Осаму Дадзай - Современная японская новелла 1945–1978

• Название: Современная японская новелла 1945–1978
• Автор: Осаму Дадзай
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Рассказы
• Год: 1980

В книгу вошли новеллы известных японских писателей разных поколений, созданные после 1945 года: Фумико Хаяси, Сётаро Ясуоки, Осаму Дадзая, Кэндзабуро Оэ, Такэси Кайко, Сэя Куботы, Сюмона Миура, Масудзи Ибусэ и других. Здесь представлены произведения, наиболее полно отражающие жизнь Японии и ее народа за последние тридцать лет. Большая часть новелл издается в русском переводе впервые.

---

— Простите, что помешала.

С этими словами вошла хозяйка. Сквозь решетчатую дверь стоявший внизу закладчик, освещенный со спины, виднелся черным силуэтом. Она приставила к стене лестницу и, поднявшись на несколько ступенек, достала пакет, аккуратно завернутый в бумагу. Движения ее были профессионально ловкими.

— Осторожно! — сказал я, сидя на полу и глядя на женщину, стоявшую на лестнице.

В нос ударил запах нафталина и лежалой материи, в глаза бросилась белизна носков, выглядывавших из-под подола черного кимоно.

— Ничего.

Сказав это голосом беспечной девчонки, женщина, глядя на меня сверху вниз, на мгновение застыла на лестнице. Затем с пакетом в руке она неуверенно спустилась вниз.

— Противный, — коротко бросила она и вышла.

А я заметил, что только сейчас освободился от прилепившегося ко мне призрака, «повторявшего одно и то же».

В тот вечер женщина сказала, чтобы я пришел ужинать. Я отказался. И не потому, что намеренно отвергал ее радушие — мне просто было неприятно, чтобы меня угощали в благодарность за работу.

— Очень жаль, — огорченно сказала она.

— Не беспокойтесь. Это было не так уж трудно…

— Правда, очень жаль.

Она нахмурилась и чуть ли не с мольбой смотрела на меня. А я непроизвольно вспомнил того огромного, точно медведь, верзилу. Сегодня он куда-то ушел. Но я не сомневался, что это он распорядился покормить меня, когда я кончу работу.

Она снова повторила тихонько:

— Очень жаль. Право, очень жаль.

— …

Мне вдруг захотелось прижать к себе эту женщину, стоявшую потупившись передо мной.

«Но если я это сделаю, она, чего доброго, еще рассердится», — подумал я, с трудом сдерживая порыв. Меня неотступно преследовала мысль о ее профессии в прошлом, — женщины, которые занимаются этим, строго блюдут себя, они охраняют свое тело из профессиональных соображений.

Неужели она рассердится? Всерьез рассердится? Чувствуя с раздражением, как все мое тело напряглось, я без конца, точно листая страницы книги, повторял эти слова. А может быть, я не столько опасаюсь, что женщина рассердится, сколько трушу? Я наклонился и неловко положил руку на ее плечо… Плечо у нее оказалось неожиданно мягкое. А тело — как налитое. В следующее мгновение ее лицо прижалось к моей груди. Я окунулся в терпкий запах ее волос, запах ее горячего тела.

…Я вернулся домой, когда уже совсем стемнело. Голова горела, в горле пересохло.

— Где тебя носит, ночь уже, — сказала мать, буравя меня взглядом.

Не все ли ей равно? Мне не хотелось отвечать, и я, пройдя мимо стоявшей у меня на пути матери, прямиком направился в свою комнату.

— Постой… — окликнула она меня. — Посмотри, пришла сегодня вечером.

Она протянула мне призывную повестку. В ней было указано, что двенадцатого декабря мне надлежит явиться в казарму пехотного полка, расквартированного в Такадзаки. Впереди были еще неделя.

Но неделя пролетела, и я ничего не успел сделать. Каждый день, сменяя друг друга, в доме появлялись все новые и новые люди, — откуда у меня взялось столько родственников и знакомых в городе?

За день до явки в казарму у матери совсем опустились руки, и она безучастно наблюдала, как приходят родственники, как они готовят еду и делают еще массу всяких дел. Я мечтал только об одном — поскорее вырваться из этой суеты.

После ужина наступил отлив — в доме воцарилась тишина. Вдруг из прихожей донесся тихий голос. Ничего не подозревая, я вышел туда.

Когда я увидел фигуру, стоявшую в темноте за решетчатой дверью, у меня перехватило дыхание… Это была она. К ее серому пальто был прикреплен значок женского отдела муниципалитета, она выглядела жалкой и растерянной.

— Я подумала, не забыли ли вы…

Мне показалось, что внутри у меня разверзается бездна. Нет, я не забыл. Честно говоря, я о ней совсем не думал.

…Чувство невыразимого стыда смешалось с чем-то близким страху, но это было уже позже.

— Вот, возьмите…

Она с улыбкой протянула пухлый четырехугольный пакет; взяв его в руки, я тут же вспомнил — пальто.

— Чтобы в дороге не простудились… Вы уж простите, пусть это будет моим прощальным подарком.

Приветливо улыбнувшись, она скрылась во тьме. Я ничего не ответил и какое-то время бессмысленно поглаживал потертый воротник пальто.

1960

ТЭЦУО МИУРА

РЕКА ТЕРПЕНИЯ Перевод Т. Григорьевой

Мы с Сино поехали в Фукагава. Это было вскоре после того, как мы познакомились.

Сино в Фукагава родилась и прожила там первые двенадцать лет своей жизни, а я только прошлой весной перебрался в Токио из самой глуши Тохоку[31], и было странно: мне везти Сино, чтобы показать ей ее родные места, — но дело в том, что к концу войны семья Сино эвакуировалась в Тотиги[32], и она не видела, как дотла выгорел этот район Токио; от прежнего Фукагава не осталось и тени. Я же исходил Фукагава вдоль и поперек и знал его лучше других мест в Токио (не считая, конечно, дороги в университет — изо дня в день утром и вечером), потому что бывал там два или три раза в месяц, а то и каждое воскресенье.

Электричка повернула у канала Судзаки, проехала еще немного и остановилась близ парка Фукагава-тоё. Сино вышла, вытянула шею, словно бы принюхиваясь, и огляделась. Стояла июльская жара. Над рядами низких бараков, раскаленных от солнца, струился горячий воздух, перемешанный с белесой пылью.

— Ничего не помню! Совсем чужой город! Только школу и узнаю, — печально сказала Сино. На той стороне улицы подставляло солнцу обгоревший остов здание трехэтажной школы. Сино проучилась в ней пять лет.

— Не огорчайся! Походим — узнаешь. Твои же места.

Сино улыбнулась.

— Да. Улицы-то, наверно, не изменились… — И, еще раз взглянув на чернеющую школу, добавила: — Мне говорили, что все дотла сгорело, но я не верила, что и школа тоже. Все-таки железобетонное здание! А теперь вижу: один остов остался.

Моргая слегка раскосыми глазами, будто делая открытие, она напряженно вглядывалась в зияющие окна школы, напоминающие соты обгоревшего улья. Наблюдая за ней, я невольно улыбнулся:

— Если ты будешь так внимательно рассматривать каждый дом, мы никуда не успеем.

Сино пожала плечами.

— Ну так пойдемте. Куда же?

— Может быть, в Киба?

— А может, в Судзаки?

Судзаки — на другой стороне канала, и мы решили пойти сначала в Киба. Перейдя через трамвайные пути, над которыми дрожало жаркое марево, мы прошли по узкой длинной полоске тени, падающей от школьного здания на обочину улицы, и направились к водохранилищу Киба.

Сино хотелось побывать там, где я в последний раз видел своего брата, а потом показать мне те места, где она родилась и выросла.

Киба — район лесопилок и каналов, здесь всегда дуют сильные ветры, нагоняя на воду рябь, отчего плоты слегка покачиваются. Ветер пахнет древесиной и сточными канавами. Кроме того, в нем мириады мельчайших, невидимых глазу древесных пылинок, от которых у непривычного человека разъедает глаза, словно от дыма. Если на Киба у вас потекли слезы, значит, вы не здешний.

Когда я в первый раз бродил по Киба с братом, он все время посмеивался надо мной. Это и в самом деле выглядело смешно: мое сердце переполняла радость, оттого что я плечом к плечу шагаю со старшим братом, а из глаз катятся слезы. Три года спустя, прошлой весной, я опять бродил по Киба, но уже без брата. Мое сердце иссушило горе, а глаза опять были полны слез. Такой уж тут ветер. То ли я никак не мог освоиться, то ли мне как-то особенно везло на самый злой ветер, но я потерял всякую надежду привыкнуть к этому району.

Киба встретил нас с Сино неприветливо. Штабеля леса, водохранилище — все было залито слепящим светом. Невыносимо визжала пила на лесопилке. Раньше я любил ходить по Фукагава пешком и потому знал многих в лицо: хозяйку табачной лавки, разносчика соба, сторожей столярных мастерских, водителей грузовиков. Когда брат пропал, я расспрашивал их о нем и все, что ни слышал, записывал в тетрадь. Эти простаки приняли меня сначала за сыщика, а потом сами смеялись. В общем, они оказались хорошими людьми. На этот раз мне почудилось, будто они поглядывают на нас недружелюбно, отворачиваются и громко о чем-то переговариваются. Даже ветер избегал меня, но всяком случае, глаза мои были сухими. В общем, Фукагава не признавал меня теперь, когда на сердце у меня было спокойно.

Мы стояли на краю водохранилища. Солнце подрагивало на поверхности воды. Вдали покачивалось несколько плотов. На противоположном берегу рыжело поле. Оттуда, словно жужжанье слепней, доносился шум каких-то машин.

— Ну вот тебе и Киба! Как видишь, ничего особенного, — сказал я и сплюнул в воду.

— Какой ветер! Теперь чувствую, что я в Фукагава.