Анатолий Соболев - Ночная радуга

• Название: Ночная радуга
• Автор: Анатолий Соболев
• Издательство: «Молодая гвардия»
• Жанр: О войне
• Год: 1972

Повесть НОЧНАЯ РАДУГА — о разведчиках, которые действовали в тылу врага, о людях в Великой Отечественной войне, об их героизме, любви к Родине, о высоких духовных силах советского народа, выстоявшего и победившего в тяжелейшей схватке с фашистами.

---

— Они вас чуть не заподозрили. Ваше счастье, что я сказал, что у вас сын погиб на русском фронте. А эти, — он повел глазами на трупы, — ох и положили немцев! Завтра похороны…

Харальд, не дослушав, повернулся и пошел домой, не заботясь, как воспримут его уход.

Он шел будто в кошмарном сне и все видел перед собой трупы и как их сбрасывают в яму.

Он отошел далеко, до скалы, из которой бил родник. Поймал пересохшими губами светлую звонкую струю, подержал во рту студеную воду и проглотил, ощущая, как приятно она охлаждает горячее горло. Пил долго, ненасытно, будто заливал огонь в груди. Задумчиво стоял и смотрел на чистую струю, на светлую кровь земли, которую мать-земля щедро отдавала человеку. Человек — священный сосуд, из которого господь бог запретил проливать кровь. «Не убий!» На земле происходят деяния страшные, чуждые всему живому, противоестественные. Молодые здоровые парни становятся трупами. Они должны были жить, радоваться солнцу, любить, растить детей, а их самих, еще мальчишками, превращают в трупы и сбрасывают в ямы, как падаль. Разбили священный сосуд, вытекла кровь. Господи, что же это такое? Почему твоя господня кровь, которой ты сам наполнил этот сосуд, проливается по злой воле, от рук лиходеев? Сделай так, чтобы человек на человека не поднимал руки! Сделай так, чтобы люди были братьями!

Харальд охладил лицо из родника и быстро пошел домой. Когда пришел, другими глазами посмотрел на русского. Нет, не страшен. Не злобный и дикий зверь, какими описывают русских немцы, какими он сам себе представлял их, лежал перед ним, а мальчишка лет восемнадцати. Такой же, каким был и его Эдвард, когда уходил воевать. И где-то есть у этого парня отец, мать. И ждут его, как ждал Эдварда Харальд.

Русский лежал неподвижно. Харальд пощупал шейную артерию. Бьется. Сердце у старого рыбака радостно сдавило от мысли, что не дал надругаться над этим юным доверчивым телом, не дал погасить огонек жизни, молодой, еще только начинающейся. И не даст! Нет, не даст! И от этого твердо принятого решения стало хорошо и раскованно, будто выкупался он в освежающей, легкой воде.

Харальд доваривал бульон, когда снова увидел в окно немцев. Мгновение он оцепенело смотрел, как солдаты приближаются к его дому, и не верил своим глазам. Господи, что же это такое! Потом кинулся к топчану и единым духом задвинул его в угол. Лихорадочно забросал русского брезентом, сетью, которую притащил накануне для починки, и непослушными, чужими ногами вышел навстречу страшным гостям.

— Напиться дайте, — попросил Людвигсен и, сняв с головы берет, обмахнулся им.

Солдаты тоже поснимали с потных голов пилотки, красивый ефрейтор сел на валун, на котором Харальд всегда рубил дрова.

Харальд слышал и понимал все, что говорил ему Людвигсен, но не мог сдвинуться с места. Людвигсен удивленно глядел на него.

— Принесите напиться. Жарко.

Ефрейтор, вынимая сигарету из портсигара, тоже смотрел на Харальда. Солдаты выжидательно усмехались.

Харальд внутренне кричал в отчаянии. Он хотел сказать, что сейчас принесет воды, сколько угодно принесет, и хотел повернуться, страстно хотел повернуться и принести воды, пока немцы сами не вздумали войти в дом, — и не мог. Страх сковал его, парализовал.

Влажными красивыми глазами ефрейтор внимательно глядел на Харальда, и старый рыбак с обнаженной ясностью ощутил вдруг, что если вот сейчас, немедленно он не повернется и не пойдет, то у ефрейтора удивление обязательно перерастет в подозрение, и тогда — конец…

Огромным усилием Харальд заставил себя повернуться и пошел в дом толчками, запинаясь на ровном. Долго не мог перенести ногу через порог. Один из солдат, наблюдая за Харальдом, выразительно щелкнул себе по горлу пальцем и подмигнул другому. Оба захохотали. Ефрейтор тоже неохотно усмехнулся, только Людвигсен остался серьезным и проводил старика внимательным взглядом.

Харальд вынес воды. Ефрейтор, принимая кружку, посмотрел в глаза. Харальд жалко улыбнулся в ответ, стараясь изобразить готовность к услугам. Ефрейтор напился, сказал:

— Данке шён.

Харальду показалось, что ефрейтор посмотрел на него на грани догадки, и от этого у старого рыбака похолодела спина.

Харальд принес воды солдатам и Людвигсену. Они напились, присели посреди двора и закурили. Харальд стоял перед ними, и, понимая, что своим видом сам себя выдает, все равно ничего не мог поделать с собою и продолжал стоять и, не владея лицом, жалко и испуганно улыбался.

— Что с вами сегодня? — спросил Людвигсен.

— Голова кружится, — чужим голосом ответил Харальд, а сам посмотрел на ефрейтора.

В одной руке на отлете ефрейтор держал сигарету, другая расслабленно покоилась на автомате. Лицо его было отсутствующим, но в глазах билась какая-то настойчивая мысль. И хотя смотрел он мимо Харальда, старому рыбаку все равно казалось, что ефрейтор думает о нем, до чего-то хочет докопаться, и оттого, что немец думает о нем и вот-вот может нащупать то, чего так боится Харальд, у Харальда кружилась голова и предательски дрожали ноги. Понимая, что надо как-то отвлечь внимание, Харальд вдруг стал говорить, как болят у него ноги, как он не может ходить, что пришла уже старость и порой не знаешь, куда себя деть.

Людвигсен слушал, недоуменно хлопал пепельными ресницами, а ефрейтор все так же вприщурку и будто отсутствующе глядел на фиорд и не торопясь курил. Солдаты над чем-то беззаботно ржали.

Харальд смотрел на окованные солдатские сапоги с короткими твердыми голенищами и думал о том, как долго они носятся, крепкий товар. И эта дикая сейчас мысль о сапогах не уходила, торчала занозой в сознании, и он прятался за нее, боясь подумать, что будет, если немцы вздумают войти в дом.

Наконец они засобирались.

— Прочесываем местность, — сказал Людвигсен, пытливо заглядывая старику в глаза. — Вчера господин ефрейтор сам лично убил русского, а сегодня пришли — его нет. Или утащили, или ожил и куда-то уполз. Узнаете что — сообщите.

Харальд одеревенело кивнул.

Когда они ушли, Харальд почувствовал, что ноги больше не держат, и бессильно опустился на землю. Долго сидел, вперив бездумный взгляд в землю. Пережитый страх и унижение оглушили. День был как кошмарный сон, и Харальд придавленно опустил плечи.

Наконец он собрался с силами и поднялся на слабые, подвертывающиеся ноги. Что же делать? Оставлять русского в доме больше нельзя. Вспомнились прищуренные глаза ефрейтора. И вдруг его осенило. Русского надо укрыть в сарае, который стоит в стороне от усадьбы, в соснах. Там в углу, под старыми сетями и парусом, он его и укроет. Там его не найдут. А если и найдут, то Харальд ничего не знает. Сарай на отшибе, русский и сам мог заползти.

Сосны вонзили вершины в бледную твердь неба. Разлапистые ветви надежно укрывали сарай от постороннего взгляда, зато из окна самого сарая хорошо обозревался весь двор и дорога в поселок. От стволов источался здоровый смоляной дух, кора истекала желтовато-коричневой слезой, которую Альма собирала для обмазки пробок бутылей с консервированной ягодой. По утрам в ветвях стоял птичий гам. Харальд любил после дневных забот посидеть здесь, покурить трубку, глядя на безмятежную гладь фиорда. Посидеть вдали от сутолоки поселка, от надоедливых соседей, в тишине и покое. Нет, все же удачно они с Ингер выбрали тогда место!

В углу сарая, где лежала вверх дном старая лодка и валялись сети, Харальд и устроил лежанку для русского. Он приподнял лодку на подпорки, завесил ее сетями и забросал старым хламом. Никому и в голову не придет, что под лодкой лежит человек.

Харальд вышел, огляделся. Тихо, пустынно. По глянцевой глади фиорда шел немецкий военный катер.

Харальд вернулся в дом и первым делом приложился к фляжке. Отхлебнув большой глоток, почувствовал, как покатилась огненная влага в желудок, полегчало на душе. Перевел дыхание, подумал: «Слава богу, кажется, пронесло с этими немцами!»

Харальд спрятал фляжку, подошел к топчану, снял с русского брезент. Юноша лежал без движения, с восковым лицом. Умер! Харальд испуганно схватил его за руку и облегченно вздохнул: рука была теплой.

К вечеру, когда пришла Альма, Харальд был пьян. Для поддержания духа он все прикладывался и прикладывался к фляжке, пока в ней изрядно не поубавилось.

По тревожно блестевшим глазам дочери Харальд догадался, что ее волнует.

— Жив, жив, — успокоил он и безмятежно улыбнулся.

— Немцы прочесывают местность. Город оцеплен, проверяют всех мужчин, — сказала Альма.

— И здесь они были, — беспечно махнул рукой Харальд. — Людвигсен сказал им, что я отец погибшего на фронте солдата, и они не стали смотреть в доме, — с хвастливой ноткой закончил он.

Альма побледнела и странно взглянула на отца.

— Ты бы еще сказал ему спасибо за Эдварда.