Владимир Детков - Свет мой светлый

• Название: Свет мой светлый
• Автор: Владимир Детков
• Издательство: Современник
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1984

Тема родного Курского края проходит через всю книгу Владимира Деткова. В миниатюрах автор стремится запечатлеть многокрасочные, многоголосые мгновения жизни, выразить ощущение прекрасного, передать красоту русской природы. Здесь и раздумья о времени и людских судьбах.

Светлый взгляд на мир, вера в силу добра присущи также рассказам и повести о наших современниках, в которых писатель ценит верность, бескорыстие, трудолюбие.

---

— Догадываюсь, что не чаи распивать прикатил в такую непогодь. Только у нас гостя сначала угощают, а потом слушают. Так что не обессудь, прошу к столу, — Митя, сопроводив слова приглашающим жестом рук, взялся за графинчик с темно-красной жидкостью. И с приговоркой: «Наливка для того и есть, чтобы наливать» — наполнил две большие пузатые рюмки.

— Со знакомством, как говорится, и с брудершафтом, — провозгласил Митя, поднимая свою рюмку. — А хозяюшку мы извиним, она при исполнении своих первейших обязанностей, — добавил он нежно, взглядом указывая в сторону горницы, откуда слышались почмокивания и ласковые материнские приговоры…

Серега понимающе кивнул и широко улыбнулся в ответ, искренне разделяя радость этого дома, проросшую сквозь большую беду.

Наливка, в сравнении со спиртом, показалась Сереге питьем символическим — сладкая, мягкая, тягучая, и он быстро справился со своей долей, не без удивления отмечая терпковатое последействие во рту с привкусом малины, смородины и еще каких-то незнакомых ягод и приправ. Митя же тянул наливку не торопясь, прижмурив глаза и, когда допил, с причмоком поставил рюмку на стол.

— Деда наш любил эту наливку. Теплынькой звал. Придет, бывало, из тайги, с холода, и прям с порога бабушке: «Плесни-ка теплыньки и теплика разломи». Хлеба, значит. Шубу да шапку сбросит — и к столу. Долго-долго тянет стаканчик, жмурясь от удовольствия. Потом отломит краюху от горячей хлебины и вдыхает ее аромат, отщипывая по крохе. Сидит весь добренький, сияющий и приговаривает: «Ну ягода-забава, ну весела, ну лукава. Я сижу, а она бежит-катится». И потирает ладонями по груди, по животу, по бедрам, показывая, где она бежит-катится. Потом, отогревшись, заключает со вздохом: «Ну, значит, теперь и дома я. Здравствуйте, значит». Тогда уж бабушка чугунки из печки тянет, стол едой заставляет. За обедом и разговоры…

Серега живо представил нарисованную Митей картину, даже голос деда, веселый, прибауточный, послышался. А по всему телу, по самым дальним закоулкам его, и впрямь тепло прошло-пробежало, одомашнивая, умиротворяя.

Разговор потек сам собой, без натяжек и неловкостей, словно они до этого всю жизнь в приятелях ходили.

Серега радиограмму показал, ситуацию изложил, не скупясь на подробности. Митя выслушал все, не перебивая, и только не согласился с фразой Серегиной о Харитоне: «Магарычник, а как что — сразу в кусты…»

— Что Харитон мужик хитрый, то правда. Только от хитростей своих он же первый и страдает. Взять хотя бы собак. Сам знаешь, хорошая лайка ружью в цену. Охотник без собаки что хозяйка вон без ухвата: из огня чугунок не выхватишь голыми руками, в чащобе без собаки зверя не сыщешь. Каждый себе старается заводить. Выменивают щенка породистого, прикупают на стороне для племени. У нас в обычае одаривать щенком. И подрастающих охотников в своем дворе, и соседей. Так что на деревне все дворы, если не по человечьему корню, то уж по собачьей линии родственники меж собой. А Харитон Семенович в Харькове у зятя в гостях побывал, и тот, видно, надоумил его собачьим бизнесом заняться. Завел он себе трех сук. Ну, и наплодили они ему хлопот в один присест. Свои, конечно, покупать у него не стали. И не потому, что десятку-другую жалко, а не принято ведь. По берегу и в поселке тоже сбыта не нашел. Притопить — рука не поднялась. Так и остался при псарне. Сам теперь иногда порыкивает. Но мужик он стоящий. А уж я ему по гроб жизни обязан… Туманцу напустить он мастер. И юмор у него своеобразный, привыкнуть надо. И тебя ко мне направил не из хитрости, не потому что в кусты спрятался, а по обстановке. Просто лучший ход подсказывал, а объяснять долго не стал, да и не ловко ему… Во-первых, у меня одного два мотора. Во-вторых, ночью мы до поселка не ходим. Там перекат есть, его только засветло проходить можно. А если уж кому приспичит, то на полпути высаживается у лесника дяди Никиты. Он ближе всех к железной дороге. Харитон-то с ним в натянутых. Все из-за тех же собак. Дядя Никита его пожурил за щенячью коммерцию и предрек: сам ты, говорит, скоро с ними завоешь. Харитон обиделся, конечно. А когда Никита Васильевич мне Каштана привез, тут Харитон и вовсе на него надулся. Он, оказывается, хотел мне своего щенка преподнести, а дядя Никита опередил. И смех и грех. Наши-то пропали после того, как случилось… Вулкан, отцов любимец, после похорон всю ночь выл, а потом вырвал цепь и сбежал на зимовье. Там и нашли его скелет с ошейником и цепью. Волки, должно, разорвали. Думал, наверно, что отец без него ушел в тайгу… А отец-то рядом…

Митя примолк, в окно глянул. Стекла синью темной взялись, сгустели сумерки.

— Пожалуй, пора, — уловив в Серегином взгляде нетерпение, сказал он и встал.

Серега с готовностью поднялся, благодаря за угощенье, и с надеждой посмотрел в сторону горницы. Но там было тихо. Видно, мама Люба, усыпляя сына, и сама прикорнула.

Митя набросил на плечи фуфайку и вышел первым. На крыльце постояли, привыкая глазами к темноте.

— Сам-то на моторке ходил? — спросил Митя.

— А как же. Дончак я. Свой «Вихрь» дома скучает.

— Ну и славно. Грех, конечно, одного по незнакомке отпускать в ночь, да ты уж не серчай. Не могу я их и на полчаса оставить.

— Да понимаю, понимаю, о чем речь…

— Первые дни, как привез их с поселка, во двор выскочу за чем-либо — и бегу назад: не случилось ли чего?.. Страх какой-то преследовал все время. Посреди ночи по нескольку раз просыпался. Все прислушивался — дышат ли… Сейчас второй месяц, как они здесь. Трясучка вроде улеглась. А все равно, пока на реку иду свои замеры делать, сто раз оглянусь и вздрогну от мыслей-представлений всяких… Такой уж пуганый я теперь.

Тихо проскулив, ткнулся в Митины колени Каштан, до этого незаметно сидевший в темном углу крыльца.

— Что, родимый, заскучал? — ласково сказал Митя, опуская руку на большую голову собаки. — Вот он мой первый спаситель. После похорон я всю нашу живность по дворам раздал, а сам вернулся на свою стройку. В строители я уже врастал. В армии в стройбате был, монтажный техникум окончил, больше года по специальности работал. А как вернулся из пустого дома — чувствую, не могу… И профсоюз, и комсомол ходили вокруг меня как подле больного, путевку на курорт предлагали, развеяться… И Любушка уже была. Только-только начиналось у нас. Она в бухгалтерии нашей работала. Месяца полтора промаялся — и рассчитался. Вернулся дом обживать. Тут мне дядя Никита и подбросил братца четвероногого. Вовремя подбросил. А то я втихомолку сам подвывать стал. Чудится всякое. За какую вещь ни возьмусь — голоса слышу… То матери, то отца, то бабушки, то Акимки… Так и до дедушкиных красок добрался. Дедушка учил меня своему ремеслу святому, да, видно, не та закваска… Мне и нравилось красками изображать, но к лицам, а ликам и подавно, равнодушен был. Лучше петушков да зверьков всяких намалюю, чем лицо человеческое. Стыдился, должно, прозвища его. Да и не понимал еще, о чем он втолковывал. «Я ж тебя, — говорит, — не поповству учу, не смирению замольному. Покой душе человеческой и строгость всегда нужны. А уж вера… вера в самого себя, в отца, в мать родную… Не нужны, скажешь?!» Сердился дедушка, что не понимаю. Да не на меня одного. Он и с отцом, и с другими мужиками спорил. К богу у него какое-то свое отношение было. Не слыхал ни разу, чтоб он молился когда. Бабушка, та шептала ко вечерам да крестилась. А дед только посмотрит в угол святой, построжает лицом, и все… Так что прозвище Богомаз несправедливо к деду. В глаза его, пожалуй, никто так не называл. А мне вот досталось. Свой же родич, мамин брат, в хмельном излиянии чувств обласкал меня «богомазенком»… И как выговорил-то языком заплетущим. Деду я, конечно, не сознался, но уроки рисования стал избегать. Тем более что и в интернат прозвище это на языках дружков перелетело…

Митя помолчал. Погладил Каштана и сказал ему:

— Ну что, Каштанушка, пошли гостя проводим. А он и матушке твоей поклон передаст.

Втроем они сошли с крыльца. Возглавил шествие Каштан, уверенно повернув в глубь двора. Возле сарая под елью остановились.

Митя отделил от стены две жердины. Серега угадал — весла.

— Мотор мотором, да с деревянными руками лодка надежней.

Серега, вспомнив о канистре с бензином, попросил Митю подождать и обернулся к машине.

«Газик» в темноте казался нахохлившимся, обиженным, точно некормленая лошадь. Сереге аж не по себе стало: по-хорошему, по-хозяйски, помыть бы надо бедолагу, да когда ж тут. Извлек из кузова двадцатилитровую канистру, взял фонарь, хотел было и топорик прихватить, но раздумал. Нащупал под сиденьем зачехленный охотничий нож и пристроил его на поясном ремне. Так-то спокойней будет.

— Бензин, что ли? — встретил его Митя вопросом. — Ну зря беспокоился: мотор заправлен, запас тоже имеется. А фонарь, конечно, сгодится. Но только на крутой случай А так лучше не слепить себя. Река — дорога бегучая, потиху, помалу принесет куда надо. Будь Акимка поболе, мы бы всем домом к тебе в попутчики назвались. Люба тоже охоча к путешествиям. Помню, как-то сплавлялись мы с братом к дяде Никите так же вот затемно. В техникуме еще учился, на экзамен опаздывал. Я у руля сидел, вел на самых малых. Акимка на носу лежал, вопросами меня забрасывал и сам говорил, говорил, будто на всю жизнь наговориться хотел. Фантазер он у нас был. Нынче бы десятый окончил… Ночь тогда, правда, светлой была. Луна яркая гуляла. Пожарче моей разгорелась.