Лилия Беляева - Убийца-юморист

• Название: Убийца-юморист
• Автор: Лилия Беляева
• Жанр: Детектив

---

- Ни тот, ни другой, ни третий.

- Кто же, кто?!

- И вопросы, и ответы потом. Пока же, мой генерал, идет охота на волков. К слову, грипп не отменяется. Он ведь дает серьезные осложнения. Например, на легкие... Тогда на улицу ни в коем случае выходить нельзя! Ни в коем случае!

- Все ясно. Хотя мало чего ясно, - ответила я.

- Таковы способы выживаемости жирафов в условиях саванны, мой генерал! Время, надеюсь, работает на нас.

Конечно, я вовсе не хотела ослушаться Николая Федоровича. Как это было ни тошно, однако для пользы дела я обязана была "болеть гриппом" да ещё с осложнениями.

Только ведь жизнь, как известно, не стоит на месте и внезапно выбрасывает такой фортель, что все твои благие планы и намерения рушатся в одну минуту.

... Утром сквозь шум воды слышу, как настойчиво звонит телефон. Выплевываю зубную пасту, выскакиваю в коридор...

Взвинченный, плачущий голос Дарьи:

- Приходи скорее! Витька приехал! С ним истерика! Он такое кричит! Такое!

- Ты с московской квартиры звонишь?

- Да, да, да! Я одна! Муж на работе. Он пьет и кричит. Я о Витьке! Скорее!

Схватила попутку. Через двадцать минут уже брала влет ступени Дарьиной девятиэтажки. Еще минуты три - и дверь распахнулась, и я слышу своими ушами злой, исступленный крик:

- Я - убийца! Я убил свою мать! Берите меня, вяжите меня, пока тепленький! Или я сам себя повешу! Сам себя зарежу! Где нож? Куда ты, дура Дашка, спрятала все ножи? Я и тебя сейчас убью, как убил нашу мать! Мне теперь все нипочем! Все! Сволочь я! Мерзавец! Подлец из подлецов! Козел вонючий!

Что мне следовало делать? Если бы я была стопроцентным следователем по особо тяжким преступлениям? Немедленно звонить Николаю Федоровичу и сообщить о том, что Виктор Никандров признается в убийстве собственной матери.

Но я не делаю этого. Не спешу делать. Я вхожу в комнату, из которой несутся яростные вопли Дарьиного брата. И тут моим глазам предстает такая картина... Он, весь в крови, лежит на полу со связанными руками и ногами и колотится головой о край кровати. Дарья, в разорванном платье, растрепанная, босая, пробует оттащит его на середину комнаты, но он не дается, сгибает ноги в коленях, потом резко разгибает и пробует ударить сестру. А если она подползает к его голове - норовит укусить. Взгляд у него как у помешанного. Вполне вероятно, что он и впрямь сошел с ума... Глаза мутные, выпирающие из орбит...

Что было делать? Мы вместе с Дарьей вцепились в ноги этого здорового буйствующего мужика и оттянули его подальше от твердых предметов.

- Виктор! - позвала я. - Виктор!

Он посмотрел на меня с ненавистью и как пропел на последнем дыхании:

- Я - не Ви-и-и-ктор, я - убийца-а-а-а...

И словно бы уснул с открытыми глазами, обмяк, ослабла его воля к сопротивлению.

Мы с Дарьей переглянулись. Я догадалась, что она сумела как-то связать брата именно в такие минуты, когда он стих и словно бы умер.

Дарья смотрела на меня затравленно, с надеждой. Но у меня теперь не было выбора. Я кивнула своей подруге, словно пообещала ей полный порядок и умиротворение на охраняемой ею территории, и вышла в прихожую.

Но телефон оказался на кухне, где царил полный кавардак. Видно, здесь буянил Виктор. Кастрюли валялись на полу, под ногой трещали черепки разбитых тарелок и чашек... Телефонная трубка издавала призывные звуки из-под стола, а сам телефон лежал на боку возле порога...

- Скорая? Пожалуйста, поскорее...

И через некоторое время, очень тихо:

- Николай Федорович...

Дальше не помню ничего. Закружилась голова, меня повело, и я рухнула в какую-то лиловую тьму, полную пляшущих, скачущих молодых людей, и все они оглушительно кричали: "Я убийца! Нет, я! Нет я! Я, я, я - настоящий убийца! Эта журналистка Татьяна Игнатьева влезла не в свое дело, и все напутала! Больно самоуверенная! И нахальная! Дрянь, дрянь!"

Очнулась. Лежу на кровати. Неподалеку Дашкино лицо.

- Что это со мной? - спрашиваю.

- Обморок. На нервной почве. Тебе сделали укол. Сказали - пусть поспит. Лежи.

- А Виктор где?

- Увезли.

- Что он здесь городил? Как, за что он убил твою мать?

- Не знаю. Ничего не знаю и не понимаю, Татьяна. Вот в какую я тебя историю втравила...

- Да ладно... Надо подождать, и все прояснится.

- Я дам тебе чаю с медом. И себе налью. Успокаивает, - предложила Дарья, встала, не дожидаясь моего согласия, и ушла в кухню.

Мне было отвратно. Получалось, что все мои логические построения, связанные с Ириной и Андреем, - сплошная муть, продукт бабьего ума, склонного к преувеличениям и поспешным выводам.

Получалось, что они вовсе не те, за кого я их принимала, что зоря я столько усилий потратила на разоблачение их любовно-криминальной связи, что все это ерунда и чушь.

Получалось, и мотивы убийств были совсем не те, к которым я прибежала, задыхаясь от восторга перед собственной прозорливостью. Ну раз возник неведомый шофер!..

А если к тому же Виктор сказал правду, что это он убил свою мать...

Дарья ткнула мне в руки кружку с дымящимся чаем:

- Пей! И вот тебе бутерброд... Ты же часа три спала.

- Ты веришь, что Виктор мог...

- Не знаю, Татьяна... Я сама вот-вот сойду с ума. Я сама все думаю, думаю: "Неужели он мог?" Мать же его жутко любила! Они ж с ней так ворковали в последнее время! Я даже обзавидовалась... Он же её любимчик! Но он ведь муравьев жалел, даже муравьев! Старался обходить их, боялся раздавить! Он даже Петра называл Петечкой, Петюшей! Самого Петра! И вдруг такое! Он, конечно, не ангел, он беспечный, бестолковый, но он если работает, то работает как зверь! Не пьет, молчит и никого в мастерскую к себе не пускает. Матери непременно на день рождения и Восьмое марта дарит цветы. Я забываю, он напоминает: "Дашка, вспомни, что ты должна сделать для родной матери!" Не знаю... не верю! Бред!

Но через минуту:

- А если все-таки... мог? Он же попивал! Он же однажды разодрался с приятелем! Из-за чистой ерунды! Один доказывал, что Шилов большой художник... Это его приятель доказывал, а Витька кричал, что - ремесленник и даже не всегда в ладах с анатомией! Такой шум подняли! Мать и я разнимали... его однажды в милицию забрали... Он на выставке какого-то шизика-скульптора дернул глиняного Христа за... орган из глины же и оторвал. Он потом и в отделении доказывал, что такой Христос - похабщина одна, бред сивой кобылы! Что его на дерзость спровоцировали ключи, привешенные к этому органу... Да много чего можно вспомнить, когда он всякие штуки отмачивал... И от жен убегал по странным причинам. Одна, Люда, довела его разговорами о колбасе и холодильниках... Ему не в кайф было, как она объясняла долго и нудно, чем один сорт колбасы отличается от другого, один тип холодильника от другого... Она хозяйственная была, а он это не воспринимал. И от второй убежал сам. Тоже как-то дико звучит из-за чего... Эта о доме почти не заботилась. Он сам за картошкой ходил. Она допекла его сериалами. Ни одного не пропускала. А он хотел смотреть футбол-хоккей. А телевизор - один.

- Слушай, - спросила я, - а кто такой Петечка, Петюша? Знакомый ваш?

- Можно сказать, очень близкий! Прям родной! - ответила Дарья. Витькин кормилец и поилец. Он их три штуки уже сделал и продал. Холстов, красок накупил.

- Кого "три штуки"?

- Да Петра Первого! Витька зовет его попросту, от большого душевного расположения, Петечкой.

- Ах вот оно что!

- Он же тот ещё юморист! А полный титул, если... если... будет "убийца-юморист". Ничего себе?

- Ничего... Но давай подождем... Давай не будем накручивать... Его куда увезли? Кто увез?

- Сразу две "скорых"... Одна белая, вторая голубая. Не помню, в которую положили... Сказали - "ждите известий". Обещали сами позвонить...

... Париж... Париж... Почему-то в тот момент, когда Алексей спросил меня, где я хочу очутиться, я сказала:

- В Париже.

Хотя должна была сказать:

- Чем дальше от Земли, тем лучше.

Самое большое мое желание было и самым детским - не думать, не занимать мозг проклятыми мыслями о добре и зле, о силе порока и слабости добродетели. То есть в конечном итоге все сводилось к одному тоскливому упадническому выводу: "В мире переизбыток лжи. Так было, есть и будет".

... Мы сидим с Алексеем в кафе на Монмартре. Всего три голубых столика под тентом этого кафе... Мимо идут люди. Их много. Они словно бы роятся. Туристы, сплошь туристы... Всем хочется подышать заманчивым воздухом Парижа, чтобы потом где-то бросить между прочим:

- Монмартр? Ничего особенного...

Но Париж как-то же воздействует, как-то же, помимо твоей воли, способен утешить... Ну хотя бы тем, что похож на проходной двор человечества. Это даже не город, а декорации, частью оставшиеся от прежних исторических спектаклей, частью подстроенных заново. Париж говорит тебе: "Не унывай! Все повторяется. Ничто не ново под Луной. Лови мгновение!"

И я ловлю его. Запах кофе из маленькой чашки кажется каким-то сверхчудесным, потому что смешивается с прохладой осеннего парижского утра, когда вовсе не холодно и солнечно, однако и не жарко, когда тонкий шерстяной свитер и джинсы - в самый раз. Из керамической бежево-зеленоватой узкой вазочки склонилась белая розочка и уронила на голубую гладь легкий лепесток, похожий на ладью. И как-то очень кстати. Здесь в Париже, на знаменитом книжном развале, Алексей купил мне книгу японских поэтов восемнадцатого века и поучительно сказал: