Сергей Матвеев - Маруся

• Название: Маруся
• Автор: Сергей Матвеев
• Жанр: Короткие истории
• ISBN: 978-5-4474-2271-4

Читая сборник рассказов о Великой Отечественной войне «Маруся», вы перенесётесь в годы самых суровых испытаний, выпавших на долю нашей Родины. В каждой из рассказанных историй вы сможете увидеть происходящее глазами её героев. Почувствовать, что война бывает не только на поле боя – она и в душах, и в сердцах. Побеждает только Правда. А для того, чтобы она победила, нужно суметь остаться Человеком, несмотря на все тяготы войны. Именно об этом пойдёт речь в рассказах сборника.

---

В ушах гудело. Я начал осторожно приподниматься, потом сел на земле. Правая штанина ниже колена пропиталась кровью, левая рука была, как онемевшая. Я медленно перебросил ремень автомата через голову, встал сперва на четвереньки, потом поднялся. С той стороны дороги тоже было тихо. Я взял с земли какую-то корягу и, опираясь на нее, побрел к Марусе.

* * *

Прислонившись к колесу спиной, весь в крови, побледневший и сразу осунувшийся Гриценко еще пытался шутить:

– Це добрэ, шо мэнэ з вамы послалы. З кым-нэбудь другым загынулы б.

Голос его был слабым, временами он начинал кашлять и долго не мог остановиться.

Рядом с ним было несколько уцелевших бойцов, а поодаль, со связанными за спиной руками, лицом вниз лежал немец.

– Срам якый, дытына ж зовсим. Рука нэ пиднялася застрэлыты. Кого ж воны воюваты посылають… – Гриценко снова закашлялся.

Я сел рядом с ним. Осмотрел его раны.

– Шо, Андрийку, нэ выйдэ в нас з тобою разом на Полтавщину пойихаты.

Я даже не знал, что сказать. Глупо было уверять, что, мол, съездим обязательно. Видно было, как дядька Микола на глазах слабел.

– Алэ ты йидь, сынку. Йидь. Хутор Марьянивка. Пэрэдай…

– Я обязательно съезжу, дядька Микола! – я знал, что нельзя сказать «нет». И знал также, что теперь я обязан съездить. И на душе было легко – я понял, что буду рад это сделать.

– А сам ты откуда будэшь?

– Я из России, с Волги, город Камышин.

– Камышин… Добра назва… Дай мэни, сынок, водычкы. Жалко, горилкы нэмае.

Я поднялся, заглянул в кабину – под сиденьем лежала фляга. Опустился на колени перед ним, прижал аккуратно к его губам. Он сделал несколько медленных глотков.

– Войне конец скоро, сынку. – Гриценко закрыл глаза. – Це вже нэ ти фашисты, шо у сорок пэршому. Надламани воны вже. А мы йих скоро и зовсим зламаемо. А ци… У лиси… До свойих хотилы пробытыся, обирвани якись, нэщасни.

Он замолчал, лишь шевелились его губы, словно он читал что-то про себя. Может, вспоминал что-то, а может, молился. И вдруг спросил:

– Як твою машину хоч зваты?

– Маруся… – растерялся я.

Он улыбнулся.

– Я вас шофэрив знаю… Ну ось Марусю ты и зустринэшь, може… А твойий Маруси… Дякуемо… Спасла вона нас…

* * *

Надрывая жилы, погрузили мы в кузов наших убитых. Я подошел к немцу. Ярости не было, и злости тоже – только усталость и печаль, горечь на сердце. В ушах стоял голос дядьки Миколы. Я перевернул немца на спину и вгляделся в его бледное, перепуганное и перепачканное лицо. Совсем молодой. Крепко сжатые губы мелко дрожали, так же, как и веки. Голубые глаза смотрели без ожесточения или ненависти, лишь сильный испуг и еще надежда, на милосердие и на жизнь, читались в них. Откуда приехал он к нам, из Берлина или Лейпцига, а может быть, Мюнхена-Дрездена, какие еще там в Германии города. И я понял, что хотел сказать дядька Микола, почему не поднялась у него рука. Вот только словами я объяснить это не смогу никогда. А может, и не надо слов вовсе.

Весна сорок пятого. Воспоминания Элизабет Кох

Я была совсем маленькой, когда подходила к концу эта ужасная война. Весной сорок пятого мне исполнилось семь лет. Хорошо помню вкус буханки хлеба, которую где-то достала мама, устроив настоящий праздник. Если детство приходится на военную пору, постепенно привыкаешь к гулу самолетов, к постоянным тревожным сиренам и даже к бомбежкам. Это становится неотъемлимой частью жизни, и чувствуешь досаду, когда приходится прерывать игру в классики и бежать в бомбоубежище. Но ведь игру можно продолжить и там. Нас было много, маленьких детей войны, в кварталах восточного Берлина последней военной весны.

Этот день начался совсем не так, как обычно. Всю ночь в городе рвались снаряды, мы с братиком Густавом спали в мрачном бомбоубежище, накрытые несколькими одеялами и прижавшись к теплой маминой кофте. Электричества в городе давно не было, в темноте и смраде подвала можно было лишь по звукам угадывать количество набившихся в него людей.

Внезапно неподелеку застрочил пулемет, разбудив и переполошив всех. Защелкали автоматы, на улице раздались громкие крики. Мама крепче прижала нас к себе, быстро бормоча слова молитвы и поочередно целуя то меня, то брата. Из разных углов подвала раздался плач, причем не только детский.

Внезапно пол и стены сотряс мощный взрыв, и там, где еще секунду назад была дверь, зазиял яркий, задымленный проем. Прошло еще пару секунд, и в нем показался мужской силуэт. Яркий луч света в его руках зашарил по подвалу, выхватывая отдельные лица. Вот тетя Грета из соседнего дома, мама говорит, – она раньше была портной, шила людям платья. Только сейчас на ней было какое-то бесформенное тряпье, глаза безумно и загнанно горели на бледном, осунувшемся лице. А вот бабушка Хильда с тремя внуками, все ее сыновья погибли, а невестку накрыло при бомбежке еще два года назад. И Гельмут, мой ровесник, мы часто играем вместе в развалинах домов, иногда находим что-нибудь интересное и перепрятываем, это наш с ним секрет. Он вжался в сырую холодную стену, и в глазах его сверкнули слезы страха. Я почувствовала, как и мои глаза увлажнились и захотелось громко закричать, но пересохшее горло не позволило.

В проеме появился еще один мужчина. Громко крикнул что-то на незнакомом языке. Первый ответил, как бы успокаивая. Луч света исчез, и мужчины тоже. Звуки боя удалялись. Время от времени кто-нибудь заглядывал к нам, и дети снова начинали реветь, а мама читать молитву. Ноги закоченели, хотелось подвигаться, и я осторожно высвободилась из маминых объятий.

– Куда ты? Стой здесь! – слишком громко крикнула она.

– Я здесь, мамочка, я не ухожу!

С этими словами я подбежала к дверному проему и осторожно выглянула наружу. По обоим сторонам улицы привычно торчали остовы когда-то высоких и красивых домов. Многие снова дымились после ночной бомбежки. Довольно далеко, в начале улицы догорала какая-то машина, нестерпимо воняло порохом и жженой резиной. На мостовой щедро рассыпались стрелянные гильзы, валялись брошенные каски и даже автомат. Тут и там в неестественных позах лежали солдаты и в зеленой, и в серой форме, вокруг была кровь.

Внезапно кто-то тронул меня за плечо, и я вскрикнула. Это был Густав. Ему тоже не терпелось выглянуть из бомбоубежища.

– Что там, Лизи? Они ушли?

– Да, ушли, говори шепотом.

Брат недоуменно пожал плечами:

– Почему шепотом?

Я не знала, что сказать. Как объяснить. Эти люди на мостовой… Нельзя громко говорить, это неуважительно.

«Ить… Ииить…» – внезапно послышалось мне.

– Ты слышал? – быстро спросила я.

– Что слышал? – брат собирал разбросанные возле входа гильзы.

«Иить..» – снова донеслось до меня.

Я быстро оглядывалась по сторонам, стараясь понять, откуда идет этот странный звук.

Вдруг один из солдат пошевелился, повернул ко мне лицо, не поднимая головы.

– Ить!.. – внятно произнес он.

Страх пробирал меня до самой души, когда я осторожно подползла к раненому солдату. На животе у него расплылось огромное красное пятно, выглядело это просто ужасно. В лице солдата не было ни кровиночки, голубые глаза смотрели пугающе из глубоких глазниц. Он почмокал губами и снова затянул свое «Иить».

– Не трогай его, Лизи, отойди оттуда! – крикнул Густав.

Как я могла уйти? И как я могла помочь?

– Это русский, Лизи, не трожь его! – снова окрикнул меня брат.

Русский… На груди какие-то железки, звездочки. На лице щетина. Я плохо помнила своего отца, но глаза у него были точно такого же цвета.

Я вскочила и понеслась назад, в подвал. Подбежала к матери, начала трясти ее за плечи:

– Там дядя на улице, хочет чего-то, помоги ему!

– Какой дядя! – испугалась мама. – Никакого дяди! Ты никуда не пойдешь!

– Иди со мной! Ему надо помочь! – заревела я.

– Ты останешься здесь! – Мама крепко сжала мои руки и усадила рядом.

– Отпусти! Отпусти меня! – я вырывалась, кричала и пиналась. Мама не смогла меня удержать, только закричала «Стой, Лизи!» мне вслед.

Я опять была рядом с ним. Нашла какую-то тряпку, свернула и положила ему под голову. Густав подошел ко мне.

– Смотри, сколько гильз! – показал мне одну руку. – А это – целые! – продемонстировал он вторую.

Я только мотнула головой.

– Пить хочеть твой русский, видишь, губами чмокает.

Только раненый уже ничего не просил – глаза его закрылись, губы не шевелились. Но он жил – веки подрагивали.

Не помня себя, я схватила какую-то каску и побежала к перекрестку, там была колонка. Набрала воды до краев, стараясь не расплескать, побежала обратно. Люди осторожно выходили из подвалов, прислушивались к удаляющейся канонаде. Все это проносилось перед моими глазами, как декорации в кино. Я смотрела только вперед.

– Помоги мне, – попросила я брата, когда вернулась. – приподними ему голову. Только осторожно!