Всеволод Рождественский - Стихотворения

• Название: Стихотворения
• Автор: Всеволод Рождественский
• Жанр: Поэзия
• Год: 1985

В настоящем издании разнообразно представлено наследие крупного советского поэта Вс. Рождественского (1895–1977), от первых стихов, написанных под воздействием акмеизма, до произведений последних лет, обобщающих его богатый жизненный и творческий опыт. Видную и замечательную часть наследия поэта, всю свою жизнь верного высоким традициям русской классики, составляют стихи о Ленинграде, его культуре, его людях.

---

125. ПИАЛА

Ах, какая у меня пиала!
Всем красавица бокастая взяла.

На груди у ней — прохожий, дивись! —
Две фаянсовые розы сплелись,

И горячие ласкают струи
Растопыренные пальцы мои.

Мой зеленый чай прозрачен, как мед,
В нем стоячая чаинка плывет.

А на донышке — камыш и луна,
Чтобы радость выпивалась до дна.

Если в пиалу мою налить вино,
Станет розовым, как небо, оно.

Если горного ручья зачерпнуть —
Будет весело усы окунуть.

Если пенного плеснуть кумыса —
Заплетется вокруг сердца коса,

А коль девушку захочешь забыть —
Отодвинь ее, не надо пить!

Потому что на фаянсе дна
Захохочет над тобой она,

И придется от сухой тоски
Пиалу мою разбить в куски!

1932 Чимкент

126. НОЧЛЕГ

Теплой солью с луговин подуло…
Гаснет солнце. Нет конца пути.
Напои коня, луна аула,
И в траву за юртою пусти!
Твоего халата полыханье
Я не мог объехать у огня.
Не таись и не беги заране,
Рукавом закрывшись, от меня.

Плов в котле вздувается устало,
Пламя лижет медные бока.
Сколько звезд! Сквозит, как покрывало,
В темной сини млечная река.
Две лепешки, поданных на блюде,
Щедрой горстью брошенный творог —
Добрым знаком мне при встрече будет,
Чтоб забыть я этого не мог.

Шерсть у псов — взлохмаченный репейник,
В полумраке, мягком, как баран,
На груди сверкнула нитка денег,
Просквозил в летучем ситце стан,
Я сухой чабрец перетираю,
Я гляжусь в глаза, чья глубь темна,
Словно я прильнул губами к краю
Пиалы, где не находишь дна…

Утро в небе расплетет узоры,
Горсть золы ты бросишь на огонь,
А меня в синеющие горы
Понесет упругой рысью конь.
И, рукою бровь прикрыв, с порога
Ты увидишь на рассвете дня,
Как пылит полынная дорога,
Словно бубен горестно звеня.

1932

127. ЫЛДЫЗ [34]

Струится степь. Широко и нескоро
            Дымит стекло.
Скрипит, скрипит, раскачивая горы,
            Мое седло.
Едва пылит — дорога не дорога,
            А сушь и лень.
Шагай, Ылдыз, шагай, еще немного,
            И канет день.
Со всех сторон острей запахнет мятой,
            Сверкнет звезда.
Смотри — сады, поля клокастой ваты,
            Вода, вода!
Тебе — арык и свежий ворох сена,
            Луна и тьма,
Мне — пиала, где шапкой вздулась пена,
            Кумыс, кошма.
Обоим нам — платок лиловый звездный
            И дым костра.
Бери в галоп, пока еще не поздно,
            Скачи, пора!
Но ты храпишь, мотая головою,
            Не веришь мне,
И я гляжу — над снеговой грядою
            Сады в огне.
Мне в уши бьют то яростней, то тише
            Снега, ручьи.
Сады, сады… Один другого выше…
            Откуда? Чьи?
Но что со мной? Иль я теряю силы
            И стремена?
Плывет вся степь. Опять поворотила
            Нам путь она.
Скачи, Ылдыз, скачи на дым аула!
            Ты не предашь.
Вот кизяком от юрты потянуло.
            Там отдых наш.
Там дым костра, кумыс с лепешкой хлеба,
            Туда, туда!
А путь далек. И звезды вышли в небо.
            Но где ж вода?
Вода идет! Здесь, в веке небывалом,
            В песках сухих,
Она уже струится по каналам
            Из недр земных.
Вода идет! Она не только снится,
            Она близка,
И сможет степь живой воды напиться
            На все века!

1932 Казахстан

128. «Словно ветер на степном просторе…»

Словно ветер на степном просторе
Иль рожок, звенящий за горой,
Как сквозь сон, в дни радости и горя,
До тебя доходит голос мой.

Подожди, помедли хоть мгновенье,
Памятью былого не кляни.
Ведь недаром снежное цветенье
Осыпали молодые дни!

Пусть душа и плачет, и смеется —
Нам другой на свете не найти.
Всё проходит. Сердце остается.
Милый друг, счастливого пути!

Ноябрь 1933

129. «Мне снилось… Сказать не умею…»

Мне снилось… Сказать не умею,
Что снилось мне в душной ночи:
Я видел всё ту же аллею,
Где гнезда качают грачи.

Я слышал, как темные липы
Немолчный вели разговор,
Мне чудились иволги всхлипы
И тлеющий в поле костер.

И дом свой я видел, где в окнах
Дрожа, оплывала свеча.
Березы серебряный локон,
Качаясь, касался плеча.

С полей сквозь туманы седые
К нам скошенным сеном несло,
Созвездия — очи живые —
В речное гляделись стекло.

Подробно бы мог рассказать я,
Какой ты в тот вечер была:
Твое шелестевшее платье
Луна ослепительно жгла.

А мы не могли надышаться
Прохладой в ночной тишине,
И было тебе девятнадцать,
Да столько же, верно, и мне.

1933

130. «Из пустыни, где катит буруны Балхаш…»

Из пустыни, где катит буруны Балхаш,
Из предгорий, где тополем дышит Чимкент,
Для тебя, северянка, моя Карашаш,
Засушил я пахучие травы легенд.

Нам язык для сравнений и радости дан,
И восточным я щелкать хочу соловьем.
Если сердце мое — огнекрылый тюльпан,
Золотистой пчелой ты качаешься в нем!

1934

131. «Снова подушка моя горяча…»

Снова подушка моя горяча,
Рад бы заснуть, да не спится.
Душная лунная эта парча
На плечи тяжко ложится.

Душит меня, разрывает мне грудь
Пиршество мрака и света.
Руки хочу я к тебе протянуть,
«Где ты?» — сказать без ответа.

Мне и луна без тебя не светла,
Ночи не слышно дыханья.
Тонкой иглой ты мне в сердце вошла
В горестный миг расставанья.

В уши немолчно цикады стучат,
Все кипарисы на страже,
Узкой тропинкой спускаюсь я в сад,
Лунной окутанный пряжей.

Вкрадчиво гравий хрустит под ногой,
Песню заводят сирены,
И на песке расстилает прибой
Рваное кружево пены…

В северной, скрытой туманом стране,
Под равнодушной луною,
Спишь ты, глубоко вздыхая во сне,
В доме над темной рекою.

В комнате тихо, и город твой спит
В отблеске мутном и алом.
Вправлены темные воды в гранит,
Блещет игла над каналом.

И беспокойная слышит душа
В полном ветрами просторе,
Как обступает, широко дыша,
Дом твой растущее море.

Как оно дышит в глубинах стекла,
В комнате, полной покоя,
Как набегает, сребристо-светла,
Легкая пена прибоя.

1936 Новый Афон

132. ТЮТЧЕВ НА ПРОГУЛКЕ

Скрипучий голос, старчески глухой,
Тугие складки клетчатого пледа,
Очки и взгляд, где горьких дум отстой
Приправлен острословьем домоседа.

Прозрачная костлявая рука
Легла на набалдашнике тяжелом,
А седина, подобие венка,
Сквозит уже ненужным ореолом.

Но кто же он? Философ? Дипломат?
Сенека петербургского салона?
Иль камергер, что в царскосельский сад
Спустился по ступенькам Камерона?

Подернут рябью озера изгиб,
Кружится лист, прохладен воздух синий,
Среди подагрой искривленных лип
Покорно стынут голые богини.

В сырой отяжелевшей тишине
На озере, уже в туман одетом,
«Мечети» призрак, словно в полусне,
Струится одиноким минаретом.

Нет, всё не то! Славянство и Босфор.
Писать царям стихи и наставленья,
Когда в ветвях распахнутый простор,
А из Европы слышен запах тленья!

Менять язык, друзей и города,
Всю жизнь спешить, чтоб сердце задыхалось,
Шутить, блистать и чувствовать всегда,
Что ночь растет, что шевелится хаос.

О, за один усталый женский взгляд,
Измученный вседневной клеветою
И все-таки сияющий, он рад
Отдать всю жизнь — наперекор покою.

Чтоб только не томиться этим сном,
Который мы, не ведая названья,
В ночном бреду сомнительно зовем
«Возвышенной стыдливостью страданья».

Непрочен мир! Всем надоевший гость,
Он у огня сидеть уже не вправе.
Пора домой. И старческая трость
Вонзается в сырой, холодный гравий.

Скрипят шаги, бессвязна листьев речь.
Подагра подбирается к коленям,
И серый плед, спускающийся с плеч,
Метет листы по каменным ступеням.

<1938>

133. ПУШКИН АЛЕКСАНДР