Анатолий Коган - Замок братьев Сенарега

• Название: Замок братьев Сенарега
• Автор: Анатолий Коган
• Жанр: Исторические приключения

Старинные документы сохранили краткое сообщение о небольшом эпизоде из истории Молдовы. В 1455 году ватага воинов из Четатя-Албэ внезапным налетом захватила замок Леричи - укрепленную факторию, построенную итальянцами, братьями Сенарега, которые занимались выкупом пленников из татарской неволи и перепродажей их родственникам. Судьба приводила в замок людей, захваченных в неволю татарами при набегах на Русь и Литву, Молдову, Польшу и Украину.

Исторический роман, политкорректный и философский, романтический и правдивый, один из самых интересных романов о Молдове, положившим начало целой серии произведений о её героическом прошлом, достигшей пика славы под предводительством легендарного Штефана чел Маре и охватывающей события, что разворачивались более четверти века на территориях Молдовы и Крыма, Оттоманской империи и свободного города Львов...

---

— Она для него не подойдет, — с поспешностью проговорил Пьетро. — В замке есть молодые судомойки; за серебряный динар, думаю, согласная девица найдется. Я сам ее подберу.

— Да поможет вам в этом пресвятая дева, сын мой, — с чувством заключил монах, пряча за пазуху мешочек с царским знаком сераля, который Амброджо между тем успел быстро перерисовать в небольшую книжечку, лежавшую на столе. На дни вчерашние, синьоры, мы бросили беглый взгляд, — доминиканец довольно потер руки, — сегодняшний для нас ясен тоже. Теперь о будущем. Я, недостойный слуга господа, много думал об этом, но еще больше, святейшему повелению следуя, размышляли над сим вопросом многомудрые и святые отцы апостолической столицы. Вы позволите мне, синьоры, изложить вам плоды этих дум?

И доминиканец, с откованным логикой красноречием, начал долгий свой разговор. По мере его продвижения на лицах братьев сменяли друг друга разные чувства — алчности и гордости, беспокойства и надежды. Так вот чего, в сущности, хотят, чего требуют от братьев Сенарега мудрые стратеги стольного града святого Петра!

Аббат вдохновенно рисовал перед взором братьев будущие Леричи. Таким, каким мыслили себе грядущее семейное гнездо Амброджо и Пьетро, и все — таки — не таким. Воздвигнется великая, неприступная крепость вырастет город, станет он и столицей. Дороги — по морю и суше — протянутся отсюда ко всем странам света, — надежные, охраняемые, удобные, всегда оживленные торговые пути. Гавань, полная кораблей, торговые ряды, ломящиеся от товаров, многолюдные базары — все будет в этой новой Каффе, новой Генуе, со временем, может, и новом Константинополе. И расцветут в нем науки, искусства, ремесла, и станет город сей светочем духа, какой над миром еще не сиял от вступления Христова в Иерусалим. Грубый замок довольно скоро преобразится в светлый дворец сиятельных и превосходительнейших графов Леричских, впоследствии также — блистательных и могущественных князей. И будут в их столице во множестве другие дворцы, прекраснейшие соборы и церкви, дома и площади, арсеналы и верфи, и огромные мастерские, где станут изготовлять драгоценности и стекло, оружие и ткани, каких еще нигде не было на земле.

— Ибо это, — торжественно повторил отец Руффино, — будет столица духа, осиянная истинной, католическою христовой верой, очищенной навсегда от ересей и иноверческой скверны. Ибо каждое дело в ней благословится и освятится пламенной верой, очищенной величайшими подвижниками, учителями и мыслителями римского канона.

Об этом же, заверил братьев монах, позаботится святой иноческий орден, в чьих обителях он, недостойные отец Руффино, еще в ранней юности нашел блаженный приют. Если сиятельнейший дом Сенарега возьмет на себя управление новым государством, — легкий поклон в сторону мессера Пьетро, — финансами, — поклон Амброджо, — сношения с иными державами, вождение флотов и войск, орден готов принять тяжкое бремя духовного руководства смиренного пастырского совета, защиты столицы и новой страны от козней ересей и иноверий — этого всеразрушающего внутреннего врага.

А окружив державу такой стеной, направить удары ее армий и флотов, златого меча ее денежной мощи и отрядов святых миссионеров против всех оплотов диавола в мире. Конечно, на благо самой державы, ибо земли и воды, сокровища и все достояние разоренных гнездилищ скверны должны обогатить этот оплот веры и его благочестивых государей.

Ради такой цели орден готов не жалеть ни денег, ни влияния своего, ни усилий своих святых бойцов. А мать церковь поддержит орден святого Доминика всем своим вселенским могуществом.

— Подумайте об этом, дети мои, — сказал аббат. — Сегодня ответа не нужно, я не скоро еще покину вас. Но прежде чем взрастут окрест великие храмы, малому замку тоже требуется божий дом, под знаком истинной благодати. Давайте побеседуем и об этом.

— Но вы освятили уже нашу часовню, святой отец! — воскликнул Пьетро. — Разве вашего благословения мало?

Аббат в сердечном сокрушении покачал головой.

— Увы, сын мой, увы!

— Что случилось, святой отец? — взволновался Амброджо.

— Прискорбная, ужасная помеха, — с тем же видом сказал монах. — Скажу сразу, дети мои: я освятил семейный ваш храм, но высшие церковные власти могут признать сей акт недействительным и не прислать другого священника, когда дела позовут меня отсюда дальше. А часовню — закрыть. Ибо строил ее, как я узнал, великий грешник.

— Но кто без греха! — в тревоге великой вскричал мессер Амброджо.

— Я сказал — великий грешник, — строго повторил аббат. — К тому же — нераскаявшийся. Нет нужды объяснять вам, надеюсь, что значат эти слова.

Братья замерли, пораженные страхом. В замке Леричи впервые прозвучала обвинительная формула, излюбленная самой зловещей силой тех времен. Этими словами клеймила своих самых упорных и под угрозою костра не желавших покориться жертв святейшая инквизиция.

— Что же делать, святой отец? — упавшим голосом, после долгого молчания спросил мессер Пьетро ди Сенарега. — Ведь он построил и замок. И все, что у нас есть.

Аббат молчал; чело доминиканца отображало упорную работу мысли.

— Есть один лишь путь, — промолвил отец Руффино наконец. — Я попробую — в меру слабых сил своих и малого времени, мне отпущенного, — убедить этого человека вернуться под благостную руку матери — церкви нашей. Может быть, господь просветит его душу, закосневшую в грехе. И тогда...

— Мы сможем его оставить у себя? — в один голос спросили братья.

— Увы, дети мои, не сможете и тогда. Ибо я, скромный клирик, не властен принять великого и полного раскаяния такого еретика. Принести его сей грешник может только в кафедральном соборе, в присутствии епископа.

— А ежели не раскается?

— Тогда вы исполните перед нашей церковью сыновний свой долг, — твердо сказал аббат. — В условленный срок, как помните, за мной придет корабль мессера Гандульфи. Раскаявшийся или нет, венецианец уедет на нем со мной.

Это был уже приказ, и братья молча склонили перед ним упрямые головы. Спорить мог лишь безумец.

— Повелеваю вам, — добавил доминиканец еще тверже, — держать в совершеннейшей тайне все, что узнали сейчас от меня, недостойного слуги божьего. Пусть все идет здесь, как шло, до возвращения синьора Джироламо с его галеей.

Братья склонили головы.

— Дозвольте, святой отец, еще вопрос, — сказал старший. — В мире только и речи о том, что неверные вскоре захватят все Великое море, и Каффа падет, как пал Константинополь. Не могут ли, пред такой угрозой, развеяться надежды нашего дома о новых Леричах?

— Каффа падет, — смягчив голос, подтвердил добрый доминиканец. — И иные еще города и земли. Но господь отведет черную руку агарян от Леричей. Большего, о дети мои, я не вправе вам открыть.

Готовясь ко сну в своей комнате, мессер Пьетро приводил в порядок вызванную вечерней беседой бурю мыслей и чувств. Что сделал такого несчастный венецианец на родине, чем вызвал ненависть церковников? Пьетро было жаль прекрасного Мастера, но еще более — собственной потери. Что за двор будет у графа Сенарега, тем более герцога, без своего архитектора и художника? Палач, конечно, при новом государе — самое нужное лицо, но мастер и зодчий тоже необходим. Ничего, в новых Леричах утрату, наверно, удастся возместить, не гением — так числом. Доминиканцы, правда, будут вмешиваться во все дела нового государя, но — только до поры, когда герцогство утвердится и окрепнет под верховной властью Пьетро Благочестивого, его первого герцога. За одну только эту жертву — Антонио — Мастера — старший Сенарега заслужит такое прозвище.

Сам же отец Руффино думал о том, чего не мог поведать обоим Сенарега. Аббат вспоминал недавнюю остановку в Стамбуле, беседы с умнейшим из ренегатов Востока — сербом Махмудом, великим визирем султана Мухаммеда. Была у них тогда речь и о Леричах. Но не малый сей замок, какие надежды ни возлагал на него доминиканец, не этот камень меж морем и Днепром. стал предметом совместных дум. Речь шла о большем — отношениях внутри великой мусульманской державы, воинской, и христианской духовной. Обеим, в сущности, не из — за чего было враждовать, ибо церкви, говоря откровенно, все равно, каков кесарь, взимающий с верующего кесарево, отдавал бы тот исправно богово служителям своего господа.

Союз был обещан; новый оплот Ордена братьев — проповедников на Великом море османы обещали не трогать и даже оберегать. Но была у Высокой порты и встречная просьба — о голове Орхана, сбежавшего, по —  видимому, в одну из христианских держав. Только вездесущему и всевластному ордену святого Доминика под силу эту голову разыскать и добыть.

Отец Руффино еще раз пощупал на своей груди заветный мешочек. Святой муж знал, что не простой клочок пергамена носит под сутаной, что то — доподлинный царский знак осман на настоящей, отлично выделанной коже, взятой с плеча убитого турецкого царевича. Отметив восшествие свое на престол резней среди братьев, султан Мухаммед заполучил для своих ищеек довольно таких образцов. Но дрожи, мысля о том, старый солдат ордена не испытывал никакой. Ведь это, в конце концов, была кожа не христианина, а неверного.