Михаил Ремизов - Русские и государство. Национальная идея до и после «крымской весны»

• Название: Русские и государство. Национальная идея до и после «крымской весны»
• Автор: Михаил Ремизов
• Жанр: Политика
• Год: 2016
• ISBN: 978-5-699-84578-1

«Русский вопрос» в российской политике – один из самых важных и болезненных вопросов постсоветского периода отечественной истории. Книга Михаила Ремизова – российского политолога и публициста, президента Института национальной стратегии – посвящена поиску адекватных форм соотнесения русской нации и российского государства.

* Гражданская нация против этнической – чему отдать предпочтение?

* «Обратная колонизация»: вызов исламизма.

* Россия и Запад: трансформация миропорядка после присоединения Крыма.

* Иммиграционная политика: взять лучшее, не допустив худшего.

* Фундамент национального государства: «высокая культура» против мультикультурности.

---

Мы не можем знать, каким окажется этот исторический выбор в итоге, но не можем не видеть, насколько расширилось пространство возможного. И соответственно – пространство воздействия на ситуацию. Поздно «быть реалистами» – когда реальность начинает превосходить ожидания (как худшие, так и лучшие). В такие моменты ты получаешь не то, «чего ты хотел», а то, «что тебе нужно».

Разве не знаменательно, что российское государство, потратившее немало усилий на воплощение своей мечты об «интеграции в цивилизованный мир», навлекло на себя нешуточный гнев мировой империи, сделав всего один шаг в сторону русской нации? Остается сказать словами Гельдерлина – «где опасность, там и спасение». И двигаться дальше.

Часть 1 Реставрация русского

Государство в поисках нации: «русские» или «россияне»?[4]

В стране, которая на наших глазах раскололась по этническим границам, национальный вопрос – как веревка, о которой не говорят в доме повешенного. Но если вы не занимаетесь этнополитикой, она все равно займется вами. Тем более что значительная часть тех причин, которые привели к распаду СССР, остаются в силе по сей день.

Возможно, главная из них – это национальная политика советского образца.

С первых лет существования Советского государства в нем проводилась политика выращивания «социалистических наций». СССР – это первое в мире государство, начавшее применять масштабную практику так называемой «позитивной дискриминации», т. е. дискриминации национального большинства в интересах национальных меньшинств[5]. Примеры этой политики общеизвестны: квоты для национальных кадров на руководящих должностях; насаждение «титульных» языков и культур в республиках (в том числе там, где, как на восточной Украине, для этого не было никаких объективных предпосылок); создание национальной письменности, историографии и, конечно, национальной интеллигенции для того, чтобы помочь отдельным народам шагнуть из родоплеменного строя прямо в фазу строительства «социалистических наций».

Важной частью этой политики было блокирование ассимиляционного потенциала русской культуры. Ассимиляцию многие воспринимают сугубо негативно. Но это справедливо лишь в отношении принудительной ассимиляции – ее часто практиковали полиэтничные государства и столь же часто она имела обратный эффект. Но добровольная, естественная ассимиляция – это процесс, без которого не возникло бы ни одной из крупных современных наций. И без которого, по правде сказать, вряд ли какая-то из них сможет сохраниться в дальнейшем.

Максимального ассимиляционного потенциала большие нации достигают в период формирования городского индустриального общества, которое, как отмечал социолог Эрнст Геллнер, «если оно вообще станет функционировать, должно быть пронизано единой стандартизованной высокой культурой». В нашем случае этот период как раз пришелся на советское время. Общество действительно оказалось во многом связано единой стандартизованной высокой культурой, но советская власть сделала все для того, чтобы миллионы и миллионы людей, говорящие и думающие по-русски, живущие в системе координат русской культуры, продолжали себя считать «нерусскими». Иными словами, чтобы усвоение русской культуры людьми разного происхождения, протекавшее по мере модернизации общества, не означало усвоения русской идентичности. Помимо системы «позитивной дискриминации» (когда в ряде случаев было выгоднее иметь статус «национального кадра»), это достигалось за счет «биологического» понятия национальности, ее фиксации в различных анкетах и пресловутой «пятой графы» в жесткой привязке к происхождению. Чтобы никто из представителей прежде «угнетенных» народов не вздумал сбежать от своих корней.

Благодаря подобным мерам советский инкубатор национальностей оказался на редкость плодовитым – большая часть его питомцев оперилась и вылетела из гнезда. А вот эксперимент по созданию на этой основе долгосрочной культурно-политической общности (своего рода «нации наций») – с треском провалился. Новорожденные нации даже не сказали «спасибо» своим советским родителям – ведь, по законам жанра, они вообразили себя существующими «испокон веков».

Фантом «многонациональности»

Спустя более двадцати лет после распада Союза российская государственность по-прежнему остается постсоветской в своей основе, т. е. сохраняет многие формальные черты прежнего государственного проекта, будучи лишенной его содержания. В сфере национальной политики РФ унаследовала от СССР два главных противоречия.

Первое – противоречие между идеей единой политической нации и принципом многонациональности государства.

Во всех государствах живут представители каких-то этнических меньшинств, но это ни в коей мере не делает сами государства «многонациональными». Многонациональность государства – это не факт, а принцип. Принцип политизации этничности, достигающий своего предела в этнотерриториальном делении страны, т. е. наделении этнических меньшинств национально-государственным статусом. По составу населения Россия как раз весьма однородна – как количественно, в смысле преобладающей доли русского населения, так и качественно, в смысле степени культурно-лингвистической унификации.

Иными словами, мы «многонациональны» не потому, что у нас есть этнические меньшинства, а потому, что они были возведены в ранг наций и получили государственный статус, что находится в явном противоречии с логикой гражданской нации, которая предполагает как раз, что этническая принадлежность меньшинств остается их частным делом.

Второе противоречие национальной политики советского образца – это противоречие между государственным статусом национальных меньшинств и отсутствием аналогичного статуса у национального большинства. Ленинский принцип, в соответствии с которым «большая нация обязана добровольно пожертвовать своими правами в интересах малых наций», лег в основу не только отдельных социальных практик, но и территориального устройства государства. На фоне четкой идентификации союзных республик через титульные народы РСФСР не была «русской республикой» ни по форме, ни по существу. Аналогично, ни Российская Федерация в целом, ни какие-либо отдельные ее части не являются формой национального самоопределения русских как народа хотя бы в той же степени, в которой национальные республики в ее составе являются формой самоопределения титульных этносов.

С самого начала существования Советского государства эти противоречия придавали «национальному вопросу» специфическую остроту. Однако – и здесь мы уже подходим к содержательному отличию РФ от Союза на фоне формального сходства – для СССР национальный вопрос был серьезным, каверзным, но не основным вопросом, поскольку государство имело иной источник легитимности, связанный с наднациональной идеологией. Государство рабочих и крестьян, а по сути государство-партия, могло, в отличие от своих соседей по Евразии, позволить себе декларированную многонациональность как своего рода «роскошь», поскольку имело иной, наднациональный источник легитимности. Аналогично, с многонациональностью до поры до времени могли совладать династические империи (с той оговоркой, что большая и лучшая часть их существования приходилась на тот период, когда «принцип национальности» еще не стал преобладающим в мировой политике). РФ находится совсем в ином положении. Ее государственная власть не имеет «трансцендентного» источника легитимности, подобного «божественному праву» династических империй или идеократическому принципу партийного государства. Она утратила «наднациональную» точку опоры, но многонациональность как принцип сохранила. Такое положение нельзя назвать устойчивым.

Другое немаловажное отличие состоит в том, что у современной России куда меньше, чем у Советского Союза, оснований держаться за этот принцип. К этническому ядру здесь принадлежит более 80 % населения, русский язык безоговорочно доминирует практически на всем пространстве страны (за исключением относительно компактных анклавов иноязычия) и является родным языком для людей самого разного происхождения; внутри самого русского ядра нет таких барьеров для взаимопонимания (диалектовых, социокультурных), какие есть между, например, «северянами» и «южанами» у ханьцев или итальянцев.

И тем не менее российский эталон политкорректности исключает возможность трактовки русских как «титульного» национального большинства. В публичной риторике первых лиц страны, начиная с первого президента РФ Бориса Ельцина, преобладает идея строительства «российской гражданской нации». Если продолжать параллели с советским опытом, она является калькой идеи «советского народа» как «новой исторической общности». Подчас российский официоз прямо ссылается на советский прообраз («новой исторической общности») как пример для подражания – в частности, эта идея не раз звучала в ходе знакового заседания Госсовета в Уфе, проводившегося по горячим следам молодежных протестов на Манежной площади. В зависимости от степени оптимизма говорящего «новая историческая общность» упоминается либо как нечто, что мы уже «построили», либо как нечто, что мы только должны «построить».