Юрий Яновский - Кровь людская – не водица (сборник)

• Название: Кровь людская – не водица (сборник)
• Автор: Юрий Яновский
• Издательство: Днипро
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1988
• ISBN: 5-308-00214-2

В книгу вошли два произведения выдающихся украинских советских писателей Юрия Яновского (1902–1954) и Михайла Стельмаха (1912–1983). Роман «Всадники» посвящен событиям гражданской войны на Украине. В удостоенном Ленинской премии романе «Кровь людская — не водица» отражены сложные жизненные процессы украинской деревни в 20-е годы.

---

А теперь этим добрым и ученым человеком — Мирошниченко усмехнулся, стал в своем селе он сам. Грабителем, вором и христопродавцем величают его во всех кулацких закутках, то стращают столбом с перекладиной, то подкупают деньгами и хлебом. Ну, да это дело привычное! Вот жаль только, что грамот на землю нету: с ними крепче прозвучал бы закон и для бедноты и для кулачья. Он даже обратился было с этим в уисполком, но там только рукой махнули.

— Чудак человек! Где же бумаги взять на твои грамоты! Видишь, газеты на оберточной печатаем, а мандаты выстукиваем на обороте архивных документов. Черт-те что бывает: на одной стороне наше распоряжение, а с другой — царский орел на него палкой замахивается. Две власти на одной бумаге вмещаются…

Многое вспомнилось Свириду, перед тем как он сказал свои самые лучшие слова. Каждый когда-нибудь произносит свои самые лучшие слова. У одного они, может, оборвались на детском «мама», а потом жизнь так искромсала, помяла человека, что во рту ничего, кроме скверности, и не осталось. У другого эти слова нашлись негаданно для милой, которую он, одолжив у друга сапоги, повел к венцу, а третий вымолвил их на краю могилы, чтобы запомнились детям на всю жизнь.

Свириду Яковлевичу не пришлось пролепетать свое лучшее слово родной матери: день его рождения стал днем ее смерти. Не суждено было раскрыть свою упрямую, несгибаемую душу и перед девушкой: случилось так, что не по любви, а из жалости женился он на молодой вдове, дождался от нее двух детей да и снес ее на кладбище с огорчением, но без слез…

Свирид Яковлевич прочитал за революцию много книг, но слова у него были простые, не книжные, самые лучшие для тружеников и мучеников земли, примостившихся на скамьях и подоконниках, на пороге и на полу помещичьего дома, со стен которого подозрительно смотрели на них недобитые гипсовые красавицы.

— Товарищи, сегодня уисполком утвердил наш раздел. Теперь вы по всем новым законам настоящие хозяева земли. Слышите, люди?

— Слышим, Свирид, — негромко ответили собравшиеся, склоняя головы перед новым законом и землей.

— Ну вот… — И слово, согрев душу, на миг остановилось в груди и забилось в ней, как сердце. — Завтра, только взойдет солнце, приступим к новой размежевке. Пусть каждый принесет на поле свои знаки. Понятно?

И сам умолк в тишине, словно раздумывая: а понятно ли ему самому то, что он сказал? В эту минуту и ему хотелось со стороны послушать свои слова.

Тишину разорвали хлопки, взволнованный гомон. Только Мирон Пидипригора поздно спохватился, хлопнул в ладоши, оглянулся: думают ли другие еще хлопать и не глядят ли на него? И в это время со двора донесся голос Кушнира:

— Ступай, ступай, пока не поздно!

— А ты что, за старшого туточки? — проскрипел кто-то с плохо скрытой злобой и голосе.

— Какой ни есть, а зубы, как фасоль, вылущу! Тогда не обижайся, не обижайся на меня!

— Тьфу на вашу чумовую породу!

— Плюй себе в борщ!

Так самые лучшие слова Мирошниченка перемежались с обыденностью. Он сперва нахмурился, потом улыбнулся: жизнь есть жизнь.

Бледный Степан Кушнир появился на пороге, молча прислоняется к притолоке. Его окликнули сразу несколько голосов.

— Кто там лазил?

— Столыпинский дворянин, — ответил Кушнир, глядя поверх голов.

— Барчук?

— Он.

— А ты ему что сказал?

— А что мне с ним говорить? Сказал, что он сучья контра и чтобы не любовался нашим собранием.

— А он тебе на это что?

— Сказал, что не собранием пришел любоваться, а мной.

— А ты ему что?

— Я ему посоветовал прийти завтра на поле и полюбоваться, как я его землю буду мерить. Тогда я красивее стану.

— Га-га-га! — гремит собрание.

Только Степан и Мирон не смеются.

Свирид Яковлевич поднимает над головой большую руку, вокруг становится тише.

— Теперь, после смерти нашего Василя, земля ему пухом, нам надо выбрать нового председателя земельной комиссии. Сами знаете, какого надо мужика для этого дела: чтоб и землю знал и к людям подходил с понятием.

— А тебе, Свирид Яковлевич, нельзя за двоих? — зашепелявил, поднимаясь с лавки, сухой, как опенок, Поликарп Сергиенко.

Его заостренное книзу лицо выражает и почтение к Мирошниченку и другую, тайную мысль, которую, впрочем, не так уж трудно раскусить: «Пусть все почести и вся ответственность ложатся на одного. Свириду такая уж доля выпала — все эти годы ходить в смертниках. Жаль его, да что ж, пусть сам и несет свой тяжкий крест».

— Кого же выберем?

Мирошниченко отворачивается от Поликарпа, и у того сразу лицо становится жалким: рассердился, того и гляди, поменяет завтра землю, ткнет тебе вовсе черствый клочок, который можно бы подсунуть кому-нибудь из бедняков побогаче. Гляди, так и сделает, — ведь Мирошниченко хоть и свой человек, а все же начальство, да еще коммунист. А Сергиенко хорошо знает — коммунисты теперь с большевиками на ножах: большевики хотят дать беднякам больше земли, а коммунисты — меньше, им только все в свою коммунию подавай.

Сергиенко окидывает быстрым взглядом лавки, раздумывая: кого бы хоть из дальней родни выбрать председателем земкомиссии, чтобы он по-родственному выкроил земельку получше?

А в зале, сбивая Сергиенка с толку, уже звучат голоса.

— Тимофия Горицвита!

— Степана Кушнира!

— Не надо Кушнира: молод еще, горяч!

— Пускай сперва женится!

— Это дело недолгое!

— Ивана Бондаря!

— Ой, миленькие, не выбирайте моего! — испуганно откликнулась из коридора обычно жадная до всякого дела Марийка Бондарь.

Она осторожно вынесла из темноты располневший стан и топталась босыми ногами на пороге.

— А тебе чего надо на собрании, добрая женщина? Или печи дома мало? — возмутился Олександр Пидипригора. — Где ж это видано, чтобы на серьезное собрание бабы перлись?

— Того же, Олександр, чего и тебе: земельки! — огрызнулась Марийка, и вокруг ее маленького с горбинкой носа дрогнули непримиримые морщинки.

— Без тебя ее не дадут! — Пидипригора покосился на тяжелый Марийкин живот, на котором колыхался старенький фартук.

— Дадут, Олександр, да не столько, сколько надо. Мой Иван записал, что у нас только три души.

— А сколько же их у вас, Марийка? Разве уже не три? — с немалым удивлением спросил Мирошниченко, не первый год друживший с Бондарем.

— Свирид Яковлевич, — стыдливо и укоризненно покачала головой Марийка и для ясности пошевелила руками под фартуком, — ну разве не знаете, что я, прошу прощения, по бабьей части на восьмом месяце?

— Да не слушайте чертову бабу! Она вам наговорит три мешка гречневой полбы, да все неполны! — прикрикнул на жену Иван Бондарь. — За сегодня, за один день, целый месяц прибавила. Она, кабы могла, завтра семимесячного родила бы, лишь бы только землю получить.

От дружного смеха затряслись лавки, пол и окна дома. Не смеялись только гипсовые красавицы на стенах, да Марийка замерла на пороге, и лицо ее от стыда и злости пошло пятнами. Она готова была наброситься на всех насмешников с оглушительными женскими проклятиями, но решила, что начать лучше всего с мужа.

— Видали такого бессовестного?! — Она показала пальцем на Ивана. — Это ж не человек, а заноза! Проймет словом до печенок, не пожалеет ни отца ни матери, ни старого ни малого! И не вздумайте его выбирать, — намучаетесь с ним, как я всю жизнь, с первого и до последнего дня мучаюсь!

На запавших глазах Марийки блестели искренние слезы; она сейчас и сама верила, что не Иван с нею, а она с Иваном горюет. Ведь с тех пор, как она себя помнила, все-все обижали ее. Дома нещадно бил пьяница отец, в экономии не жалел зверь приказчик за то, что она убегала от него по вечерам, на гулянках девушки побогаче насмехались над ее бедными нарядами, а парни долго не засылали к ней сватов — уж больно мал был у невесты клочок земли.

Так почему бы теперь, при новой власти, когда начальствует Свирид, не приписать Ивану еще одну душу? Экая важность — сегодня она запищит в люльке или через месяц-другой! Главное, что она, Марийка, услышала свое дитя как раз в тот день, когда снова заговорили о земле. И это казалось ей небесным знамением: раз уж детская душа почуяла землю, никому не отобрать у мужика надел. Вот почему она и мольбами и угрозами донимала Ивана, чтобы он вписал в списки четырех едоков. Но нигде на свете не было правды. Не было ее при помещичьей власти, нет и при мужицкой. Если бы Мирошниченку самому довелось носить дитя, он бы не задавал глупых вопросов и нарезал бы норму как миленький, еще и с гаком! Не поскупился бы!..

Марийка смахнула с глаз слезы и нарочито тяжело вынесла свой живот в темный коридор, чтобы и люди видели что вот-вот появится на свет новая жизнь. Иван даже сплюнул с сердцем.

«Ну не чертова баба? А скажи, что где-то привезли соль или керосин, бегом побежит, словно шестнадцатилетняя…» — и прикинул мысленно, как будет дома отбиваться от жены.