом с лесом принадлежат Питеру Махи. Я иду по узкой тропинке, ведущей через его земли.

Небо окрасилось густым ультрамарином, и в сумерках незатененные участки полей кажутся блеклыми, почти бесцветными. Снующие повсюду кролики абсолютно черные, как будто сделаны из темноты, а у подножия разваливающегося сарая Питера приютилась тень, похожая на глубокий омут.

Подойдя к полю около Ле Брю, я слышу музыку, льющуюся над притихшей землей, подобно развернувшемуся рулону яркого шелка. «I’ve Got You Under My Skin». Меня поражает, что мы слушаем одну и ту же музыку, — мы и эти люди, с которыми мы воюем. Почему-то я не ожидала подобного.

У подножия Ле Брю изгородь с кованой калиткой, которая ведет в сад. Я следую взглядом вдоль пологого склона лужайки, который ведет к задней части дома, где располагаются изящные французские окна и терраса.

Проскальзываю в калитку, тихо поднимаюсь между цветочными бордюрами по саду. Повесили свои тяжелые головки георгины, в сумерках побледневшие до молочного оттенка. Ароматы сада окутывают меня.

У подножия террасы я останавливаюсь. Отсюда я могу заглянуть внутрь: плотные шторы беспечно раздвинуты. Я пристально вглядываюсь в освещенную комнату. Это большая гостиная, протянувшаяся вдоль задней части дома.

Миссис Губерт бывало приглашала сюда весь приход после рождественской службы: отведать яблочного гоша и вина с пряностями и обсудить дела на острове. Комната сильно изменилась: чтобы освободить место для танцев, ковер свернули, а мебель отодвинули к стенам.

На буфете стоят бутылки с кларетом и изящные, ярко искрящиеся хрустальные бокалы. Несколько пар танцует.

Все мужчины — одетые в форму немцы, все девушки — местные. Один из мужчин заводит граммофон. Селеста тоже здесь, танцует чарльстон с высоким немецким юношей. Должно быть, это Томас, ее приятель.

На ней платье насыщенного, роскошного василькового цвета; оно сделано из какой-то блестящей материи, которая от ее движений шевелится и переливается. У нее на лбу неярко поблескивает пот. Все в ней блестит.

Сначала я не вижу Бланш, но потом нахожу ее у рояля, который откатили к стене. Она беседует с крепким молодым человеком, который пристально на нее смотрит. На ней платье из тафты, одна из двух хороших пар чулок, и ее любимое коралловое ожерелье. Ее губы очень красные: она накрасила их помадой, которую я ей купила.

Бланш держит в руках бокал вина, хотя и не привычна к спиртному. Время от времени она отпивает вино маленькими, торопливыми глотками, проводя пальцем вверх и вниз по ножке бокала. Она выглядит разрумянившейся и испуганной, и счастливой. И напоминает мне олененка, который может вздрогнуть и унестись прочь.

Я стараюсь представить себе, как вхожу туда, чтобы сказать, что ей нужно идти домой. Я вижу, что ошибалась, думая, что смогу так поступить, думая, что это было бы правильно. Я понимаю, что гнев и страх оставили меня.