Андрей Норкин - Армейские байки. Как я отдавал Священный долг в Советской армии

• Название: Армейские байки. Как я отдавал Священный долг в Советской армии
• Автор: Андрей Норкин
• Жанр: Юмористическая проза
• Год: 2016
• ISBN: 978-5-699-86412-6

Андрей Норкин – российский журналист, медиаменеджер, телеведущий, радиоведущий. Член Академии Российского телевидения. Обладатель премий ТЭФИ и «Радиомания». Лауреат премии Правительства Российской Федерации в области средств массовой информации.

Книга российского журналиста Андрея Норкина – основанный на реальных событиях откровенный рассказ о необыкновенных армейских приключениях молодого жителя Москвы в последние годы существования СССР. Рассказ, действие которого происходит в самых глухих местах Горьковской области и во втором по величине городе Грузии – Кутаиси, в высокогорной Сванетии и пустынной Караязской степи, в трескучие морозы и при удушающей жаре. Почему хлястик – самый важный элемент обмундирования и как сделать из паука фаланги изысканное украшение? Как меняла армейский уклад горбачевская перестройка и правда ли, что на смену «дедовщине» пришла национальная вражда? Чем умение писать стихи может помочь армейской службе и как добиться от командования официального разрешения нарушать Устав? При каких обстоятельствах русская водка превосходит грузинский коньяк и почему короля поп-музыки следует называть «Мишель Джексон»? Изменилась ли Советская армия после кровавых событий в Сумгаите и где громче всего слышалось эхо Спитакского землетрясения? Как правильно организовать испытание новобранцев слезоточивым газом, где лучше всего прятаться от наблюдателей НАТО?..

---

– Как зовут тебя? – спросил меня старик.

– Андрей, – робко ответил я, ибо сван, безусловно, подавлял меня своим аутентичным величием.

– Давай выпьем за тебя, Андрей, за нашего гостя!

Мы выпили.

– У тебя отец есть? – задал он свой следующий вопрос.

– Есть.

– Как его имя?

– Владимир.

– Давай выпьем за твоего отца, Владимирович!

Мы опять выпили. Потом выпили за маму, Татьяну. Потом за брата, Илюху. Потом за покойных дедушек. Потом за покойных бабушек. Потом за здравствующих родственников по папиной линии. Потом – по маминой. Потом перешли к принимающей стороне. (Мне хватило ума предложить это самому, что старику, по-моему, понравилось.) Мы выпили за Грузию, за кавказские горы, за кавказские реки, за кавказское небо, за местных жителей, еще за что-то… Время текло, как вино, я уже давно ничего не соображал, лишь кивая моему собеседнику, состояние которого совершенно не изменилось по сравнению с началом нашего пиршества. Помню, были тосты за Советскую армию, за Советский Союз, за перестройку, за завтрашние выборы…

– А теперь, Владимирович, давай выпьем за мир во всем мире!

– Мир за мир, это, батя, обязательно!

Я уже, очевидно, опустился до недопустимых фамильярностей, но мне уже было не до этикета.

В общем, я проснулся почему-то на огороде, на заднем дворе… Перед глазами у меня колыхались какие-то травинки, с какими-то стрекозами, внимательно наблюдавшими за мной своими выпученными глазами. Они, наверное, очень удивлялись тому, что видели.

Я и сам удивлялся. И тому, что в меня, оказывается, можно столько влить, и тому, что у меня не болят ни голова, ни желудок. Впрочем, почти сразу я почувствовал, простите за вульгаризм, что совсем скоро у меня заболит жопа!

Я пропустил четыре назначенных сеанса связи! Но делать было нечего. Внутренне сжавшись, я развернул радиостанцию и обратился к эфирным волнам с вопросительной интонацией:

– Центральный? Я – Четвертый, я – Четвертый! Прием!

Капитан Кочевников ответил сразу же, как будто ждал. Правда, ответил немного не так, как я надеялся.

– Норкин, блядь, ты что там, охуел совсем? Ты там, блядь, живой?

– Так точно, товарищ капитан! – Я тоже почему-то забыл про позывные. – Что-то с рацией случилось, никак не мог настроить!

– Ага, попизди мне, рация виновата, – миролюбиво проворчал «Центральный». – Ну, ладно, хорошо, что живой… Я и сам тут, честно говоря, совсем в жопу наебенился…

Я понял, что все хорошо и никакое наказание мне не грозит!

«Видел, как пекут хлеб, плоский и длинный, видел и «станки» для приготовления вина и даже кувшины, в которых вино хранят. А еще там бегает столько свиней и поросят, что кажется, будто это – единственные жители деревни. Они лазают, где попало, убегают, прибегают, воруют прямо, как в кино. А места там!.. Жалко, что у меня не было слайдовой пленки. Горы – сверху снег, потом лес, потом сады и домики, домики. И старинные крепости я тоже видел. 27.06.1987 г.»

Два следующих дня я провел в деревне Дехвери, наблюдая за незамысловатой жизнью ее обитателей. Пользуясь весьма непродолжительными моментами относительной трезвости, я круглыми глазами рассматривал то, чего никогда бы не увидел дома, в Москве. Не знаю почему, но самое сильное впечатление производило все, связанное с приготовлением пищи. Наверно, дело было в том, что дома я продукты видел уже в магазине. А сейчас я мог заглянуть в тандыр, чтобы удивиться, почему прилепившийся к стенке печи хлеб не отваливается и не падает туда, в самый низ? Я получил подробное представление о том, как делают чачу, столь поразившую меня совсем недавно, как отжимают сок, куда попадают виноградные кожица и косточки, что с ними происходит потом. Я даже своими руками трогал настоящие квеври, гигантские кувшины, в которых я мог уместиться целиком! Часть из них были закопаны в землю, выглядывая на поверхность только своими горлышками, вино из них доставали черпаками на длиннющих ручках. Часть – просто лежали во дворе, ожидая своей очереди наполниться вином нового урожая. В это трудно поверить, но за эти часы – половину субботы и половину воскресенья – я побывал и на свадьбе, и на похоронах. Причем у меня создалось такое впечатление, что вся деревня вместе со мной перемещалась от одного стола к другому. Поразило, что сидели одни мужчины, даже маленькие мальчики, которым тоже наливали вино. Совсем чуть-чуть, но наливали. А женщины и девушки ухаживали за гостями.

Утром, в воскресенье, я отправился на избирательный участок, и впервые в своей жизни принял участие в голосовании. Мне выдали бюллетень, заполненный полностью на грузинском языке, и я торжественно опустил его в урну. За кого я проголосовал, этого я так никогда и не узнал. Впрочем, это казалось неважным. Вне всякого сомнения, депутат от Цагерского района был исключительный, замечательный человек!

Поскольку население деревни Дехвери отличалось высокой дисциплинированностью, то жители, имевшие право голоса, выполнили свой гражданский долг в течение часа. Мне дали листочек с цифрами, я связался с моим «Центральным» и снова окунулся в удивительный и незнакомый для меня мир горной сванской деревушки…

Ближе к вечеру приехал Юра, я распрощался с его родителями, и мы поехали за Ерошенко (позывной Третий). Впереди нас ждал торжественный ужин в Цагери, знаменующий успешное окончание исторических выборов. Толик, дежуривший в деревне Ласхана в условиях практически идентичных дехверским, встретил нас в столь изрядном подпитии, что по дороге в Цагери дважды блевал из «газика» прямо на ходу. Он открывал дверь, я держал его за ремень, а Юра весело гнал своего «козла» по горной дороге, даже не снижая скорости!

В Цагери мы приехали уже поздним вечером. Юра подкатил к месту банкета – районному Дому культуры, милому зданьицу с колоннами и небольшим балкончиком. Окна Дома культуры были ярко освещены, гремела музыка, а на балконе стоял толстый дядька, оказавшийся председателем местного колхоза. Как только я вылез из «газика», он радостно закричал:

– Товарищ! Товарищ! Вы, наверное, Третий?

– Нет, я Четвертый.

– Тогда поднимайтесь скорей к нам! Тут у нас Первый и Второй уже совсем пьяные лежат!..

Грузия меня явно приняла…

«Сейчас опять гоняют коров от КПП, чтобы не загрязняли дорогу. С этой скотиной прямо беда. Лезут откуда-то на плац, на стадион. Особенно свирепствуют свиньи. Некоторые ухитряются даже в городок пробираться. До часу дня никого нет, а потом только и слышишь: «Му-уу-у!», «Хрю-хрю-хрю!» 03.07.1987 г.»

Служба моя шла своим чередом, о чем я, как теперь хорошо понятно, в режиме конспекта информировал моих домашних. Надеюсь, у них сложилось впечатление, что я живу в санаторных условиях, ни на что и ни на кого не жалуясь. Хотя по большому счету так оно и было. Каждый день я отправлялся в свой штабной кабинет, чтобы работать над поручениями моих непосредственных начальников – начштаба подполковника Дьяконова и его заместителя майора Ларцева.

К этому времени я уже почти со всеми старшими офицерами познакомился. Они, конечно, казались мне, почти девятнадцатилетнему, ужасно взрослыми. Шутка ли, большинству из них было за тридцать пять, за сорок лет, а некоторым даже под сорок пять! Другое дело, что эта кажущаяся взрослость противоречила их совершенно мальчишескому поведению. Однажды я услышал, как заместитель командира полка по тылу, подполковник Бейнатов, в коридоре спорил с какой-то женщиной по поводу протекающих потолков. Оказалось, это была заведующая полковым детским садиком, и она предъявляла претензии, связанные с плохим ремонтом. И вот она говорит: «Я – женщина, и я этого не позволю!» Тут начальник штаба, Дьяконов, который, как и я подслушивал этот разговор, высунулся из кабинета и говорит: «Ну, какая вы женщина, вы же заведующая!» Как я писал домой, «интересно, когда перед тобой стоят замы начальника штаба или он сам, все майоры, подполковники, и начинают вдруг толкаться, пихаться и называть друг друга «чурками глупыми».

Периодически я, как и все остальные мои сослуживцы по взводу, попадал под горячую руку формального командира нашего подразделения, старшего лейтенанта Фаридова. Вообще-то ему можно было только посочувствовать. Больше половины личного состава взвода ему практически не подчинялось. Кто-то работал в штабе, кто-то – в клубе, кто-то – на пульте связи, кто-то – водителем руководства и т. д. Время от времени наш командир «входил в штопор» и пытался добиться от нас хоть какого-то соблюдения субординации. В повседневной жизни старший лейтенант говорил по-русски без акцента, но, когда злился или напивался, начинал коверкать слова на «кавказский» манер. В этом состоянии Рустам Фаридов начинал сыпать фразами: «Что? Динэвальный Тумбочка? Тубаретка? Пиль и пепель? Миру – мир, армянам – деньги! Карабах наш!» Полковые армяне его недолюбливали. И за эти постоянные подначки по поводу карабахского конфликта, который хоть и не достиг еще своей точки кипения, но тлел довольно ярким огоньком. И за то, что основное свое время он проводил с нашими каптерщиками – азербайджанцами. Это были Кахрамон Мамедов, «Мамед», и более молодой – Али Мусаев, «Муса».