Макар Последович - С тобою рядом

• Название: С тобою рядом
• Автор: Макар Последович
• Издательство: Детская литература
• Жанр: Русская классическая проза
• Год: 1970

Белорусский писатель Макар Трофимович Последович, создавая повесть «С тобою рядом», почти ничего не придумывал. И многие герои этой книги тоже не придуманы…

Имя партизанского командира, многие годы проработавшего после войны председателем белорусского колхоза «Рассвет», Героя Советского Союза и Героя Социалистического Труда Кирилла Прокофьевича Орловского широко известно советским людям. Это он, человек героической биографии, послужил писателю прототипом главного героя повести Корницкого Антона Софроновича.

И остальных героев, действующих в книге, писатель вывел под другими именами.

В повести М. Последовича, как во всяком художественном произведении, есть и вымышленные герои, и, возможно, многие события протекали не совсем так, как они тут описаны, но все это помогает сильнее ощутить образ замечательного борца за торжество нашего дела, предстающего перед нами во всей силе своего обаяния.

Он всегда будет служить для нас живым, очень впечатляющим примером, достойным подражания.

Прочитайте, ребята, эту книгу.

---

- Ты что один в хате? - быстро и сухо спросил Корницкий. - А жена где, дети?

- Пошли за молоком, - как-то безразлично и утомленно ответил Кондрат. - Своя корова не доит.

- Что, еще не ужинал?

- А когда было? - вместо ответа нехотя спросил Кондрат. - Только что успел прийти, да вот проводил это электричество... Видишь, как полыхает в хате?..

Кондрат поднял со стола руку, и желтый квелый огонек коптилки чуть не погас от колебания воздуха.

- Если будешь работать так, как сегодня, так свет в твоей хате не заполыхает и через сто лет!

- Ну-у? - слегка оживившись, не поверил Кондрат. И сразу же заговорил рассудительно: - Сто лет - многовато, Антон Софронович. Если через пятьдесят, так еще можно выдержать... Это свиньям и коровам надо делать проводку сегодня, а человек может подождать. Человек - животное терпеливое. Да и зачем мне и моим детям электричество? Нефти и керосину в нашей стране - на целый свет. Жести на коптилки тоже хватит...

- Что?.. Что ты сказал?..

Корницкому показалось, что ему вдруг стало нечем дышать в этой хате, недостает воздуха. Пустой рукав вылез из кармана кителя и беспомощно обвис. В груди Корницкого все бушевало. На какой-то момент председателю показалось, что все это - тяжкий кошмарный сон, когда на тебя совершено неожиданное нападение и нет силы не только отбиться, но даже и крикнуть, чтоб позвать кого-нибудь на помощь. Вокруг чужие люди, холодные, безразличные к твоему горю. А самым страшным в человеке Корницкий считал равнодушие. Но то, что он теперь услышал, увидел, было не сон. Перед ним освещенный коптилкой, живой, настоящий Кондрат Сенька. Это его темные, слегка кудрявые волосы нависали над высоким лбом, это его темные прищуренные глаза смотрели на Корницкого с каким-то спокойным вызовом. Только ноздри прямого носа чуть приметно и беспокойно вздрагивали.

- Повтори, что ты сказал! - шагнув шаг к столу, крикнул Корницкий. Я хочу еще раз послушать твою песню.

- А песня, Антон Софронович, уже и кончилась, - медленно вставая из-за стола, промолвил Кондрат. - Ты сам был в партизанах и знаешь, что мы болтать не любим. Иначе бы эсэсовцы перерезали нас начисто. А мы выжили. Мы их били даже тогда, когда они стреляли нам в самое сердце.

- Я-то вижу, какое оно у тебя стало сильное после этих выстрелов. Как мех с гнилой водой! Мало того, что сам не хочешь работать, так и других подбиваешь лодыря гонять. Ты знаешь, что делали партизаны с такими, как ты, во время атаки? Расстреливали на месте! Если б ты ходил в атаку так, как теперь работаешь, не нес бы своим поганым языком всякую чепуху.

- Я в атаку ходил не для того, чтобы теперь в первую очередь освещать электричеством свинячьи стойла, а я и мои дети слепили глаза при этой коптилке, - словно вспоминая что-то тяжкое, заговорил Кондрат. Он, казалось, забыл, что его с минуту тому назад в его собственной хате оскорбили горькими попреками. - Я, как ты знаешь, Антон Софронович, вернулся с войны намного позже тебя. Начал я войну тут, в нашей деревне, уже на второй день оккупации. Многие в Пышковичах и по сегодняшний день не знают, кто вывешивал сводки Совинформбюро, призывал прятать от оккупантов хлеб, не давать им ничего даже на ломаный грош. Потом поджоги и взрывы мостов, уничтожение полицаев и гестаповцев. Я делал вместе с хлопцами то, за что гитлеровцы не расстреливали, а вешали... Когда оккупантов погнала наша Советская Армия, мы получили приказ идти на запад. Для того, чтобы разведывать дороги для армейских частей. На польской границе мы надели военную форму и пошли дальше уже как солдаты. И где б нам ни доводилось бывать, всегда мы думали и говорили о том, как мы хорошо заживем после такой страшной войны. У нас поставятся просторные и светлые хаты. Всем нашим детям будет достаточно еды, одежды, обуви, чтоб они росли сильными и здоровыми. Минуло три года после войны, а где все это у моих детей? И ты теперь говоришь, что я не ходил в атаку!.. Ходил, Антон Софронович! Даже не помню, сколько раз...

- Видно по твоим сегодняшним делам, как ты ходил!

Кондрат Сенька, который во время беседы медленно вышагивал от порога до шкафа и обратно, вдруг круто остановился возле стола. Спокойные темные его глаза моментально загорелись от бешенства, а лицо судорожно дернулось. Правая рука потянулась к воротнику выгоревшей на солнце солдатской гимнастерки и с треском располосовала ее от верху до низу. В сторону отскочили металлические пуговицы. Следом за гимнастеркой треснула и нижняя рубаха, оголив грудь с двумя красными морщинистыми шрамами.

- Узнаешь, Антон Софронович, чей поцелуйчик? - глухим и хриплым голосом крикнул Кондрат. - А теперь взгляни, куда эти игрушки выскочили и сколько они из меня сил вынесли... Нравятся тебе такие отметины?.. А ты говоришь - не ходил в атаку!..

Последние слова Кондрат вымолвил напряженным шепотом. В дрожащем неверном свете коптилки Корницкий заметил на белых, изувеченных ранами плечах Кондрата крупные капли пота.

- Оденься, дурень! - с грубоватой лаской посоветовал Корницкий. Сердце у тебя, видать, не очень важное...

- Я на него не обижаюсь, - проворчал Кондрат и, запахнувшись в разодранную гимнастерку, стал собирать рассыпанные на столе бумаги. Среди них Корницкий заметил треугольники фронтовых писем.

- Что это ты тасуешь?

- Перебираю свои фронтовые ошибки. То, что мне сегодня вышло боком! А тут ты еще приперся грызть меня. Мало того что завтра мне хоть на развод с моей женой подавай, так и ты насыпал соли на раны...

- Какой развод! Что ты, очумел?

- То, что ты слышишь... - уже упавшим голосом крикнул Кондрат. - И ни за каким молоком жена не пошла. Просто забрала детей и перебралась к родителям!.. Через эти вот письма!..

- А ты что - ругал ее в этих письмах?

- Если б ругал... Теперь бы, может, она меня уважала. А то, как соблазнитель, обманщик какой, золотые горы сулил. И не сожгло огнем тот карандаш, которым писал!.. Сегодня она все мне вспомнила да еще своего добавила. Никогда я не думал, что столько злого огня может сидеть в бабе. Поверишь, как только эти стены не загорелись, когда она бушевала... Я ей слово, а она мне десять, я ей два, она тысячу...

Кондрат выхватил из груды бумаг первое попавшееся ему в руку письмо и протянул его председателю. Антон Софронович развернул письмо левой рукой и принялся читать, наклонившись к лампочке.

- Ты, брат, оказывается, рисовать умеешь, - дочитав до конца, с чуть приметной усмешкой сказал он. - Но при чем тут фронтовые письма? Чего вы с Анютой не поделили?

- От этого ж все несчастье, что нечего делить, - уныло сказал Кондрат. - Сам знаешь, никаких посылок я домой, как Савка Рапетька, не присылал, толстых чемоданов после демобилизации не приволок. С одной-единственной обожженной на войне душою вернулся. Известно, что супруга, как деликатно пишется про жен знатных людей, была очень рада. В первую нашу мирную ночь все мои раны и шрамы обцеловала. Какие, говорит, ты мне сладкие письма присылал! А про свои страшные раны даже и словцом не обмолвился. Ты ж мог там помереть, а я бы ничего и не знала!.. Пусть этот проклятый огонь войны на сухой лес идет. Сколько они живых людей перевели, сколько горя народу наделали!.. Но я, видно, самая счастливая на свете: ты вернулся живой и мне ничего больше не надо.

Щебечет от радости всякие бабьи глупости. А мне, солдату, тем временем уже видится, как бы детей приобуть, приодеть, чтоб они выглядели не хуже, чем у других. Тогда это было не такое простое дело. Все ж кругом разрушено, в сельмагах товаров кот наплакал. Приходилось перекраивать старое, перешивать со взрослых на ребят. Сам знаешь, как оно горит у детей и на плечах и на ногах. А у Рапетьки и башмаки как раз детям по мерке, и платьица, и штанцы, и все это новенькое, словно из цейхгауза. Так ведь и в цейхгаузе таких вещей не бывает. Там одно боевое, солдатское, и его выдают по строгой норме - пускай себе война, пусть себе мирные дни. Баба, однако, ничего этого знать не хочет. А почему у меня нет этого... Будет, говорю, тебе все. Даже отдых, как в городе, дай только колхозу стать крепко на ноги. Скоро, может, и возле печи тебе не придется хлопотать. Хлеб получишь как в столице, готовый, из магазина, даже ресторан свой колхозный оборудуем. Поедим там и сразу в кино либо на футбол... Председатель, говорю, у нас правильный, на пять, на десять лет вперед видит...

Как только я это вымолвил, так на нее будто горячим варом плеснули. Ага, кричит, дюже правильный: заглядывает только в свои свинарники и коровники, повышенных норм выработки требует, а как в хате живут - об этом не думает. А настоящему председателю не повредило б, может, спросить, что у какой хозяйки в горшке варится, посмотреть, как мужик с женой ладят. Может быть, надо когда-нибудь нас, одних баб, собрать да и поговорить о том о сем...

Кондрат достал из кармана кисет, скрутил папироску. Над столом заколыхалось сизое облако дыма.