Маргарет Лерой - Жена солдата

• Название: Жена солдата
• Автор: Маргарет Лерой
• Жанр: Исторические любовные романы
• Год: 2016

Вторая мировая война все ближе и ближе подступает к Гернси. Вивьен де ла Маре понимает, что придется что-то принести в жертву. Не ради себя, ради двух своих дочерей и свекрови, о которых она заботится, пока муж воюет на фронте. Единственное, чего она не ожидает, так это того, что полюбит загадочного немецкого солдата, поселившегося в доме по соседству. Растет их чувство, растет и давление на Вивьен. С каждой неделей все больше и больше накладывается ограничений на еду и ресурсы. Несмотря на то, что Вивьен осознает всю опасность своих отношений с Гюнтером, она верит, что сможет сохранить и их любовь, и свою семью. Но когда она понимает, что оккупация становится все жестче, ей придется решить, готова ли она рисковать своим собственным счастьем ради жизни незнакомца.

---

Я думаю об увиденных мужчинах, о том, какие они худые, о том, как они дрожали на соленом ветру.

— Они выглядели так, будто с ними обращаются весьма плохо. Они выглядели так, будто ничего не ели.

Джонни качает головой. Между его глазами пролегли мелкие морщинки, тонкие, словно порезы.

— В рабочих лагерях хуже, намного хуже. Знаете, как в том лагере, который они строят на холме рядом со скалами, что над Ле Талье.

— Я не знала, — говорю я. — Я никогда не хожу туда.

— Там строят укрепления на вершинах скал. И этот лагерь — жестокое место. Людей там вообще едва кормят.

И тут я понимаю.

— Я видела человека на поле. Он был очень худой. Думаю, он ел капустную кочерыжку. Я приняла его за пугало, пока он не пошевелился, и я не увидела его лицо.

— Наверное, он из лагеря, — говорит Джонни. — Люди оттуда выглядят действительно жалко. Они из Польши и России, большая часть. Они как рабы, люди, которые там работают, с ними обращаются, как с рабами. Хуже, чем с рабами. Их бьют. — Его лицо темнеет. — Я видел там человека, которого повесили на дереве. Тело провисело много дней.

Меня пробирает дрожь.

— Там еще есть алжирцы и цыгане. Вам надо пойти и увидеть все своими глазами, тетя. Вы должны знать, что происходит здесь, на нашем острове.

— Да. Наверное, надо…

Но я говорю так только потому, что этого ждет от меня Джонни. Мысль о том, чтобы пойти в лагерь, приводит меня в ужас. Чем поможет то, что я пойду и сама все увижу? Для меня это слишком.

Я не могу ничего изменить, никто из нас не может. Все это не в нашей власти, мы не в состоянии это предотвратить… И тем не менее мне стыдно за свое нежелание. Я знаю, что такие чувства — это слабость.

— Нельзя так обращаться с людьми, — говорит Джонни. — Вы знаете слухи, да? Говорят… должно быть, эти люди там потому, что совершили какое-то ужасное преступление. Флори Гальен говорила в церкви. Но что такого может совершить человек, чтобы заслужить подобное наказание? Мы занимаемся этим делом, я и Пирс. Мы собираемся сделать то, что в наших силах.

Упоминание о Пирсе меня нервирует.

— Джонни, но что вы можете сделать? Это же огромная военная машина, вы не можете ее остановить.

Он меня не слушает.

— На Джерси уже начали. Они создают сеть, чтобы помогать некоторым рабочим бежать, — говорит он. — Убежища и все такое.

Подобная затея кажется мне странной.

— Но куда же они пойдут? — спрашиваю я. — Никто из нас не может сбежать. С этих островов не выбраться. Сейчас мы все просто-напросто застряли здесь.

— Они живут под видом местных.

— До каких пор? Пока не кончится война?

— Пока мы не победим, — говорит он.

* * *

Январь. Штормовой ветер. На вершине холма в Ле Рут окна покрыты солью, хотя до моря ещё целая миля. Поддерживать тепло в доме очень сложно: ветер, как нож, проникает через закрытые окна и двери. Нас постоянно знобит.

Вместе с другими матерями я жду на площадке для игр. Все выглядят немного более потрепанными, чуть более заштопанными. Ветер шуршит листьями плюща, растущего на школьной стене за нашими спинами.

Здесь тоже обсуждают рабочих-рабов.

— Вы видели всех этих несчастных рабочих, которых привозят строить здания? — Хмурится Глэдис. — Должно быть, с ними ужасно плохо обращаются, они выглядят полуголодными.

— Наверное, им очень холодно по такой погоде, — говорит Рут Дюкемин, мама Симона. — Они спят в этих ужасных лагерях и одеты только в лохмотья.

Она вздрагивает, словно чувствует, как им холодно в такой одежде.

— Но они же заключенные, не так ли? — говорит Сьюзан. В отличие от остальных, она старается следить за собой: пользуется пудрой и губной помадой, и в ней еще заметна естественная элегантность, даже в поношенном пальто. — Значит, они, должно быть, преступники, верно? Все они что-то натворили. Должно быть, совершили какое-то преступление.

— И все равно это очень отвратительно, то, как с ними обращаются, — отвечает Глэдис. — Это не по-людски.

Сьюзан плотнее кутается в свое пальто.

— Мы должны помнить, что не знаем всей истории, — говорит она. — Они должны были сделать что-то серьезное, чтобы с ними так плохо обращались.

Я вспоминаю, что сказал Джонни: «Что такого может совершить человек, чтобы заслужить подобное наказание?» Но не говорю ни слова.

— И они кажутся такими больными, — говорит Вера. — Они, наверное, кишат вшами.

Ее лицо напряженно сморщено в попытках противостоять ледяному ветру.

Раздается согласное бормотание.

Сьюзан поспешно прочищает горло.

— Это, безусловно, ужасно для них, но правда в том, что они могут быть заразными. Они могут стать распространителями болезней. Если быть абсолютно честной, мы бы могли обойтись без них на нашем острове. Мы уже и так достаточно натерпелись, — говорит она.

— Бедняги, — говорит Рут, мама Симона. — Они не виноваты, что оказались здесь.

У нее недовольный вид, в ярко-зеленых глазах читается неодобрение. Я понимаю, что этот разговор ее расстраивает. Мне следует вмешаться и поддержать ее, но я не могу придумать, что сказать.

— Их следует пожалеть, — говорит она.

Я собираюсь согласиться с ней, но порыв ветра не дает сказать, и Вера спрашивает раньше меня:

— Но что тут можно сделать? Я слышала о той женщине с Джерси. Она приютила у себя дома одного из рабочих, и немцы нашли его там.

— Что произошло? — спрашивает Глэдис.

Мгновение Вера молчит. Позади нас ветер продолжает шевелить листья плюща с сухим неприятным звуком.

— Я слышала, что они ее застрелили, — произносит она.

Нашу группу, словно электрический заряд, пронзает приступ страха.

— Люди, которые так поступают, создают трудности всем, — говорит Сьюзан. — Подвергают риску остальных.

Вера кивает.

— Мы ничего не можем сделать. Нам придется просто подчиниться и заниматься своими жизнями, — говорит она. — Заботиться о людях, за которых мы несем ответственность. Я хочу сказать, что это печально и все такое, но не имеет к нам никакого отношения. Нам нужно жить своей жизнью.

Я почти начала говорить, но тут школьный звонок возвещает окончание учебного дня. Женщины поворачиваются к зданию, из дверей которого выходят дети. Милли подбегает ко мне, и я наклоняюсь, чтобы она обвила меня руками.

— Ты сегодня играешь с Симоном? — спрашиваю я.

— Да, конечно. Он мой друг.

Мы возвращаемся к своей повседневной жизни, но я ощущаю маленькую вспышку горячего стыда за то, что не сумела высказаться.

* * *

Поднимаюсь на холм в Ле Рут, неся немного джема из репы, который я сделала с помощью купленного каррагинана. На обочинах показались подснежники — скромные, повесившие головки, — и уже можно уловить сладкий ванильный аромат зимнего гелиотропа, но весна все еще остается далеким обещанием. Надо мной беспорядочно кружат грачи, похожие на рваные черные тряпки в стремительном белом потоке неба.

В кухне Энжи холодно, ее очаг дает ничтожно мало тепла. От ветра ветки бузины стучат в окно, звук такой выразительный, будто снаружи кто-то есть — кто-то, кто хочет войти.

Холодный воздух проникает под дверь и образует маленькие клубы и вихри из пыли и сухих листьев по углам, которые неделями не видели метлы. До гибели Фрэнка ее кухня всегда сверкала и была безукоризненно чистой.

Она благодарна за джем из репы.

— В самом деле, не стоило. Ты слишком добра ко мне, Вивьен.

Она выглядит постаревшей и осунувшейся, вокруг рта и глаз тонкая сеточка морщин. Я спрашиваю, как у нее дела, и она слегка качает головой. Раньше она сказала бы что-нибудь неунывающее — «Не так уж плохо, Вивьен, не на что жаловаться», — но сегодня она лишь смотрит на меня своими ясными печальными глазами.

— Прошло уже больше года, — говорит она мне. — Мне следовало бы привыкнуть, но я не могу. Я так сильно скучаю по нему, что это меня убивает.

Я кладу ладонь на ее руку.

— Год — это очень мало, — говорю я. — Когда кого-то теряешь.

— Не знаю, Вивьен. Я чувствую, что должна взять себя в руки. В смысле, что я не одна такая. Тысячи людей проходят через это.

Некоторое время мы молчим. Я думаю обо всем, что она мне рассказывала. Эти странные старые вещи, в которые она до сих пор наполовину верит, истории про острова: о поселениях фей, которые связаны с подземными дорогами; о том, что тело утопленника, принесенное морем, требует погребения; о том, что никогда нельзя приносить в дом цветы боярышника.

Но теперь она чаще молчит, как будто слова больше не приходят к ней с такой легкостью, как будто ей приходится вытаскивать их откуда-то из глубины.

Я рассказываю о человеке, которого видела на поле Джозефа Ренуфа.

— Я тоже их видела, — говорит она. — Похоже, иногда им разрешают выходить… Думаю, они закрывают на это глаза, позволяют им копаться в отбросах на фермах. Полагаю, таким образом им не приходится тратить много еды.