Амритрай - Современная индийская новелла

• Название: Современная индийская новелла
• Автор: Амритрай
• Издательство: Прогресс
• Жанр: Современная проза
• Год: 1976

Сборник составлен из рассказов прозаиков, пишущих на основных языках огромной страны; это картины жизни разных ее краев: Пенджаба, который зовут житницей Индии, золотого Бенгала с его шумной шестимиллионной Калькуттой и лоскутным покрывалом рисовых полей, просторного Тамилнада и маленькой, чистенькой Кералы — самого южного из индийских штатов, где мысом Канья Кумари кончается земля.

Каждая из литератур, представленных в сборнике, обладает традицией весьма почтенной продолжительности. Острота социальной направленности — характерная черта современной индийской прозы, не обходящей ни один из мучительных вопросов времени.

---

Однако в решающий момент все эти соображения отошли на задний план, уступив место основному: девушка стала обузой для семьи.

Не слишком юная, Ума заранее готовила себя к тому, что ей со многим придется смириться. Но о подобной ситуации она, конечно, и не помышляла.

Ума старалась сделать так, чтобы Ранга как можно реже заходила к ним. Однажды, когда Ранга пришла уложить ей волосы, она отказалась от ее услуг, сославшись на неотложные дела. На следующий день Ранга пришла опять. Но Ума успела уже причесаться сама. Ранга заметила это, но не сказала ни слова. Может быть, и обиделась, но вида не подала. Через несколько дней как-то утром она принесла Уме блюдо тушеных овощей.

— Умеш в полдень вернется, так пусть поест. Да острого соуса еще добавь, он это любит. Только целое блюдо-то перед ним не ставь — этот дьявол все сожрет и тебе ничего не оставит.

Ума, конечно, к этой еде и не притронулась.

Однажды вечером она сказала Умешу:

— Не могли бы мы получить квартиру попросторнее? Тебе ведь зарплату прибавили.

— Отчего же, могли бы. Только зачем это нужно? — отозвался Умеш, стаскивая замасленные штаны.

— Разве ты не хочешь? — упавшим голосом спросила Ума.

— Да как же это возможно?! — удивился Умеш. — Весь дом нам все равно не дадут. Соседи куда же денутся?

«Пусть хоть в ад провалятся!» — хотелось крикнуть Уме.

С некоторых пор она совсем перестала общаться с Рангой и заходить на их половину.

Ума попыталась завязать знакомство с другими соседями, но их квартал в основном населяли приезжие из Андхры и Пенджаба. Правда, довольно далеко от них жила еще одна бенгальская семья. Хозяйка дома была пожилая женщина, к тому же туговатая на ухо. Охрипнешь, пока с ней до чего-нибудь договоришься.

Однажды вечером, возвратившись как раз от нее, Ума услышала за тонкой перегородкой какой-то шум и знакомые голоса. Она замерла на месте. Звук оплеухи, смех Ранги, потом слова:

— Отстань. Иди домой. Наверное, твоя жена уже вернулась.

— Ну и пусть. Нечего было меня женить. — Это был голос Умеша.

— Тебе бы, беспутному, всю жизнь шляться. А я мужняя жена, честь свою марать не хочу.

— Тоже мне, при немощном-то муже она за честь свою дрожит! Да замаранная она еще дороже ценится!

Больше Ума слушать не стала. Она прошла на кухню и громко хлопнула дверью. Как длинная, тонкая игла, укололо ее это самое интимное обращение на «ты». Оно, как ей казалось, проливало яркий свет на их отношения.

Через несколько минут в кухню вышел Умеш.

— Куда это ты уходила? Я уж подумал, не сбежала ли.

— Тайком не сбегу, предупрежу заранее, — отрезала Ума, с грохотом закрывая дверцу плиты.

— Ну и ну! И эта шипеть научилась! — расхохотался Умеш и крикнул: — Эй, Ранга, поди-ка, взгляни на нее!

— Что там у вас стряслось?

Ранга показалась на пороге, и Уме стало не по себе от ее веселого голоса.

— Гляди, у твоей ящерки-то ядовитые зубы прорезались, как у кобры. Кто теперь с ней совладает?

— Ты ее из ящерки в кобру превратил, ты и приручай, а соседей не впутывай, — уходя на свою половину, бросила Ранга.

— Ясное дело, соседи только представления глядеть охочи, — не остался в долгу Умеш.

Было слышно, как Ранга снова засмеялась.

— Чем через стенку перешучиваться, — сквозь зубы проговорила Ума, — шел бы уж туда, там и смеялся бы на здоровье.

Умеш как будто и не понял ее иронии.

— И то верно, — спокойно проговорил он. — Пока ты тут кухню крушишь, мы там повеселимся, — и ушел.

С того дня Ранга перестала заходить к ним. Умеш этого как будто не заметил. Да и не такой он был человек, чтобы замечать.

Однажды, когда Ума подмазывала глиной потрескавшуюся печь, около кухни появилась Ранга. На лице ее играла какая-то странная улыбка.

— Не хочешь поддерживать знакомство — не надо, — сказала она. — Только не забывай, девочка, что свое счастье ты из моих рук получила. Одалживать у тебя я не собираюсь. Но помни: стоит мне пальцем пошевелить — и все будет мое. Поняла?

Она ушла, а Ума, сгорая от стыда и унижения, долго не могла прийти в себя.

Ума испуганно села на постели. Она все-таки уснула. Но и во сне ее преследовало все то же видение…

Ума вошла в кладовку, набитую всяким хламом. Ей нужно было взять керосин. В четыре утра вернется Умеш, а для него одного можно разогреть чай и на щепочках, политых керосином. Ума помнила, что лампочка в кладовке недавно перегорела, и захватила с собой спички. Она уже протянула руку к бутыли и вдруг похолодела — гаснущий огонек выхватил из тьмы тугое кольцо: кобра! Холодные жестокие глаза были устремлены на Уму и лишали способности двигаться. Большим усилием воли ей удалось сбросить с себя оцепенение, и она рванулась к двери. Дверь была заперта. Ума налегла на створки всем телом, но они не открывались… Приходя постепенно в себя, Ума поняла, что в дверь комнаты и в самом деле стучат.

— Ума! Открой!

Голос Ранги. Страх как рукой сняло.

— Что случилось? — спокойно проговорила она, открывая дверь.

— У тебя не осталось меду, который недавно приносил Умеш?

— Почти весь кончился.

— Дай, сколько есть. А то у моего грудь разламывает — сил нет. Придется таблетки с медом растереть. Доктор сказал, что, если ему совсем плохо будет, нужно давать таблетки с медом.

Никогда еще Ума не видела Рангу такой встревоженной. Похоже, и правда за мужа беспокоится.

— Совершенно не помню, куда я поставила банку с медом, — сказала Ума.

— Ничего, я сама поищу.

Ранга повернулась к кладовке.

— Постойте! — невольно вырвалось у Умы, но затем она только добавила: — Там света нет.

— Дай мне спички.

Ума протянула ей коробок.

«Теперь будь что будет, — сжав зубы, твердила она себе, — я тут ни при чем».

Ранга открыла дверь кладовки. Ума прислонилась к косяку и, затаив дыхание, ловила каждый шорох. Вот Ранга зажгла спичку. Вот отодвинула стоявшие на дороге мешки и банки и направилась к подвесной полке. Первая спичка догорела; она зажгла еще одну. Что это? Сдавленный крик — или ей показалось? Некоторое время все было тихо. Потом Ранга вышла из кладовки и закрыла за собой дверь на крючок.

— Нет, со спичками там ничего не найдешь. Сейчас принесу свою лампу, — сказала она и вышла.

Ума даже не пыталась разобраться, что творилось у нее на душе, но казалось, что черное подозрение, как змея сжимавшее тугими кольцами ее сердце, вдруг исчезло, и ей сразу стало легко дышать.

Когда Ранга вернулась с лампой и снова подошла к двери кладовки, Ума наконец очнулась.

— Постойте, — сказала она, — вы не найдете, я сама поищу.

— Нет, — ответила Ранга, — тебе туда нельзя. Там змея какая-то. Надо сначала убить ее.

Ума только теперь заметила длинную палку, которую Ранга держала в другой руке.

— Но ведь банку с медом все равно нужно достать, — проговорила Ума, позабыв, что следовало бы изобразить удивление и испуг.

— Конечно, — откликнулась Ранга, и даже при тусклом свете лампы было видно, как вымученно она улыбается, — буду хоть знать, что сделала для него все, как сказал врач.

— Тогда давайте, я посвечу. Пошли вместе.

— Возьми, — сказала Ранга, протягивая Уме лампу, и, как бы оправдываясь, с иронией добавила: — Свою опору надо беречь, какая бы шаткая она ни была. А сейчас у меня одна надежда — на тебя. Так и знай.

Может быть, именно в эту минуту при тусклом свете коптилки Уме и удалось наконец разглядеть, какая она на самом деле, эта Ранга. Ничего не ответив, Ума первая открыла дверь кладовки.

Перевод Е. Бросалиной

Голам Куддус Чаша

В моей комнате висит одна-единственная картина — иранская винная чаша на фоне бескрайней синевы небес.

Я повесил картину так, чтобы на нее падали первые лучи утреннего солнца, и передвинул свою постель к противоположной стене, чтобы, просыпаясь утром, видеть картину перед собой.

Нравится мне сама картина или же я просто люблю художника, который мне ее подарил? А может быть, тут есть и то и другое? Если бы картина была лишена очарования, повесил бы я ее перед глазами, повинуясь одному только чувству симпатии к ее творцу?

Я слышал, что в персидской поэзии «сура» (вино) — это символ жизни, а «джам» (винная чаша) — ее вместилище. Художник поместил винную чашу среди бесконечности. Как будто виночерпии Омара Хайама, укрывшись за густо-синим занавесом небес, говорят, протягивая чашу: «Наполни ее нектаром, и пусть он никогда не иссякнет». Художник проявил немалую смелость, дав это новое толкование. Внизу он написал в форме рубаи:

Держу я чашу дивную с вином.
Запреты вековечные — на слом.
Попробуй только опрокинуть чашу —
Я целый мир переверну вверх дном.

Вначале, когда я смотрел на картину, на душе у меня становилось радостно. Она — словно неустанный призыв к наслаждению жизнью, гордый протест против всякой обыденности. Вечный трепет, сокровенная тайна творения любви и природы.