Сергей Герман - Штрафная мразь

• Название: Штрафная мразь
• Автор: Сергей Герман
• Жанр: О войне

Осень 1943 года, самый разгар Великой Отечественной войны. Действие повести начинается на прифронтовом полустанке, куда приходит эшелон с пополнением бойцов, для готовящейся к наступлению Красной армии. В одном из вагонов везут будущих штрафников, несколько недель назад освобождённых из тайшетского лагеря, с направлением на передовую. Среди штрафников находится молодой уголовник Энгельс Лученков, сменивший своё «революционное» имя на более простое- Глеб. Вместе с ним в штрафную роту попадают его друзья, вор- рецидивист Никифор Гулыга и аферист Миха Клёпа. Красная армия готовится к наступлению и уже через несколько дней штрафников бросают в бой. Командует штрафной ротой капитан Анатолий Половков. Жёсткий и требовательный командир, после одного из боёв он расстреливает двух бойцов, попытавшихся дезертировать. Его подчинённых трудно назвать ангелами. Каждый из них со своим характером, с собственной «дурью» в голове. Многие из них не против выпить, подраться, нарушить дисциплину или сбегать в самоволку. Но большинство штрафников храбро воюют с врагом, приближая день победы. В штрафники попадают не только уголовники, но и обычные люди, которым не повезло. Кто-то попал в плен, кто- то оказался в окружении или в полицаях. По разному складываются их судьбы. Кто-то погибает, кого — то после ранения переводят в обычные части. Разведывательная группа Гулыги направляется в разведку, приближается к вражеским укреплениям, чтобы взять языка. Ценой огромных усилий им удается захватить немецкого офицера… Но внезапно группа обнаруживает себя. Погибает прикрепленный к группе офицер. Старший лейтенант Мотовилов, оперуполномоченный «СМЕРШ» обвиняет Никифора Гулыгу в измене. Его арестовывают. Через некоторое время погибает Клёпа. Почти уже никого не осталось из тех, с кем когда то Глеб Лученков из лагеря попал в штрафную роту. Только он и бывший колхозник Швыдченко, укравший корову. После одного из страшных боёв, Швыдченко, чтобв облегчить свою жизнь решает донести на Лученкова оперуполномоченному «СМЕРШ» Мотовилову. Сразу же после боя Лученкова берут под арест и помещают в землянку, под охраной часового. Задремав он просыпается от орудийных взрывов. Глеб понимает, что немцы прорвали оборону и надо искать спасения. Ему удаётся выбраться из разбитой землянки, ища спасения он бежит в лес, где получив ранение, попадает в плен. Впоследствии выясняется, что в этом подразделении служат русские, воюющие на стороне врага. Немецкому переводчику в беседе с Лученковым удаётся убедить его в том, что даже отказавшись от сотрудничества он всё равно останется предателем в глазах своего командования и бывших товарищей. Перед ним встаёт проблема нравственного выбора, отказаться от предложения и всё равно умереть предателем, либо остаться жить. Поиск ответов на тему добра и зла, позволяет осмыслить не только решение бойца- штрафника Лученкова, но и всю философию войны.

---

Выкрики. — Матерщина. — Лай собак. Арестанты переговариваются вполголоса.

— Вот суки! Наверное и с мёртвых исподнее снимать будут!

Один из конвоиров кивнул на Гулыгу деловито сказал другому, с ефрейторскими лычками:

— Выведи этого. У него прохаря хромовые.

Ефрейтор глянул мельком, отвернулся.

— Оставь. Он из воров. Ты же не хочешь получить приблуду в бочину?

Из штабного барака вышел майор Борисюк, по-хозяйски оглядел заключённых, смахнув с рукава шинели ворсинку, и поманил ладонью капитана. Сухо сказал:

— Списки готовы. Можете забирать людей.

Оба офицера расписались на подставленной капитаном планшетке: «Сдал», «Принял».

На прощанье Борисюк бросил, ничуть не озаботясь тем, что его слышат передние ряды заключённых.

— Напрасная трата денег на кормежку и перевозку, капитан. Я бы прямо здесь их — шлёпнул. Вывел бы дармоедов в тайгу и пострелял. Не вынимая папиросы изо рта!

Капитан козырнул, потом сказал безразличным голосом:

— Это у вас они дармоеды. А у нас — солдаты.

Майор в ответ с брезгливым выражением лица небрежно махнул рукой, медленно пошёл обратно.

Капитан проводил грузную фигуру глазами, внезапно озлобясь крикнул:

— Старшина!

Тот подбежал, топоча сапогами словно конь. Вытянулся.

— Я, товарищ капитан!

— Заканчивайте шмон. Получите сухари, чай, селёдку. Разбить на пятёрки. И ведите людей за ворота.

Махнул рукой:

— Командуйте!

Старшина гаркнул:

— Слушаюсь!

Закричал зычным, привычным к командам голосом:

— Становись! Равняйсь! Смирно! Следуем на пересыльный пункт. Там помоетесь, получите обмундировку. И в бой, громить Гитлера. Напра-а-а — во! Шагом марш!

Поодаль от вахты стояла небольшая группа воров. Сбившись в кучку, они молча наблюдали за происходящим. Где-то вдали слышались печальные переливы журавлиной стаи. Их прощальная песня на какое-то время уводила в сторону от тревоги.

Этап двинулся за вахту. Провожающие еще немного постояли, покурили обсуждая перспективы остаться в живых записавшихся в штрафники, а потом разошлись.

Капитан, в своей длинной шинели, словно вырубленный из шершавого камня монумент, скрипя блестящими сапогами твёрдо промаршировал через открытые ворота, и длинная изломанная тень побежала за ним следом.

* * *

Вышли за зону.

За воротами лагеря будущих штрафников окружили автоматчики в фуражках с красным околышем, по бокам колонны собаки. Натасканные псы утробно рычали, сбрехивая коротким густым лаем.

Начальник конвоя, молодой, подтянутый лейтенант, зачастил как молитву:

— Внимание, колонна! — Навязшие в зубах стихи вновь полны смысла и обещают смерть. — За неподчинение законным требованиям конвоя, попытку к побегу… конвой стреляет без предупреждения. Поняли падлы в-в-вашу мать?

Не услышав ответа лейтенант крикнул осердясь:

— Если хоть одна б… ворохнется и попытается бежать, патронов не пожалею. Следуй — и не растягивайся. Шагом марш!

Шли медленно, с остановками.

Зэки, опьянённые свободой глазели по сторонам, свистели, задирали прохожих.

Собаки, возбужденные запахом немытых тел рычали на отстающих. Конвой матерился и обещал пристрелить любого, кто побежит.

На улицах посёлка по дороге попадались женщины в платках и телогрейках. На ногах, у многих мужские сапоги и грубые солдатские ботинками.

На обочине дороги кривоногий худой шофёр в рваной засаленной телогрейке отчаянно крутил заводную ручку заглохшей полуторки. Старухи торговали семечками и сушёной рыбой. Низкорослая хмурая продавщица запирала магазин на большой амбарный замок.

Проходящая колонна ни у кого не вызвала удивления. К зэкам здесь привыкли. Часть посёлка служила в лагере, другая сидела.

Наконец подошли к огромному сборному пункту, похожему на пересыльный лагерь.

Видны были два огромных деревянных двухэтажных барака и много-много брезентовых палаток. Сборный пункт обнесен сплошным деревянным забором, по верху — пять или шесть рядов колючки. Охрана в обычной армейской форме.

Колонна остановилась у вахты, ворота раскрылись. Автоматчики по команде офицера убрали оружие за спину, выстроились в стороне. Больше их не видели.

На крыльце бревенчатого здания стоял офицер с красной, замусоленной повязкой на рукаве.

В воздухе висел тюремный специфический запах карболки, залежалого обмундирования, гнилой картошки.

Офицер оглядел разномастно одетый строй, так, как опытный пастух оглядывает новое стадо. Сделал несколько шагов.

— Старшина!

Тот подскочил молодцевато.

— Я, товарищ майор!

— Людей — в баню. Переодеть, всё тряпьё сжечь! Поставить на довольствие. После бани всех на занятия.

Pаскурил папиросу, обронил веско:

— Выполнять!

Строй новобранцев завели в санпропускник, потом в баню. Там сбросили с себя всё пропотевшее провонявшее лагерем зэковское шмотьё.

Это, конечно же, была не русская баня с парилкой, а большая помывочная с кранами, из которых бил кипяток. Из-за пара не видно ничего дальше протянутой руки.

Груда серого цвета овальных тазиков с двумя ручками — шайки.

Такие же серые бруски мыла. Смятые и скользкие ошметки мочалок.

На всю помывку отводилось полчаса, кусочек серого хозяйственного мыла и по две шайки горячей воды.

Штрафники толпились вокруг кранов, наливая в тазы кипяток и весело матерясь. Худые, в шрамах и наколках, — в мыльной пене. Зрелище это было смешное, и сами они смеялись — друг над другом, по любому поводу. Кто-то поскользнулся на мыле, шмякнулся, и тут же начали гоготать.

Гулыга яростно тёр себя мочалкой.

— Ну! — тянул он блаженно. — Банька, таки-да-а!.. После водки и баб первое удовольствие.

Он был синий от татуировок. С одной стороны его широкой груди синел профиль Ленина. С другой — профиль Сталина. А на спине шрам от ножа.

Клёпа с сожалением смотрел на снятый с себя тёплый свитер.

Свитер был тёплый, домашней вязки. Месяц назад Клёпа выиграл его в карты.

Он был профессионалом игры в терц, штос и буру — трех классических карточных игр, знаток правил катрана, строгое соблюдение которых обязательно в игре между ворами.

Под гимнастёркой свитер не помещался.

Из боковой комнаты вышел офицер лет двадцати в небрежно накинутой на плечи шипели. Был он близорук, носил очки. Несмотря на молодой возраст имел глубокие залысины, криво уходящие к середине макушки.

Залысины придавали его детскому лицу выражение взрослой озабоченности, печать огромной ответственности.

Все его друзья были на фронте. А он — здесь. Лейтенант был не годен к строевой, но считал, что как член партии не имеет права отсиживаться в тылу.

Уже вторую неделю он исполнял обязанности замполита роты.

Лейтенант строго глянул на Клёпу, поправил очки.

— Не время товарищ боец переживать по поводу вещей. Родина в опасности. Тем более, что вам сейчас выдадут обмундирование.

Голый Клёпа, татуированный с головы до ног, цыкнул зубом, сощурившись, осмотрел офицера.

— Этот гнидник мне дорог, гражданин начальник. Хочу дойти в нём до Берлина, а потом сдать в музей. И написать на табличке, что раньше он принадлежал уголовному элементу Михе Клёпе, а потом перековавшемуся бойцу победителю — орденоносцу, дошедшему до вражеского логова, Михаилу Ивановичу Клепикову.

Лейтенант потрогал пуговицу на воротнике гимнастёрки, хотя тот ему не жал и поправил очки.

— М-ммм! И все-таки… Я бы попросил…

Замполит снял и протёр очки. Надел их, поправляя за ушами, на переносице.

Подслеповато моргая смотрел на невысокого нагловатого бойца, с замашками уркагана.

Хотел было ещё что-то добавить, но поспешил отойти, попрaвляя редкие волосы нa яйцеобрaзной голове.

Лейтенант, почему то робел перед этими взрослыми татуированными мужиками.

«Чёрт его знает, что у них на уме, у этих уголовников».

Лейтенант Высоковский считался одним из самых подкованных политработников среди офицеров сборного пункта, но он терялся перед людьми, обладающими большим житейским опытом.

Когда они уже выходили из помывочной, распаренные, смывшие с себя всю грязь, морщинистый жуликоватый старшина и двое его помощников притащили тюки с пахнущим хлоркой бельём.

Старшина тыкал пальцем в высокие кучи на полу:

— Тут портки и гимнастёрки, тама — шинели! Кальсоны в углу! Головные уборы и портянки в мешках! Потом подходим за обувкой. Говорим размер, получаем, примеряем, радостно улыбаемся и отваливаем!

Весело скалился, приговаривая:

— Налетай служивые! Родина вас не забудет, а старшина, оденет, и обует. Родина-мать, а старшина-отец родной!

Всем раздали одинаковые пояса: брезентовые, с проволочной пряжкой. И к ним подсумки их серой парусины.