Владислав Вишневский - Терпень-трава

• Название: Терпень-трава
• Автор: Владислав Вишневский
• Жанр: Русское современное
• Год: 2016
• ISBN: 978-5-906858-04-7

О том, как в наши дни, в России, в городе Москве, выброшенный из привычной деловой и социальной среды человек, мужчина 45–50 лет, с хорошим образованием, проходит через ряд необычных для себя обстоятельств: приобретает друзей, поддержку олигарха, становится «опекуном» (по роману – телохранителем мальчугана, у которого «папа сидит на нефтяной задвижке»). «Поднимает» богом и людьми забытую свою родную деревню… Избавляет её от пьянства, разрухи в головах…

В романе и язык общения соответствующий, и песни, смех, и слёзы, и юмор, и… бандиты, и танцы у костра… и поездка с детьми в Москву в педагогическую академию, и налёт МЧС, и…Не только человек нашёл себя, но и деревня, люди.

---

– А у Палыча пистолет боевой есть. Настоящий! – как тот дух революции, сверкая глазами, абсолютно к месту вставил Мишка, и подчеркнул. – Боевой! С патронами. Да!

Не понятно было – шуткой сказал пацан или нет, но смеха не последовало…

Шум прервался. На пару секунд возникла тишина.

Валентина Ивановна не ожидала видимо такого оборота, вскинула удивлённо брови вверх, чуть подумала… и согласилась.

– А и правильно, товарищи! Сразу к стенке его, гада-алкоголика, и все дела. В режиме военного времени жить будем. Пора! – И словно извиняясь, развела руками. – А иначе нам и не подняться. Да! Только так.

– Да… – послышалось не очень уверенное.

– Так-так… – прозвучало уже твёрже.

– Правильно.

– Хватит её, подлую, жрать, пора делом уж заняться… – это уже звучало вполне конкретно и определённо, как лозунг, как девиз.

– Значит, товарищи, я думаю, принято единогласно! – решительно подвела черту Голова. Поднялась со стула и протянула мне руку. – Поздравляю. С назначеньицем вас, Евгений Павлович. С утра и приступай к работе.

Вставая и поднимаясь, люди задвигали стульями, зашумели. Свет лампы испуганно, а может и обрадовано, заколыхался, едва не умирая в предвосхищении будущих положительных перемен. Поздравляя, сельчане обступили меня и Мишку, пожимали руки и дружески хлопали по спине и плечам: «Спасибо, Евгений Павлович», «Молодец», «Правильно сделал, что согласился», «Не подведём», «Работы много, не робей»…

– Пистолет только почисть, – кто-то весело пошутил.

– Завтра и пригодится, – кто-то дополнил.

– Он чистый, чистый. Я смотрел! – так же серьёзно отреагировал Мишка.

– А патронов там много, Миша? Скажи по секрету.

– Много-много! – ответил Мишель. – Целая коробка.

– Целая коробка! – кто-то делано ужаснулся.

– Тогда, значит, порядок, можно начинать, председатель…

Уже смеялись все или почти все.

Лиц видно не было, свет остался на столе, за спинами… Люди, наталкиваясь на спины, гурьбой потянулись на выход. Путь указывали несколько вялых, суетливо скачущих по полу и ногам лучиков от ручных фонариков. Вверху, слепя, одна за другой, вспыхивали зажжённые спички, ярко высвечивая лица прикуривающих.

– Валентина Ивановна, председатель, – послышался чей-то молодой, задиристый женский голос где-то уже там, с крыльца. – А что, сегодня собрание опять без танцев, что ли?

– Будут тебе, Светка, и танцы, будет и свисток, – за Валентину Ивановну ответил чей-то игривый хриплый мужской голос.

– Нужен мне твой свисток… я танцы хочу, – воскликнула та женщина, и взвизгнула. – Ой, отстань. – Кто-то ущипнул видимо.

Вновь вспыхнул смех, мужской в основном.

– Обмыть бы праздник положено… – кто-то осторожно вбросил в массы оригинальную идею. – Чуть-чуть так, символически!

Хоть и тяжёлой и весомой эта идея была, главное – привычной, в этот раз до благодатной почвы не долетела, была сбита мощным ударом, радостно и торжественно.

– Дообмывались, Семёныч! Всё! – высокой патетикой звучал женский голос на воздухе, на крыльце, как Первый концерт Чайковского для фортепиано с оркестром в консерваторском зале. – Сухой закон у нас теперь, слава Богу!

– Так он же с завтрева, вроде, закон-то, с утра. – Через паузу, не унимался автор идеи, вдруг да пробьёт кого… – Раньше ж… оно ж…

– Опоздал, паря… – уже чей-то мужской голос вбивал гвоздь в крышку над идеей. – На целых… – Высветив запястье с блеснувшим стеклом наручных часов, ярко вспыхнула спичка. – Полчаса как. Уже полпервого.

– Ух, ты! Ну ладно, – огорчённо погас инициатор. – Если опоздал… Значит, похоронили. – И вслед за тяжким вздохом прошелестело его жалостливое. – Эх, жисть наша необмытая!

И вновь вспыхнул смех: общий, лёгкий, весёлый…

На душе тепло и радостно. Я дома. Дома! Правда лицо, спина и плечи нестерпимо горят, болят. И лицо даже на солнце подпалил, огорчённо подумал я, осторожно касаясь носа и щёк. Значит, ночь спать сегодня точно не буду. И одну ли…

10.

Таким неожиданным образом я и стал теперь председателем или директором, или управляющим, или всем этим вместе. Судьба сделала ещё один неожиданный вираж. Случайный? Закономерный? Ошибочный? Судьбоносный… Наверное, всё же закономерный. Значит, судьбоносный. Иначе, зачем бы это меня сюда – домой! – потянуло.

В эту ночь я действительно долго не мог заснуть. То ходил босиком туда-сюда по комнате, то садился за стол… Не находил успокоения. И от пылающей кожи спины, а главное, от раздумий. Я не пересматривал своё согласие, нет. Как я мог! Я пытался мысленно набросать план будущей работы, то и дело сбиваясь на воспоминания.

Мишель спал. Сладко спал, крепко…

Мы с ним обживаем сейчас дом погибшего в Чечне полковника, моего друга детства и вообще, Саньки Рогозина. Он был единственным сыном у своих родителей. Поздним ребёнком. Они умерли в одночасье, как говорят, незадолго до его гибели. Почти сразу же, после первого его тяжёлого ранения. Не выдержали. Пожилые уже были, сильно, сказывают, переживали за сына. Саньку похоронили в Чечне, а они здесь оба лежат, на кладбище. Рядышком – Анастасия и Матвей Рогозины. Я их хорошо помню. Только живых, полных сил и энергии, весёлых, певучих, не жадных. Мы с Санькой были как братья. Как в песне: где подзатыльник, где хлеба горбушку – всё пополам. Так наши родители к этому и относились. Всё наше детство и юность не разлей вода мы были. Пока в армию не попали. Там и разлучили нас: я на Дальний Восток, в пограничники, он на Север, в морскую пехоту. Потом у него военное училище, спецвойска, снова учёба, и все горячие точки через руки. Пока вертолёт не сбили. Ничего от Саньки не осталось. Говорят, фрагменты. Да и те, как условные. Родителей в живых к тому времени уже не было. Санька знал об этом, приезжал на их похороны. Знало и начальство Санькино, что у него никого из родных нет. Не успел и жениться. Или не хотел огорчать, мол, а вдруг… Вот и оставили его там, где он погиб. Говорят, достойно похоронили, к Герою представили.

Я его дом сразу и выбрал. Может чуть теплее ему там будет, если я поживу в его доме. Увидит, как мы с Мишкой могилы его родителей прибрали, и дом тоже. Порадуется. Что я ещё могу! Если смогу когда, съезжу к нему в Чечню.

Спит Мишка.

Хорошим мальчишка оказался. Я уже и привык к нему. За своего считаю. Когда – за внука, когда – за сына, когда – за товарища. Да, именно, за товарища, как ни странно. Какая-то в нём поразительная взрослость часто проскакивает. Правильность в выражении глаз, взгляде, словах. Даже не в словах, а глубже, за ними. Как вода, но не в водопроводном кране, а в роднике. Большая разница: и поразительная чистота и прозрачность, и прохладность и вкусность, и полезность и… Всё у него лучше. Мы с Санькой не такими были, нет.

Мы были романтиками. Проще были, и наивнее. И счастливыми. Где мы только с ним не побывали тогда, в своих мечтах и фантазиях: и на Северном полюсе жили; и на другие планеты в поисках внеземных цивилизаций летали; и шпионов по всему миру ловили; и азбуку Морзе учили; и закаливались нещадно; и голод терпеть учились; и «краснокожих» от «белых» защищали; и планеры собирали; и подводную лодку мастерили… К подвигам готовились. А о каких принцессах мы мечтали! О! И не расскажешь. А Мишка… Его поколение… Голые, по-моему, прагматики, порой. Не холодные правда, не закаменелые, замшелые, а… Нет, пожалуй, рано обобщать, я не изучил ещё «предмет», не разобрался. К счастью и невозможно это. Мишка не машина, не робот. Живой пацан, глазастый, головастый, правда худой. Но, это наживное. Подрастёт – обрастёт. И то, что он сейчас здесь, со мной – ему только на пользу, я думаю. Мне так уж точно. Он, засыпая, участливо спросил: «Сильно болит, да?» Намекая, что обоим спать пора. Я говорю, – «Нет. Просто думаю». А он: «Палыч, не напрягай психику. Утро вечера мудренее». Представляете? Пацан – одиннадцать лет, и «не напрягай психику», «утро – мудренее». Вот оно где – соединение старого мышления с новым. Как словно – я, и он. Признаюсь, мне его дружба точно полезна, и безусловно приятна. Надеюсь и моя ему будет такой же.

Мерно в тишине тикают настенные часы-ходики. Тик-так, тик-так…

Лёгонькая, простенькая конструкция со шитом (домиком) циферблатом, рисованными цифрами, фигурными стрелками. Жутко пыльные, и жутко древние. Я когда увидел их, обрадовался, как старым знакомым. Подошёл, умиляясь наивности и простоте конструкции. Снял с гвоздя, дунул на звено шестерёнок, освобождая механизм от пыльных пут, повесил на стену, толкнул маятник… Он покорно туда-сюда качнулся, щёлкнул пару раз и бессильно остановился в центре оси. «Всё, тоже умер, бедняга, с горечью подумал я, а жаль, выдохся старина!» Машинально, ключиком, до упора я всё же завёл пружину, повесил часы на стену и толкнул маятник… Просто так, не надеясь. И очень удивился, что они вдруг пошли. Тик-так, тик-так… Идут, тикают! После стольких-то лет простоя!! Тик-так, тик-так… Я обрадовано перевёл стрелки, установил время и некоторое время, с любопытством и недоверием, стоял около них, и ждал, когда встанут, чтобы ещё раз помочь, подтолкнуть. А они нет, идут. Тикают! Идут уже несколько часов, спокойно и без запинки. А я всё, нет-нет, да прислушаюсь – не встали ли… Им же лет пятьдесят, наверное, не меньше. Ай, да часы, ай, да мастера! Молодцы – отцы!