Александр Каревин - Сумерки невежества. Технология лжи, или 75 очерков о современной фальсификации истории Украины

• Название: Сумерки невежества. Технология лжи, или 75 очерков о современной фальсификации истории Украины
• Автор: Александр Каревин
• Жанр: Политика
• Год: 2016
• ISBN: 978-5-227-06377-9

Книга представляет собой сборник материалов, посвященных ведущейся сегодня на Украине «войне» за историю. Фальсификация прошлого там приобрела масштабы стихийного бедствия. Главная цель «бойцов фальсификаторского фронта» — противопоставить украинцев (малорусов) и великорусов, стравить их между собой, навсегда разделить Россию и Украину в людском сознании. Ряды фальсификаторов разношерстны: от вроде бы солидных ученых со степенями и званиями до откровенных дилетантов и шарлатанов. К их услугам на Украине — телевидение, радио, печатные СМИ, книжные издательства, а среди пропагандируемых тезисов многие находятся за гранью здравого смысла. Помогают украинским «корректировщикам» истории и некоторые российские авторы. Обо всем этом и пойдет речь в книге.

---

«Мазепа верно служил Дорошенко, пока не попал в плен к запорожцам в 1674 году», — читаем в разбираемой книге, автор которой уверяет: на службу к Самойловичу Мазепа пошел лишь после того, как Дорошенко «уже отказался от булавы» (с. 6). «Исключительная верность и последовательность!» — умиляется по сему поводу сочинительница. И тут же добавляет: «Только если смотреть на факты через черные очки, можно это оспаривать» (там же).

Трудно сказать, через какие очки смотрит на прошлое слагательница оды верности, но факт остается фактом: попав в плен, Мазепа выдал все, что знал о Дорошенко, а взятый на службу Самойловичем, участвовал в 1676 году в походе против своего бывшего гетмана. В результате этого похода окруженный русскими войсками Дорошенко и был вынужден отказаться от булавы.

Наверное, нельзя здесь судить Мазепу слишком уж строго: он просто испугался и спасал себя. Но и приходить в восторг от его «верности и последовательности» оснований, кажется, нет.

«Мазепа не изменял В.В. Голицыну, так как приносил присягу не фавориту, а царям Петру и Иоанну» (с. 10), — следуют новые рассуждения о верности. «Ученая» дама защищает своего героя от упреков историков. Хотя должно быть понятно: речь идет не о государственном преступлении (нарушении присяги), а о личной неблагодарности гетмана по отношению к человеку, благодеяниями которого пользовался и благодаря которому получил булаву.

«На протяжении многих лет Петр отказывался покровительствовать Палию… приказал Мазепе его арестовать и сослать в Сибирь. Роль гетмана в этом случае весьма пассивна», — утверждает Таирова-Яковлева (с. 9). И она же это утверждение впоследствии опровергнет, сообщив, что Мазепа настойчиво слал в Москву доносы на полковника, а затем арестовал его, «не дожидаясь распоряжений царя» (с. 174). Случаи противоречия «ученой» дамы себе самой будут встречаться в книге регулярно.

«Мазепа не соблазнял Мотри Кочубей. Их переписка свидетельствует об исключительно платоническом характере романа» (с. 10). Но о платоническом характере романа «свидетельствует» только сам Мазепа в письме, специально предназначенном (как можно предположить) для глаз отца девушки. Супруги Кочубей говорили об обратном: гетман совратил их дочь. Кому верить? Об истине можно догадываться, но не заявлять что-либо категорически.

«В ХVII–XIX веках брак пожилого состоятельного человека с юной девушкой был распространенным явлением… Во времена Мазепы 80-летний значный товарищ П. Забела женился на молодой вдове и имел от нее двоих детей» (с. 10).

Ну, во-первых, доживший (если в родословной правильно показана дата рождения) до 109-летнего возраста и заводивший детей после 80 лет Петр Забела — случай скорее редкий, чем распространенный. Во-вторых, сватался старик все же к сорокалетней вдове, а не к шестнадцатилетней девушке (да еще и своей крестной дочери). Проводить аналогии тут неправомерно.

«Так как Мотря была крестницей Мазепы, он намеревался просить у киевского митрополита разрешения на этот брак и, учитывая заслуги гетмана перед церковью, наверняка бы его получил», — считает сочинительница. А вот Мазепа совсем не был уверен в положительном решении церкви, что доказывают его неоднократно публиковавшиеся (в том числе — Татьяной Геннадьевной) письма[9].

«Совершенно неясно, почему сватовство 65-летнего вдовца — Мазепы рассматривается некоторыми как «блуд», а женитьба старого генерала на Татьяне Лариной — как идеал любви и верности» (с. 10).

Незнакомство Таировой-Яковлевой со знаменитым произведением Александра Пушкина отмечал в рецензии на первую ее «монографию» о Мазепе доктор исторических наук С.Н. Полторак[10]. К этому мнению можно присоединиться. Пушкинскую Татьяну всегда превозносили как идеал верности мужу, но не любви (любила-то она Онегина). Недостаточно высокий уровень образованности «ученой» дамы (иначе незнание «Евгения Онегина» расценить невозможно) обнаруживается здесь явственно, несмотря на все ее ученые степени и звания.

А подтверждается сей уровень репликой автора книги по поводу имевшей когда-то место в Южной Африке театральной постановки пьесы о гетмане: «Нам трудно представить себе Мазепу в исполнении коренного жителя Африканского континента» (с. 8). Представлять чернокожего актера в указанной роли нет необходимости. Почти до конца прошлого века Южно-Африканская Республика являлась высокоразвитым государством белых, о чем известно очень многим людям и без высшего образования. (Люди с высшим образованием об этом, наверное, знают все, ну, кроме одного профессора Санкт-Петербургского университета.)

Теперь об историографическом обзоре, включенном во введение. Такие обзоры, краткий рассказ о работах тех, кто писал на соответствующую тему ранее, являются неотъемлемой принадлежностью научных (или претендующих на научность) трудов. У Татьяны Геннадьевны обзор не получился. И не мудрено: прежде чем говорить о работах «предшественников», желательно эти работы хотя бы прочесть, что она делала далеко не всегда.

Например, Таирова-Яковлева уверена, что «для выдающегося русского поэта, демократа и декабриста К.Ф. Рылеева Мазепа был идеалом борца за свободу и независимость» (с. 8). Она упоминает поэму «Войнаровский», с которой явно незнакома. Борцом за свободу Рылеев изобразил гетманского племянника Андрея Войнаровского. О дяде же его устами своего героя высказывается не совсем лестно:

Не знаю я, хотел ли он
Спасти от бед народ Украйны
Иль в ней себе воздвигнуть трон —
Мне гетман не открыл сей тайны.
Ко нраву хитрого вождя
Успел я в десять лет привыкнуть;
Но никогда не в силах я
Был замыслов его проникнуть.
Он скрытен был от юных дней,
И, странник, повторю: не знаю,
Что в глубине души своей
Готовил он родному краю.
Но знаю то, что, затая
Родство, и дружбу, и природу,
Его сразил бы первый я,
Когда б он стал врагом народу[11].

В плане оставшейся ненаписанной поэмы «Мазепа» Рылеев высказался определеннее: «Мазепа. Гетман Малороссии. Угрюмый семидесятилетний старец. Человек властолюбивый и хитрый, великий лицемер, скрывающий свои злые намерения под желанием блага родине»[12]. Неблагоприятные отзывы о гетмане можно найти и в других черновых заметках поэта (они опубликованы).

Не лучшую информированность проявляет «ученая» дама в вопросе об отношении к Мазепе авторов народных дум. Она, правда, признает, что ими гетман изображается в неприглядном виде, но стремится обесценить этот факт: «При изучении казацких дум, посвященных Мазепе, следует проявлять осторожность. Знаток украинского народного творчества Драгоманов считал многие из них фальшивыми» (с. 9).

Соответствующую работу Драгоманова Татьяна Геннадьевна не читала (это следует из библиографической сноски), пользовалась пересказом других авторов, а напрасно. Знаток народного творчества, Михаил Драгоманов действительно признавал поддельными некоторые из опубликованных ранее дум, но в своем труде публиковал произведения подлинные, записанные квалифицированными собирателями фольклора непосредственно «из народных уст»[13]. А там «проклятый Мазепа», «превражий Мазепа», «пес Мазепа» и тому подобные выражения попадаются на каждом шагу[14].

В научной мазеповедческой литературе Таирова-Яковлева тоже ориентируется слабо. Значение трудов дореволюционных российских исследователей отвергается ею напрочь: «Нельзя всерьез судить об истинном мнении о Мазепе историков, чьи работы подвергались жесточайшей цензуре, а именно так обстояло дело и в Российской империи, и в Советском Союзе» (с. 7). В частности, сочинительница подозревает в политической заангажированности Николая Костомарова, который «писал свою монографию в годы, когда украинское движение (после разгрома Кирилло-Мефодиевского товарищества) пыталось примириться с российскими властями и старательно подчеркивало свой отказ от любых идей сепаратизма» (там же).

Развивая мысль, «ученая» дама сообщает, что «после отмены в начале ХХ века цензуры сразу же появились русские исследования, где высказывались совершенно иные суждения о Мазепе (не говоря уже об украинских «промазепинских» работах, например монографии Ф.М. Уманца») (там же).

Доктору исторических наук не мешало бы знать, что предварительную цензуру для книг объемом более десяти печатных листов (то есть для всех солидных монографий по истории) отменили в России в 1865 году. Значение цензурных строгостей более раннего периода также преувеличено. Не в них нужно искать истоки негативных оценок гетмана русской историографией. Скажем, упомянутый Михаил Драгоманов[15], историк, фольклорист, литературовед и в то же время ярый противник самодержавия, оказавшись в 1876 году за границей, мог не бояться цензоров. Но Мазепу он все равно именовал «проходимцем»[16].