Анатолий Коган - Замок братьев Сенарега

• Название: Замок братьев Сенарега
• Автор: Анатолий Коган
• Жанр: Исторические приключения

Старинные документы сохранили краткое сообщение о небольшом эпизоде из истории Молдовы. В 1455 году ватага воинов из Четатя-Албэ внезапным налетом захватила замок Леричи - укрепленную факторию, построенную итальянцами, братьями Сенарега, которые занимались выкупом пленников из татарской неволи и перепродажей их родственникам. Судьба приводила в замок людей, захваченных в неволю татарами при набегах на Русь и Литву, Молдову, Польшу и Украину.

Исторический роман, политкорректный и философский, романтический и правдивый, один из самых интересных романов о Молдове, положившим начало целой серии произведений о её героическом прошлом, достигшей пика славы под предводительством легендарного Штефана чел Маре и охватывающей события, что разворачивались более четверти века на территориях Молдовы и Крыма, Оттоманской империи и свободного города Львов...

---

Вошли в хату. Василь перекрестился на образа. Сели на лавку, застланную домоткаными коврами. Увидев в углу под божницей полку с полдюжиной книг, Мазо с удивлением перевел взгляд на пасечника — богача: книги были очень дороги, иные стоили имения. Предостерегающий взгляд Бердыша, однако, упредил готовый сорваться вопрос.

— Оксана! — позвал Семен. — Где ты, дочка?

И тут Мазо разом забыл о книгах. Неслышно ступая в мягких чувячках, в комнату вступило чудо.

Оксана была среднего роста; тонкая льняная рубашка с узкой вышивкой по вороту и короткая, выше голени, легкая юбка подчеркивали, как хорошо она сложена. Но самое чудо рождалось улыбкой Семеновой дочки — такой ясной, будто впустили в горницу весеннее солнце Поля. Мазо забыл обо всем на свете, глядя на это степное диво.

Василь и Семен переглянулись. «Ого, — поняли они друг друга, — невеста еще не приспела, но жених, видать, явился!»

— Гости у нас, Оксана! Неси, что есть, на стол! — с ласковой усмешкой выручил ее отец.

Трапеза в скромной хате, затерянной среди степных лесов, речушек и болот, была отменной. Оксана проворно и ловко подавала соломаху из ржаной муки, приправленную шкварками, пшенную тетерю — кашу с вкусными кусочками вареного кислого теста, вареники в масле, горячие сырники в сметане, гречневые галушки с чесноком. Появилась свинина, дичина, потом хрустящие и тающие во рту загребы — пшеничные коржи, загребаемые в печи горячей золой и угольями. В еде не было заморских пряностей, но их заменяли собранные юной хозяйкой заветные травы, от которых каждая снедь, не обретая остроты, благоухала не менее, чем от перца и имбиря, мускатного ореха и корицы.

Венчала трапезу отменная, на разный лад приготовленная рыба. Но освятили доподлинно застолье друзей меды — изделия самого хозяина, иные — цеженные, иные — нет, сохранившие пахучую цветочную пыльцу, настоянные на ягодах, травах, на нежной весенней коре известных одному Семену кустарников, густые и текучие, на горилке или на собственной крепости. Меды ударили вскоре в голову отроку и двум мужам, напомнив хозяину, что гостям после трудного пути требуется и покой.

Утром Мазо проснулся, показалось ему, от звука боевой трубы на донжоне Леричей. Наскоро одевшись, юноша выскочил во двор. Солнце проглядывало уже косо сквозь ветви сада.

— Здравствуй, — услышал он грудной девичий голос, от колодца ему махнула рукой Оксана. — Иди мыться, я солью...

И солнечная улыбка юной зимовчанки озарила его опять.

— Кто здесь трубил? — спросил Мазо, перебарывая смущение. — Я слышал звук трубы!

Девушка звонко рассмеялась. Перед ним на плетне сидел огромный петух.

— Вот он, наш трубач! И наши часы! — гордо заявила она.

«Степнячка, знакомая с часами! Что за тайну прячет у Днепра этот скромный дом?»

— Но где твой отец? Где Василь? — спросил Мазо.

— Отец показывает дядьке Василю место для его зимовника, — ответила девушка, подавая рушник.

— И часто ты так... Остаешься одна? Не боишься?

— Кто нас тут найдет? — Оксана пожала плечами. — А и найдет — кто пройдет? На тропах — волчьи ямы, западни. Да и я, если что, стрелу умею пустить.

Гордая дева Поля — так назвал бы ее Мазо в стихах, если бы их слагал. Сколько видел он таких, не столь, может, милых, но статных и большеглазых красавиц — славянок со следами нагаек на прекрасных телах, согбенных позором и неволей, продаваемых на рынках Леванта!

— Пойдем, — сказала юная хозяйка, — тебе пора завтракать. — В горнице, перехватив устремленный невольно к книгам взгляд Мазо, коротко пояснила: — Это батины. Он у меня — книгочей. Други его про то знают; как найдут где книгу несут ему.

— Где найдут? — не понял вначале Мазо.

— А где — нибудь в маетке, у пана, кого потрясут, — с великою простотой пояснила Оксана. — Аль на галее, кою схватят в море. Аль у какого посла или ксендза...

Поев, Мазо вернулся во двор, уселся на призбе. Оксана, обутая и прибранная, хлопотала по хозяйству, однако держалась на виду. Мазо не выдержал, подошел.

— Там у вас что? — спросил он, глядя в сторону высокого зеленого забора.

— Тамо сад, родючие дерева, — ответила красавица. — Груши, сливы, яблони. Дядько Василь обещает давно виноград привезти с моря, да все не везет. Уж, я бы его растила — холила!

Мазо представил себе смуглые руки Оксаны среди виноградных листьев и вздохнул.

— Я тебе привезу лозу, — неожиданно для себя вымолвил он.

— Ой, правда? — Оксана подняла на юного фрязина сияющие глаза. Мазо отступил к хате.

— Посиди со мной, — попросил он. — Откуда ты взялась тут, такая?..

— Какая? — спросила Оксана, садясь рядом, слепя его улыбкой.

— Такая... — юноша опять не нашел слов и злился сам на себя.

— Батя привез...

— Откуда?

Оксана задумалась, и рассказала Мазо, что знала о судьбе небольшой семьи степного пасечника.

Оксана смутно помнила иную реку, на которой родилась, — великую, поболее Днепра. Помнила и родимый город — многолюдный, в повисшем, казалось, в небе сияющем венце церковных глав. Будто плыли над миром облака златые, да так и остались у Вежи, над градом святым Ярославлем, на радость людям. Отец переписывал искусно книги, переплетал в дорогую кожу и, словно дивных птиц, выпускал в мир, тем и кормясь с семьей, с женой Оленой да малою Ксюшей.

Но случилась беда. Однажды Семен, по неведению или намеренно дерзнув, стал переписывать книгу, у клириков почитаемую крамольной. Работа еще не была окончена, когда в дом набежали ратники, схватили еще не сшитые листы и то, с чего писал Семен, потащили отца, пиная, на владычный двор. Две ночи сидел книжный мастер на дознании у владыки — митрополита, в третью — выломил в застенке камень, сбежал. С женой и дочерью, в чем были, побежал на Москву, оттуда — в Киев.

Однако и там, в литовско — польских владениях, не отставала от него хула. Слуги божии, ходившие из Ярославля чрез Киев в святые земли паломничеством, узнали и здесь Семена, донесли на беглого киевскому митрополиту. И пришлось вчерашнему книжному мастеру, к купцам пристав, еще далее подаваться, ближе к теплым краям. Дорогою на обоз напали татары; жену Семена сразила стрела, самого, как яро ни бился, скрутили ремнями. И продали бы отца и малую дочку в Каффе иль Гезлеве, не отбей вольные люди полон у ордынцев у самого Днепра.

Семен ушел со своими спасителями за пороги, в Степь.

Как все семейные беглецы, ярославец не мог вступить ни в одну из вольных ватаг, лишь начавших тогда объединяться в славное войско и гнездившихся в малых сечах по разным притокам и островкам. В те ватаги, дабы нерушимым было мужское воинское братство, брали только холостых. Семен стал зимовчаком. Построился на зимовнике, стал растить просо, гречку и жито, ходить за пчелами; ловил, конечно же, рыбу, охотился. От малых налетов с татарской стороны, от шаек степных харцызов его оберегала вооруженная десница днепровского товариства, в котором Семен числился. В случае больших набегов — брал саблю, лук и скакал на своем Серке к месту общего сбора у днепровской сечи. К нему при нужде, когда в отлучке был сечевой писарь, шли товарищи за помощью грамотой — прочесть ли, составить ли письмо иному воеводе или городу. К нему с бережением несли любое писаное слово, для прочих непонятное, — грамотей в Поле был редкостью. Переписывать книги Семен, конечно, перестал, только читал.

— А самой тебе в таком месте, — спросил Мазо, — не боязно?

Оксана не ответила. Было боязно, конечно, когда оставалась одна. С отцом — нет. Да и чего бояться, судьбы? Судьба, коль захочет, выручит в лихой самый час, как тогда — от злых ордынцев. А не захочет — на кого и роптать? Судьбу во — Поле приемлют с достоинством, кто стоял за себя до конца. И Оксана, когда придется, постоит; не дитя, да и батя учил — управляться с ножом, с сагайдаком.

— Чего бояться — то? — промолвила девушка. И столько было в тех словах понятного каждому в Поле, что доброе сердце Мазо с болью сжалось.

А то ехали бы далее, — сказал юный итальянец. — Туда, где отец нашёл бы применение своему искусству.

— Не хочет батя, — Оксана тряхнула головой, встала. — И ты бы не захотел, хлебни такого. Книжное — то писание, дело отцово, монастырские люди повсюду прибрали к загребущим своим рукам, мирян объявляют к нему негожими, за мирянами — переписчиками следят, ковы тайные им чинят, заказчиков от них наветами отвращают. Не будет ходу бате моему с делом его нигде: попы не пустят. Да и полюбил он Поле и волю навек. И я люблю, ввек не расстанусь с волей и степью.

Мазо любовался теперь ею, совсем иною. С нахмуренным гордым челом, с глазами, сверкающими вызовом слепой судьбе.

— А то, — задорно, с затаенною лаской бросила вдруг зимовчанка, — шел бы и ты, фрязин, в степи жить, татарина злого воевать? Аль не постыло меж стен своих сидеть? Аль воле нашей не завидуешь?