Иван Леонтьев - Тяжело ковалась Победа

• Название: Тяжело ковалась Победа
• Автор: Иван Леонтьев
• Жанр: О войне
• Год: 2015
• ISBN: 978-5-91498-066-2

В повестях «Крест», «После войны», «Свой человек в столице», «Песня над озером» автор показывает трудовой и боевой вклад народа в Победу над фашизмом. В рассказах «Смертию смерть поправ», «Товарняки шли на проход», «Женихи» нарисована устойчиво сложная обстановка в стране. В годы Великой Отечественной войны гражданин и воин переживали за исход любого сражения, как за личную судьбу, ловя каждое слово сводки Совинформбюро, думая о близких, – волновались, находясь в одном сильно напряженном биополе страны. Все для фронта! Все для Победы! Это был один лозунг на все годы.

---

– Ну, что молчишь?

– У меня денег нет, тетенька, – честно признался я и улыбнулся еще сильнее, пытаясь вызвать у нее сочувствие.

– А чего тогда лезешь? – раздула ноздри проводница и резко пнула меня сапогом в грудь.

От неожиданности я упал с подножки, сильно ушибся и от обиды заплакал. А когда поезд тронулся, я ухватился за подножку другого вагона. Мне было давно известно, на какой станции где вокзал, и я заранее перелезал с одной стороны вагона на другую, чтобы не попадаться на глаза милиционерам.

Морозный ветер пробирал до костей, хлестал в лицо жестким снегом и мелким, колючим паровозным шлаком. Проскакивая разъезд, паровоз давал короткий гудок, словно вскрикивал от испуга в холодной ночи. Я уже до того замерз, что не чувствовал пальцев рук и ног. На каждой станции я давал себе слово, что на следующей обязательно сойду и отогреюсь, но как только подъезжал к вокзалу, я передумывал и заверял себя, что еще только один перегон – и обязательно сойду. Так повторялось до тех пор, пока я не окоченел.

На предпоследней станции я не выдержал. Как только я оторвался от поручня, ноги у меня подкосились, и я упал. На платформе было пустынно и тихо, лишь в голове состава устало пыхтел паровоз. Из соседнего вагона вышел мужчина в длинной шинели. Чтобы меня ни в чем не заподозрили, я начал отползать от поезда. Услышав скрип снега, я увидел перед собой кирзовые начищенные сапоги и по-собачьи поднял голову.

– Что с тобой? – спросил железнодорожник.

– Ничего, – отвечал я, а язык произносил какие-то невнятные звуки: – Ну-чю-гум-бо…

Мужчина нагнулся, заглянул мне в глаза, потом схватил меня и поволок в служебное помещение вокзала.

В комнате жарко топилась печь. За столом сидела дежурная, а за остекленной перегородкой – телеграфистка.

Начальник поезда посадил меня на деревянный станционный диван и спросил у девчат:

– Гусиный жир есть?

– Ой! – ужаснулась телеграфистка и выскочила в комнату. – Он же весь обмороженный!

Дежурная принесла жир и стала мазать мне лицо. Мужчина сдернул рукавицы и взялся натирать руки, а телеграфистка сняла мои ботинки, обмыла пальцы ног не то спиртом, не то самогоном и принялась втирать жир.

– Поезд задерживаем, – посмотрела на часы дежурная.

– Ничего, нагоним, – взглянул на меня начальник поезда. – Ну как, легче?

– Спасибо, – еле выговорил я.

Телеграфистка надела носки, с трудом впихнула ноги в ботинки, втолкнула туда же шнурки. Дежурная надела рукавицы. Начальник нахлобучил шапку-ушанку и спросил:

– Дойдешь?

– Дойду, – чужим голосом отозвался я и еле поднялся на ноги.

– Что ж ты в вагон не попросился? – выговаривал мне начальник, когда садились в поезд.

– Просился, – протянул я, но не сказал, как меня «пригласили».

– Далеко еще ехать? – поинтересовался начальник, сидя в купе.

– До следующей станции, – боязливо отвечал я, глядя на спящих милиционеров.

– Пей! Согреешься, – принес начальник кипяток.

От горячей кружки нестерпимо заныли пальцы, и я отставил ее. На своей станции я поклонился начальнику и как на ходулях пошел в общежитие.

– Это ты, Коля? – раздался из темноты голос Радика.

– Да.

– Ваня с тобой?

– Нет. А где он? – встревожился я.

– Мы думали, вы вместе, – вспыхнула от затяжки самокрутка Радика, и послышалось хриплое его дыхание.

Я подошел к нему и закурил. Немного помолчав, он рассказал, как они добирались.

Удрав от милиционеров, они вновь встретились и наткнулись на идущий товарняк. Радик вскочил на площадку, а Француз почему-то не прыгнул и сбил Ваню с толку. Сам-то потом сел, а Ване место, наверное, не уступил – тому пришлось прыгать на вторую площадку, на которую мы никогда не садились, потому что затягивало под вагон. А больше ему садиться было уже некуда.

Радику вроде бы как показалось, что кто-то кричал. Но Француз твердил, что ничего не слышал, и еще доказывал, что сел быстрее обычного. Ходили они потом по составу на ходу поезда, но так ни с чем и приехали.

Я расстроился. Сердцем чувствовал: что-то тут не так…

Сняв фуфайку, я залез под одеяла и накрылся еще Ваниным матрацем. Долго дрожал и думал, что бедный Ваня мерзнет где-нибудь сейчас один. Заснул я уже под утро, когда внутри утихла дрожь.

Ваня так и не приехал…

В следующий раз за картошкой поехал один Француз. Мы с Радиком отказались.

Сварив по приезде картошку, Француз предложил мне попробовать. Я отвернулся, не желая иметь с ним ничего общего. А когда он подошел к Радику, тот заиграл на мандолине с таким остервенением, что струны, казалось, вот-вот должны лопнуть.

ЖЕНИХИ Рассказ

До войны я любил одну девушку. Звали ее Верочка. Любил молча – глазами. Стану и смотрю – до тех пор, пока она не почувствует и не оглянется. А как увидит меня, так и фыркнет.

После десятого класса мне хотелось в военное училище. Военных в те годы уважали. Командиры носили красивую форму и прилично получали. Но мне мешали два обстоятельства: первое – кулацкое прошлое отца, хотя никаким кулаком он не был, но это особый разговор, и второе – нежелание уезжать из города. От отца я мог отказаться. Сталин в свое время сказал, что сын за отца не отвечает. Поэтому я мог отречься от своего родителя и пойти в училище. Многие так делали. Но уезжать из города я не решался. Мне казалось, что если я уеду, то Верочка выйдет замуж за Алешку. Он был старше меня на три года и уже отслужил в армии. Правда, Верочка и с ним была не очень ласкова, но опасения меня томили.

И я поступил в учительский институт. Я так рассудил: пока Верочка учится в школе, я окончу институт, и мы поженимся. Она, конечно, об этом ничего не знала. Это я только так думал, что если уж буду учителем, то она выйдет за меня замуж. У Алешки всего семилетка была. Он приемщиком в сапожной мастерской работал.

Школьницы старших классов бегали в институт на танцы – так давно повелось. Весной и Верочка стала приходить с подругами. Иногда мне удавалось проводить ее домой. Разговора у нас почему-то не получалось. Мы шли молча или болтали о какой-нибудь ерунде. В мыслях крутилось одно, а с языка слетало другое. Вся сердечная правда в глазах сверкала. Изредка у института ее поджидал Алешка. Тогда я шел домой.

Такая у меня была любовь. В глаза мне Верочка не смотрела, да и я не заглядывал – смелости не хватало. А уж что было у нее на душе, я и подавно не знал. И ходила она со мной как с провожающим. После танцев всех провожали. Но характер ее я уже тогда чувствовал: настойчивый такой. Хотя внешне она выглядела ангелом, а в решениях твердость какая-то была, словно камень под подушкой.

Во время государственных экзаменов, когда я собирался предложение Верочке делать, началась Великая Отечественная война. Алешку забрали сразу после объявления войны, а нас – в первых числах сентября. В ноябре я уже участвовал в боях под Москвой. Там нам досталось… В живых остались единицы. Как в той песне: «…страну заслонили собой». Я ранен был, после госпиталя опять воевал, еще получил ранение, а в сорок четвертом комиссовали. Алешка раньше меня вернулся, правда без ног. Я вначале не подходил к Верочке – Алешку жалко было. Думал, пусть без меня разберутся. А потом понял, что она избегает его. Алешка сапожничал на базаре, подрабатывал. Мать утром привезет его на тележке, а вечером забирает. Без ног по грязи да по колдобинам далеко не уедешь на платформочке с четырьмя колесиками. Везет она его вечером и плачет, а он лежит на тележке пьяненький и фронтовые песни поет:

Я встретился с ним под Одессой родной,
Когда в бой пошла наша рота.
Он шел впереди с автоматом в руках –
Моряк Черноморского флота.

Женщины как его голос услышат, так уголки платков к глазам и тянут, а иногда и крестятся.

Верочка в ту пору уже институт заканчивала. Ну и решил я с ней поговорить. Встретились мы в институте, остановились. Я издалека: как жизнь, как учеба? А она только медали разглядывала – я для нее не существовал. Зло меня взяло: думаю, надо брать быка за рога. Правда, духу у меня было много, но пороху маловато: больная нога да орден с медалями. «Сам сижу на шее у матери. Жду, когда направление на работу дадут. Да она и не пойдет к нам на одну картошку», – рассуждал я в то мгновение.

И все же решил: завтра иду свататься. А ей сказал:

– Меня директором школы направляют в деревню… Как, поедем?

Верочка фыркнула и убежала.

Назавтра я пошел делать предложение. Жили они в старом купеческом доме с зеленой крышей и с козырьком над крыльцом. Пока я мыл сапоги и шел от калитки до дома по красному кирпичу с клеймом «Лопатин и К», в окне с резными наличниками мелькали какие-то лица. Только я успел подняться на крыльцо, как узенькая половинка входной двери открылась, и Верочка спросила:

– Ты к кому?

– К твоей матушке, – не растерялся я.

Верочка выпятила нижнюю губу, втянула голову в плечи и, войдя в комнату, позвала мать. Женщина появилась из горницы и предложила мне пройти к столу. Узнав, что я пришел свататься, она очень удивилась и посмотрела на дочь. Верочка тут же упорхнула.