Геннадий Башкуев - Предатель любви

• Название: Предатель любви
• Автор: Геннадий Башкуев
• Жанр: Современная проза
• Год: 2013

Рассказы

Напечатано в журнале Сибирские огни 2012 01

---

Воодушевленный отпором, Батон услал Александра за очередной дозой спиртного. Тактика званого гостя была примитивной: сожителя споить, дабы приступить к штурму главной крепости, которая, кажется, была готова сдаться на милость победителя. Начать осаду немедля мешали вертевшиеся возле материнской юбки девочки. И Батон предпринял словесную атаку: на хрена, извините, мадам, такой женщине фуфло по имени Саша? Алла вздохнула и ответила столь же прямо: не знаю, а только без мужика на этом свете не прожить. Ответ обнадеживал.

Но Александра Батон недооценил. Тот вернулся далеко не один — кроме водки Саша прихватил дружка под два метра ростом: видать, заподозрил неладное насчет видов дорогого гостя на ладную фигуру Аллы. И чем говорливее становился Батон, тем мрачнее — собутыльники, недружелюбно хрустевшие капусткой. Ренат, с детства не привыкший отступать, пошел ва-банк, предварительно боковым зрением опытного бойца сделав необходимые замеры: сколько сантиметров отделяет его от кухонного ножа на буфете, сколько — от двери и выключателя. А ва-банк состоял в том, что Батон на лагерном жаргоне популярно объяснил, что Саша и его дружок не мужики вовсе, а парнокопытные, и не угодно ли им выйти вон хотя бы на одну ночь куда подальше? Первым стал угрожающе подниматься из-за стола двухметровый амбал. Батон машинально ударил его бутылкой по лбу — дзинь! — тысяча осколков в кровавых потоках заката, льющихся в оконца, образовали вокруг головы радужный нимб. Амбал стал медленно оседать. Саша — будто и не был пьяным! — резво метнулся к кухонному ножу, но Батон ласточкой прыгнул к выключателю и вырубил свет. Истошно закричала женщина, заплакали дети, в кромешной темноте Батон всадил нож-финку в налетевшую на него фигуру, рванулся к выходу и был таков.

Нет, не таков был Батон. Пробежав без шапки по холодку метров тридцать, он опомнился и вернулся в дом. Зачем? По законам Зазеркалья следовало пришить всех свидетелей, и эта мысль мелькнула у Батона. Но пропала, лишь только он включил свет: в луже крови мычал и извивался Александр, дружок сидел в отупении, прислонясь к стене, и при виде Рената испуганно поднял руки. Детей не было видно, а их мать тихонько подвывала за печкой. Батон налил стакан водки, выпил его залпом, хрустнул яблоком и заорал: «Тихо, я сказал!» Он поочередно пнул невменяемого амбала и хозяйку, громко и членораздельно поставил задачу: сейчас он вызовет милицию, а они — скорую, а за все хорошее они покажут на следствии, что за нож первым схватился Александр… «А то убью. Честное пионерское», — он вытер лезвие финки о волосы амбала.

На суде свидетели подтвердили, что хозяин приревновал сожительницу и первым замахнулся ножом на безоружного гостя, а потом погас свет…

В результате вышеназванных грамотных действий со стороны Батона, спустя пяток лет, добродушно скалясь, Ренат хлопал меня по плечу, будучи на свободе и навеселе. Дело, по его разумению, не терпело промедления — он предлагал ехать к какой-то Алле к черту на кулички. Водкой и яблоками он уже затарился. Мне отводилась роль посредника или сводника. Короче, бред сивой кобылы. Или нет — дикого быка, влюбленного в Луну. Я отбоярился тем, чтобы грозный друг детства позвонил утречком, часиков в восемь-девять.

Гром прогремел по расписанию. Я схватил трубку и взглянул на часы. Батон орал на том конце провода, что мы «забили стрелку», назад ходу нет, и что он уже поймал частника. Еще Ренат просил взять паспорт. На всякий пожарный. «На очную ставку, что ль?» — буркнул я в трубку, зевнул и услышал в ответ квакающий смех.

Но чем ближе подъезжали мы к Дивизионке, тем жиже становился Ренатов смех. До железнодорожного переезда Батон, развалясь на переднем сиденье и жуя резинку, калейдоскопически изложил события последних лет, закончив свой рассказ резюме: «Фраернулся из-за бабы, понял?» Пока мы пережидали грохот товарняка, меня так и подмывало выйти из «жигулей» и уйти домой пешком, Батон обернул ко мне тревожное лицо: «Может, вина купить, а? Сухого? Все ж таки эта… женщина она…» И разозлился: «Перебьется!..»

Дом Аллы представлял из себя шлакозасыпной домик с кривым палисадником и большим огородом, сплошь засаженным картошкой и сорняком. Батон велел водителю обождать, не выключая мотор, минут пятнадцать. Открыл калитку, пнул бросившуюся под ноги дворняжку, постучал в дощатую, побитую сапогами дверь и поставил меня впереди себя. Выждав, я постучал еще раз. «Стучи, стучи, — дыхнул в затылок Батон. — Спят… На рынке она не работает, я узнавал».

Дверь открыла заспанная полуодетая девушка с синяком под глазом и жадно уставилась на винтовые колпачки бутылок, торчащие из пакета. «Мать где?» — рявкнул Батон. «А она болеет…» — хихикнула девица и прикрыла ладошкой выбитый зуб. Мы прошли внутрь.

Позднее увиденное Ренат охарактеризовал как бордель. Причем солдатского пошиба — у печки стояли кирзовые сапоги, на столе пустые бутылки и банки из-под армейской тушенки. Запах был, как в казарме поутру. Девушка, хихикая, скользнула в соседнюю комнату, там скрипнула кровать, и в проеме возникла стриженая лыбящаяся рожа с чубчиком: «А-а, водяра пожаловала!» Батон метко запустил сапогом в чубчик: «Цыть!», воткнул нож-финку с плексигласовой наборной ручкой в стол. И вояка-дембель гренадерского роста изобразил «цыть», едва попадая ногой в сапог и роняя портянки. Дверь хлопнула, в доме поднялась пыль.

— А кто эта тута раскомандовался? — возникло чучело женского рода.

Грязно-желтые волосы наполовину закрывали одутловатое синюшное лицо и выцветшие белесые глазки. Кажется, хозяйка так и спала в армейской засаленной телогрейке. Алла зевнула и процедила:

— А-а, так это ты, милок, шумишь? Уже откинулся, душегуб? Ловко! Ну, наливай, коли пришел, а то щас подохну…

Батон с грохотом смел со стола пустую тару, выставил водку и вывалил яблоки. Алла, не морщась, хлобыстнула стакан водки и начала стремительно пьянеть.

— А солдатика ты зазря в шею-то, Ренатик, — сообщила заплетающимся языком Алла, качаясь на табуретке. — Они, солдатики, они хорошие, они нам тушенки приносят… А ты чего не пьешь, Ренатик? Брезгуешь, да? На вот, полюбуйся, что ты с нами со всеми исделал, убивец… Вишь, какая Алка стала некрасивая… — Алла икнула и хихикнула, как дочь. — Знаем, знаем, зачем ты сюда пожаловал, знае-ем! А че, ежели шибко невтерпеж, то вон Людка завсегда… Она молодая, в соку, как это яблочко!

Людка хихикнула, как мать, подсела к столу и потянулась рукой с обломанными ногтями к бутылке, подмигивая синяком гостю. Батон дал ей оплеуху — Людка кубарем скатилась под стол — и заорал: «Младшая где, я сказал! Младшая где?»

Из-под вороха тряпья у печки вылезла девочка с грязной щекой, худющая, босая, шмыгнула носом. Батон, потерев о подкладку пиджака яблоко, протянул его младшей дочке.

Ренат дал мне денег на такси, уже на пороге я услышал его рык: «Кабы знал, что сопьетесь, в прошлый раз пришил бы, сучки!..»

…Изредка возле рынка я встречаю Батона. Он как-то сдал, постарел, ссутулился, отпустил седую бородку — ни дать ни взять праведник. По его словам, он «завязал», но деньга у него по-прежнему водится. Ренат божится, заученно осеняя себя крестным знамением, что ему просто шлет денежки из-за бугра один чудак, которому он когда-то спас жизнь на зоне.

Да, Батон изменился. Во-первых, стал жаловаться на жизнь, на нынешние нравы, чего с ним отродясь не бывало. Аллу он собственноручно сдал в наркологию, два раза она оттуда убегала, он дневал-ночевал, в итоге Аллу то ли закодировали, то ли зашили супротив злодейки с наклейкой чуть ли не пожизненно. А вот за Людкой, старшей дочкой, прямо беда, не углядели — пошла по рукам, пьет, ширяется незнамо чем и с кем. Уж Батон за ней по всему городу гонялся, ремнем бил, дружков ее резал… А она — опять за свое. Сущее наказание, а не девка. Иногда, впрочем, приползает домой, валяется у «тятеньки» в ногах. И Батон прощает — его-то простили!

Зато младшая — умница. Быстро нагнала одноклассников, учится на твердые четверки. Красавицей будет — в мать.

Иногда я вижу на рынке Аллу, она, как прежде, торгует овощами-фруктами. Аллу я узнаю с трудом, а она меня совсем не узнает. Пожалуй, это и к лучшему. Да-да, к лучшему…

Свет далекой звезды

Иногда мне кажется, что москвичи не такие, как мы. Внешне они как люди, ходят ногами, но внутри совсем другие, с более тонкой извилистой организацией — запутаться можно.

Я был пионером, и наш класс за сверхплановый сбор металлолома наградили поездкой в Москву. Тогда скорый поезд из наших мест, пыхтя и чадя на подъемах — приходилось спешно захлопывать окна — полз до столицы пять суток. Ехали плацкартой, было весело, питались домашними припасами и кипятком. Девчонка из старшего класса, племянница завуча школы со странным именем Стелла, которую взяли в Москву по блату, научила в тамбуре целоваться «по-взрослому». Она сказала, что Стелла — звезда. Сначала поочередно курили редкую сигарету с фильтром, потом звездная Стелла стала высмеивать, что курю не в затяжку — наверно, и целуюсь так же! «Сама дура», — покраснев, буркнул ненаходчиво. Она не обиделась, а, выше на полголовы, склонилась, пощекотав скулу ресницами. Кожу на затылке стянуло — я сжал губы, как пионер на допросе в гестапо. «Шизик, открой рот!» — сказала тоном классной руководительницы. То, что она вытворяла языком, было неописуемо, я чуть не задохнулся то ли от счастья, то ли от возмущения. Рената из-за плохого поведения в Москву не взяли — слава богу, а то бы испортил все дело.