Овидий - Наука любви (сборник)

• Название: Наука любви (сборник)
• Автор: Овидий
• Жанр: Поэзия
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-699-50996-6

Великий римский поэт Публий Овидий Назон (43 г. до н. э. – 17 г. до н. э.) выступает в своей знаменитой поэме «Наука любви» как наставник любовной науки, подробно разъясняющий правила флирта, которые по своей внутренней сути мало изменились за последние тысячелетия. За это скандальное произведение, противоречащее официальным воззрениям на любовь и брак, поэт был отправлен в ссылку императором Августом. В книгу включены также «Лекарство от любви», «Притиранья для лица» и части мифологической поэмы «Метаморфозы».

---

Как нужно выглядеть

Только не вздумай завить себе кудри каленым железом
Или по голеням ног едкою пемзой пройтись:
Это оставь корибантам[51], которые матерь Кибелу
В диких напевах своих славят фригийским вытьем.
Мужу небрежность к лицу. Похитил Тесей Ариадну,
Не украшая висков прикосновеньем щипцов;
Федре мил Ипполит, хотя Ипполит и не щеголь;
Сам лесной Адонис дорог богине любви.
Будь лишь опрятен и прост. Загаром на Марсовом поле
Тело покрой, подбери чистую тогу под рост,
Мягкий ремень башмака застегни нержавою пряжкой,
Чтоб не болталась нога, словно в широком мешке;
Не безобразь своей головы неумелою стрижкой —
Волосы и борода требуют ловкой руки;
Ногти пусть не торчат, окаймленные черною грязью,
И ни один не глядит волос из полой ноздри;
Пусть из чистого рта не пахнет несвежестью тяжкой
И из подмышек твоих стадный не дышит козел;
Все остальное оставь – пускай этим тешатся девки
Или, Венере назло, ищут мужчины мужчин.

Мифологический пример: Вакх и Ариадна

Полно: Вакх призывает певца! Он тоже влюбленным
Друг, и пламя любви с пламенем Вакха сродни.
Кносская дева[52] блуждала, без сил, в песках незнакомых,
Там, где у Дийской скалы хлещет морская волна,
Как была, в чем спала, распустившая складки туники,
Русых волос не покрыв, голой ногою скользя,
В волны глухие кричала жестокого имя Тесея,
Горьким терзала дождем нежную кожу ланит;
Крики неслись, и слезы лились, но и слезы, и крики
Деве были к лицу: прелесть была и в слезах.
Вновь и вновь ударяя ладонями в нежные груди,
«Бросил неверный меня! Бросил! – твердила она. —
Как мне быть? Как мне быть?» Вдруг грянули бубны по скату
Берега, вдруг зазвучал в буйных ладонях кимвал;
Ужасом дева полна, смолкает, не кончивши слова,
Замер вздох на устах, краска сбежала со щек.
Видит: мималлониды[53] закинули кудри за плечи,
Видит: сатиры бегут, богу предшественный сонм,
Видит: старец нетрезвый, Силен, на усталом осленке
Еле сидит и рукой пряди отводит со лба;
Он за вакханками, те – от него убегают и дразнят,
И неумелый седок, не совладавши с ослом,
Вдруг соскользнув с длинноухого, падает вниз головою, —
Хором сатиры кричат: «Встань, подымайся, отец!»
И наконец, золотою уздой уздающий тигров,
Сам в виноградном венце светлый является бог.
Ни кровинки, ни Тесея, ни голоса в деве —
Трижды рвется бежать, трижды от страха застыв,
Вся дрожит, как под ветром дрожит сухая былинка,
Как над болотной водой влажный трепещет тростник.
Бог гласит: «Это я, вернейший друг и заботник!
Дева, страх позабудь: Вакху ты будешь женой!
Небо – брачный мой дар: звездой просияешь на небе,
Путь в ночи кораблям Критский укажет Венец».
Молвив, шагнул с колесницы, чтоб не были страшны пугливой
Тигры, и божью стопу напечатлел на песке,
И, обессиленную прижав ее к мощному лону,
Взнес ее ввысь на руках всепобеждающий Вакх.
Те Гименея поют, эти Эвия[54], Эвия славят —
И на священном одре дева и бог сопряглись.

Как вести себя на пиру

Вот потому-то, когда на столе – возлияния Вакху,
А за столом возлежит женщина рядом с тобой,
Богу ночному молись, молись Никтелийским святыням[55],
Чтобы твоя голова не помутилась вином.
Тут-то тебе и дано о многом сказать незаметно,
Чтобы она поняла: сказано это о ней;
Тут-то вином и чертить на столе говорящие знаки,
Чтобы твоей госпоже знать, чья она госпожа;
Взглядами взглядов искать, изъясняясь их пламенным блеском —
Часто немые глаза красноречивее уст.
Тронет ли чашу губами она, перейми эту чашу
И за красавицей вслед с той же пригубь стороны;
Если к какому куску она потянется пальцем,
Ты, потянувшись за ней, руку рукою задень.
Кроме того, не забудь и понравиться мужу подруги —
Станет полезнее он, сделавшись другом твоим:
Если по жребию пьешь – уступи ему первую долю
И со своей головы дай ему первый венок,
Пусть ему первым нальют, будь он выше тебя или ниже,
Что бы он ни сказал – с легкой готовностью вторь.
Самый испытанный путь – обманывать мнимою дружбой
(Все же опасность таит даже испытанный путь):
Именно так и делец, превышая свое полномочье,
Больше берет на себя, чем доверялось ему.
Мера есть и питью – указать ее вовсе не трудно:
Пусть голова и нога будут послушны тебе!
Больше всего берегись за вином затевать перебранку,
Бойся волю давать рвущимся к бою рукам:
Евритион[56] нашел себе смерть в неразумной попойке, —
Нет, за столом и вином легкая резвость милей.
Пой, коли голос хорош, пляши, коли руки красивы, —
Всем, чем можешь пленить, тем и старайся пленить.
Истое пьянство вредит, но мнимое даже полезно:
Пусть заплетется язык, пусть залепечется речь, —
Что б ты теперь ни сказал и ни сделал не в меру ретиво —
Все для тебя не в упрек: скажут, виновно вино.
«Благо любимой моей и благо любимому ею!» —
Так говори, а в уме: «Чтоб ему сдохнуть!» – добавь.

Ухаживание после пира. Комплименты

Но покидают застольники стол, расходясь многолюдно;
Тут-то сама суета подступ к красавице даст.
Вдвинься в толпу, проберись к красавице, словно случайно,
Пальцами стана коснись, ногу ногою задень.
Вот когда время начать разговор! И Венера, и Случай —
Оба помогут тебе; Стыд неотесанный, прочь!
Здесь твоему красноречью не надобны наши советы,
Только сумей захотеть – сразу же станешь речист.
С ролью влюбленного сладь, словами яви свои раны,
Хитрость любую найди – пусть лишь поверит она.
Это нетрудно: ведь каждая мнит, что любви она стоит;
Даже и та, что дурна, верит в свою красоту.
Часто бывало: притворно любя, притворщик влюблялся,
Взявшись казаться таким, впрямь становился таков.
Так не таите же, девушки, зла на мужское притворство —
Из повсечасной игры часто рождается страсть.
Ты же, о юноша, вкрадчивой речью подтачивай сердце,
Как неустанно река точит нависший обрыв.
Не уставай восхвалять лицо ее, волосы, руки,
Пальцев тонких изгиб, ножки-малютки следок.
Слышать хвалу своей красоте и стыдливая рада:
Каждая собственный вид ценит превыше всего,
Разве Юноне и разве Палладе не стыдно доселе,
Что на Фригийской горе не предпочел их Парис?
Слыша себе похвалу, и павлин свои перья распустит,
А утаишь похвалу – он утаит красоту.
Даже разубранный конь на скачках несется быстрее,
Слыша, как плещет толпа, шею и гриву хваля.
Будь в обещаньях нескуп – обещанья пленяют красавиц.
Всеми богами божись, лишь бы доверья достичь!
Сам Юпитер с небес улыбается клятвам влюбленных
И развевает их вмиг взмахом Эоловых крыл.
Даже стигийской водой сам Юпитер божился Юноне, —
Ложным клятвам не чужд, ложным он клятвам не мстит.

Боги-покровители

Выгодны боги для нас – коли выгодны, будем в них верить,
Станем на древний алтарь и возливать, и кадить,
Боги не праздны, они не стынут в дремотном покое, —
Боги над теми блюдут, кто добронравно живет.
Долг не жалейте платить, договор страшитесь нарушить,
Душу храните от лжи и от убийства ладонь, —
Лишь за одно наказания нет: обманывать женщин.
Здесь и только здесь верность стыдней, чем обман.

Худшее преступление – вероломство

Будем неверны неверным! Пускай нечестивое племя,
С хитростью выйдя на нас, в свой же силок попадет.
Есть рассказ: девять лет лежал плодоносный Египет
Сух, и не падал с небес дождь, орошая посев.
Фрасий пришел к Бусириду[57] и молвил: «Смягчится Юпитер,
Если пришелец прольет кровь на его алтаре».
Тотчас в ответ Бусирид: «Ты сам и падешь, чужеземец,
Первою жертвой богам ради желанной воды».
Сжег Фаларид в жестоком быке Периллово тело,
И злополучный творец пищей творению стал.
Прав Бусирид, и прав Фаларид! Закон всех законов:
Кто злоумыслил смерть – сам этой смертью умрет.
Пусть же теперь поделом вероломных казнит вероломство;
Мучаясь, женщина пусть поданный вспомнит пример!

Слезы

Польза есть и в слезах: слеза и алмазы растопит.
Только сумей показать, как увлажнилась щека!
Если же сухи глаза (не приходит слеза по заказу!) —
Маслом пальцы полей и по ресницам пройдись.

Поцелуи

А поцелуи? Возможно ли их не вмешивать в просьбы?
Пусть не дается – а ты и с недающей бери.
Ежели будет бороться и ежели скажет: «Негодный!» —
Знай: не своей, а твоей хочет победы в борьбе.
Только старайся о том, чтоб не ранить нежные губы,
Чтобы на грубость твою дева пенять не могла.
Кто, сорвав поцелуй, не сорвал и всего остального,
Истинно молвлю, тому и поцелуи не впрок.

Счастливое насилие

Что помешало тебе достичь полноты вожделенной?
Стыд? Совсем и не стыд – разве что серость твоя.
Это насилье? Пускай: и насилье красавицам мило —
То, что хотят они дать, нехотя лучше дадут.
Силою женщину взяв, сам увидишь, что женщина рада
И что бесчестье она воспринимает как дар.
Если ж она, хоть могла претерпеть, а нетронутой вышла,
То под веселым лицом тайную чувствует грусть.
Феба[58] и Фебы сестра познали насильные ласки,
Но не устали любить тех, кто насильно ласкал.
Всем известен рассказ, и все же его повторю я —
Как Ликомедова[59] дочь мужа в Пелиде нашла.
Уж от богини, красой превзошедшей соперниц на Иде,
Пылкий судья получил горькую мзду за хвалу;
Плыли уже к Приаму-царю корабли из-за моря,
Эллинскую в Илион старцу невестку неся;
Клятву давали мужи восстать за того, кто обижен,
Общею честью сочтя месть за позор одного;
Только Ахилл (о, стыд! но мольбе уступил он Фетиды),
Длинное платье надев, скрыл, что мужчина и он.
Что с тобой, Эакид? Тебе ли над шерстью трудиться
Ждет Паллада тебя, но не на этой стезе.
Ты ль над корзинкой сидишь? Рука твоя просит оружья!
Эта ли с пряжей ладонь Гектору смерть принесет?
Прочь отбрось, прочь отбрось веретена с добротною нитью
И пелионским копьем в крепкой руке потрясай!
В том же покое спала девица из царского рода,
Ей самой и пришлось мужа в Ахилле признать.
Силе она уступив (приходится этому верить),
Верно, хотела сама силе такой уступить.
Часто она говорила: «Побудь!» – беспокойному другу,
Вместо былых веретен острый хватавшему меч.
Где же насилие, где? Зачем, Деидамия, хочешь
Лаской того удержать, кем обесчещена ты?

Почему начинает мужчина