Виктор Васильев - Зарубки на сердце

• Название: Зарубки на сердце
• Автор: Виктор Васильев
• Жанр: О войне
• Год: 2015
• ISBN: 978-5-91498-065-5

Это повесть о военном детстве автора, о борьбе за выживание в оккупации и в нескольких фашистских концлагерях. Словно репортаж глазами и сердцем мальчишки из далекого и страшного прошлого. Словно предлагается читателю перенестись в это прошлое и вместе с мальчиком пережить эпизоды Великой Отечественной войны. Но надо было не только выжить в нечеловеческих условиях, но и сохранить в себе Человека – не раболепствовать, не соблазниться на подачки фашистов, не упасть до предательства явного и не явного. Не разувериться в окончательной нашей победе. Это, может быть, еще труднее было, чем переносить жесточайший голод, холод, болезни и постоянный страх смерти, в концлагере в эстонском городе Валга, особенно в детском возрасте.

---

Пляж и гамак отменялись. Все уставились в черный круг репродуктора.

Взрослые встревожились, засуетились. Папа почему-то быстро собрался и уехал в Ленинград, на работу. Как будто забыл, что был выходной. Сердитая мама стала стирать замоченное белье. А бабушка все шептала молитвы да крестилась на передний угол, где висела икона. «И чего они так испугались? – думал я.

– Радоваться надо. Красная армия задаст немцам трепку “малой кровью на вражьей земле”, как в песне поется. Папа привезет мне с войны настоящую саблю. Может быть, и наган подарит. Вот когда сосед мой, девятилетний Колька Семенов, лопнет от зависти!»

Проходили дни, а лица взрослых становились все строже и строже. На улицах везде появились плакаты, на которых наши солдаты на штык поднимали страшных, уродливых немцев в рогатых касках. По радио часто пели военные песни, только «Если завтра война» больше не пели. Мороженщик уже не возил свою тележку по улицам. Рыжая тетя Софья больше не продавала на углу газировку с сиропом.

Третьего июля взрослые по радио слушали Сталина. Тревога на их озабоченных лицах не исчезала. На меня часто покрикивали: «Отстань! Не мешай! Не путайся под ногами!»

Закрылся дом отдыха – мама потеряла работу. Папа стал реже бывать дома – больше был в Ленинграде, на работе. Маму и других женщин стали возить на грузовике под Лугу – копать траншеи. Мы с Тоней бегали к станции за полтора километра встречать ее. Мама привозила сестре полевые цветы, иногда – горсть земляники. А мне однажды привезла несколько гибких ивовых прутьев. Если содрать с них шкурку, они станут красивые, белые. Таким прутом, как саблей, хорошо сбивать головы с травы тимофеевки и представлять, что это фашисты. Еще интересно было помогать маме наклеивать бумажные полоски крест-накрест на стекла, чтобы они не рассыпались при бомбежке. И опускать-поднимать затемнение на окне – черные шторы. Около дома мама и соседи рыли окоп с накатом из бревен. Было много глины. А мы с Тоней лепили из нее птичек, танки, самолеты, большие звезды и сушили на жарком солнце.

Тогда мы с сестрой еще не понимали, что такое война и что предстоит нам испытать.

***

Вскоре начались бомбежки. О воздушной тревоге оповещала сирена. Ее вой был всегда такой густой и жуткий, что хотелось сжаться в комок и забиться куда-нибудь в угол. Особенно трудно было ночью просыпаться под этот вой и бежать в темноте, в дождь и слякоть к окопу. А там по мокрым глинистым ступенькам просто скатываться кто на чем.

Вот одна из таких ночей. В окопе стояла скамейка. Мы потеснее прижались друг к другу, чтобы согреться. Тоню мама взяла к себе на колени. Бабушка Фима тихо молилась: «Господи! Мать Пресвята Богородица! Покарай супостатов!»

Сидели в темноте, чтобы не нарушать режим затемнения. Пахло сырой землей. От близкого разрыва нас хорошо тряхнуло, сверху за ворот осыпалась глина. «Как в могиле, – подумал я с грустью. – Если разорвется бомба совсем рядом, то засыплет нас, живьем похоронит. Брр, страшно думать об этом».

У выхода стояли тетя Нюра и Колька – наблюдали за небом, перечеркнутым прожекторами.

– Мама, смотри! – горячился Колька. – Никак наш «ястребок» появился?!

– Где? Где? Покажи! – я встал и попытался протиснуться между ними. Любопытство сильнее страха.

– Да не толкайся ты! – рассердился Колька. – Пропал из виду наш самолет. Сбили, наверно, его.

Другие наши соседи – Райка с мамой – в окопе не прятались. Их папа, командир Красной армии, увез куда-то в середине июля. Наконец затихли разрывы бомб и гудение самолетов. Все ближе и ближе звучит милицейский свисток. И вот уже девушка с противогазовой сумкой на боку свистит нам прямо в окоп.

– Отбой! Отбой! – радостно кричит она. – Вылезайте, кроты! Улетели фашисты! – и спешит к другим окопам.

Бабушка кряхтит и охает – никак ей не вылезти по крутым ступенькам. Я снаружи подаю ей руку, а мама снизу толкает ее в спину. Вылезли все, огляделись. Но что это? Где была двухэтажная школа, за квартал от нашего дома, теперь развалины и огромный костер. «Вот он, близкий разрыв, тряхнувший нас, – подумал я, и по сердцу прошел холодок. – Еще бы чуть-чуть – и бомба накрыла бы наш окоп! Где же теперь мне учиться? Куда я пойду в первый класс?»

***

Дом наш стоял у самой дороги, перед развилкой на Красногвардейск и Вырицу. В августе по этой дороге из колхозов погнали скот в Ленинград. Было страшно слушать, как ревут недоеные коровы, жалобно мычат ослабевшие, спотыкающиеся телята. Напротив дома, через дорогу был обширный пустырь. Там и остановилось это несчастное стадо на короткую передышку. Женщины-погонщицы слезно просили жителей поселка подоить коров. Наша мама тоже доила – мы тогда вволю напились парного молока. Тоня пила молоко, и слезы капали в кружку – так ей было жалко коровушек.

– Зачем их гонят по такой жаре? Ведь до Ленинграда так далеко! – спросил я маму.

– Чтобы немцам не досталось мясо.

– Как это?! Что же, немцы сюда придут?! – ошарашила меня догадка.

– Не знаю, не знаю, – тихо ответила мама. – Про это нельзя ни с кем говорить. За такие разговоры могут и в тюрьму посадить, паникером назвать. Ты понимаешь это, сынок?

Как ни странно, это я уже понимал: надо держать язык за зубами, лишнего не болтать.

И очень обидный вопрос гадюкой заполз в мою душу: как же так получается, что мяса коровьего жалко для немцев, а нас, детей, не жалко?! Нас ведь не везут в Ленинград!

***

Спустя несколько дней по этой же дороге из-под Луги пошли отступающие наши солдаты. Оборванные, пыльные, многие – с забинтованными головами или руками. Жаловались на нехватку винтовок, патронов, гранат. А у немцев – автоматы, танки, мотоциклы. «Вместо гранат бутылками с горючкой драться приходится против танков», – говорил усталый солдат.

Неожиданно у нашего крыльца остановился настоящий танк. Открылся люк, появился танкист в комбинезоне и шлеме. Я закричал:

– Мама! Мама! К нам танк приехал!

На крыльцо вышла мама.

– Здравствуйте, – поздоровался танкист с мамой. – Хочу вас попросить приготовить нам кашу из концентратов. Мы уже два дня как не ели горячего.

– Конечно, сварю. У меня и примус горит, на нем чайник вскипает. Так что минут через пятнадцать все будет готово.

– Нас три человека, – сказал танкист, доставая концентраты из полевой сумки. – Три пачки нам сварите, а другие пять пачек себе оставьте – детей накормите. Если разрешите, я у вас руки помою.

Мама пригласила его на кухню. Когда танкист вымыл руки, пыльное лицо и присел на табуретку, я набрался храбрости и спросил его:

– Дядя танкист, а вы немцев видели? Это правда, что они страшные уроды, как на плакатах? И каски у них рогатые?

– Видел, сынок, видел, – грустно вздохнул танкист. – Еще вчера стрелял в них из пушки и пулемета в танке, пока снаряды не кончились. А сегодня получил приказ отступать, – он помолчал чуть-чуть, снова вздохнул и продолжал: – Каски у немцев действительно с рожками. А так, снаружи – обыкновенные люди. Только внутри они, конечно, уроды. Такая у них звериная жажда грабить, жечь, убивать всех подряд! Одно слово: фашисты!

– Дядя, а фашист – это прозвище или дразнилка? Немцы и нас могут обозвать: сам фашист? Как мальчишки говорят: сам дурак?

– Э, нет, дорогой! Фашист – не прозвище, не дразнилка. Это много страшнее. Это убеждение немцев, что им предназначено быть господами, а все остальные люди должны быть их рабами. Кто не согласен быть рабом, будет уничтожен. Мы, советские люди, не хотим быть рабами. И умирать без борьбы не согласны. Мы сражаемся за свою землю, защищаем стариков и детей. Мы правы, и поэтому победим.

«А почему же сейчас отступаете»? – хотел задать я больше всего волновавший вопрос. Но не решился: такой растерянный и усталый был командир. И не решился попросить его показать мне свой танк изнутри – что там и как.

– Каша готова. Зовите своих товарищей, – сказала мама. – И чаем я вас напою.

Танкист вышел из кухни. Через минуту вернулся один, но с тремя котелками.

– Кашу в котелки положите, пожалуйста, – обратился он к маме. – Мы торопимся, поедим на ходу. Спасибо вам за все.

Мама наполнила котелки до краев. Я неотрывно смотрел на танкиста.

– А ты верь, сынок, – сказал он мне, как будто угадал мой невысказанный вопрос. – Наполеона без штанов прогнали с нашей земли – и Гитлеру шею свернем, будет время. Только выживи, дорогой. Всем смертям назло выживи! Чтобы увидеть нашу победу! – он говорил тихо и медленно, словно выдавливая слова.

Словно догадывался, какие муки нам предстоят.

Мне даже страшно стало.

Бабушка рядом стояла. Прослезилась. Перекрестила танкиста и тихо сказала:

– Да храни тебя Господь. Да покарай всех супостатов.

Танк ушел. Я не знал, кто такой Наполеон, но слова танкиста запомнил.

По дороге по-прежнему шли отступающие солдаты. Налетели немецкие самолеты. Низко-низко летали и строчили из пулеметов по солдатам. Немцам никто не мешал. Наших самолетов не было видно (взрослые говорили, что Сиверский аэродром полностью разбомбили фашисты). Мы с Тоней убежали с крыльца и спрятались под кроватью. Разорвалось несколько бомб, полопались стекла в окне. Бабушка стояла на коленях, молилась Спасителю. Мама лежала на полу. «Маму убили!» – закричала Тоня и бросилась к ней. Но мама обняла ее, прижала к себе. Улетели самолеты, все затихло. И только на кустах сирени под разбитым окном снова чирикали воробьи. Я удивился, подумал: как они могут чирикать?! Ведь минуту назад их тоже могло убить!