Дэвид Мэмет - Древняя религия

• Название: Древняя религия
• Автор: Дэвид Мэмет
• Издательство: Текст, Книжники
• Жанр: Современная проза
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-7516-1229-0, 978-5-9953-0275-9

Молодая работница карандашной фабрики в городе Атланта, штат Джорджия, найдена убитой. В убийстве девушки обвинен управляющий фабрикой Лео Франк, хотя прямых улик не найдено. Совершить убийство мог и другой человек, чернокожий уборщик той же фабрики, но суд, уступая общественному мнению, склонен считать преступником еврея Франка…

Дэвид Мэмет (р. 1947), американский драматург, эссеист и прозаик, лауреат Пулитцеровской премии, с поразительным мастерством передает граничащее с безумием состояние обвиняемого во время суда и после приговора, отбывающего первые месяцы пожизненного заключения и не подозревающего, какая страшная судьба ожидает его в недалеком будущем.

---

И возможно, молчаливое страдание — это и есть Благословение Имени.

Что за чушь лезет в голову, — подумал он. — Что за бессмыслица.

До чего трудно отрешиться от мира. Получается лишь на мгновение, а потом затягивает обратно. Короткий, короткий миг, свободный от сожалений. Свободный от гнева. Мгновение. И — обратно. Все эти сволочи…»

Перед его глазами как бы вживую предстали зал суда и лица репортеров, упивавшихся долгожданным приговором, совершенным в их представлении. И они были совершенны в своем счастье, в своем подчинении Племени… как левиты, совершающие жертвоприношение.

«Скоты, — подумал он. — Христиане».

УМЕНИЕ

Процесс обучения иностранному языку казался ему идеальным примером человеческого усилия.

Сначала пробираешься в полной темноте; а когда приходит владение языком, умение — если оно вообще приходит, — то столь малыми порциями, что прогресс видишь, лишь оборачиваясь назад. А успехи не приносят почти никакой радости, только раздражение.

«Впрочем, — размышлял он, — перед кем я могу щегольнуть знанием иврита? Евреи воспримут это как само собой разумеющееся, а остальным нет никакого дела.

Когда учишься чему-то, говоришь себе: „Я узнаю это потом“. Но это „потом“ никогда не наступает, потому что в данном контексте оно означает „сейчас“.

Это не расплывчатое будущее, а волшебное и уже наступившее настоящее. Во всех отношениях такое же настоящее, как мы имеем, но вдобавок я еще говорю на иностранном языке.

Ибо кто будет стремиться попасть в будущее, замечательное лишь тем фактом, что определенный отрезок времени остался позади и время это было затрачено на мучительные усилия по обретению некоего навыка?

Нет, — подумал он. — Будущее — это идолопоклонство. Как и „перемены“, и „завтра“.

Как и прошлое. Именно по этой причине меня и приговорили. Они искали волшебное прошлое, которое во всех отношениях было бы как настоящее — но без евреев.

Они тоскуют по волшебному прошлому, в котором нет борьбы и раздоров; поэтому им нужно указать пальцем и сказать: „Если его не станет, это прошлое вернется“.

Так прошлое становится будущим. Ведь если бы в него можно было вернуться, то совершить такое можно только в момент, следующий за настоящим. Итак, в этом Волшебном Будущем, свободном от борьбы и раздоров, гои будут избавлены от исторической помехи в виде евреев и я буду владеть ивритом и семью формами спряжения ивритских глаголов.

Однако, — подумал он, — как может существовать будущее, в котором я владею ивритом, но в то же время там нет евреев? Отсюда явственно следует, что не существует единого будущего, ибо все варианты развития событий в той или иной степени — по крайней мере потенциально — противоречивы или, скажем, „взаимоисключающи“, а значит, человек стремится вовсе не к будущему, а к идолопоклонству, что и требовалось доказать.

Что нисколько не помогло мне с глаголом „охранять“ — лишмор. А от него: шамур — охраняемый, шомер — охраняющий, нишмор — будем охранять.

Как здесь спокойно», — подумал он.

ИВРИТ

Раввин вынул из кармана рубашки пачку табаку и начал сворачивать сигарету. Он вопросительно протянул руки к Франку, тот рассеянно кивнул.

Раввин закончил сворачивать сначала одну сигарету, потом другую. Протянул обе Франку через стол, и тот взял одну. Раввин вынул из того же кармана спичку, чиркнул ей по боковой рейке тюремной койки. Запах серы наполнил камеру.

— Почему, когда куришь, становится не так жарко? — спросил Франк и посмотрел на сигарету.

— Правда? Вполне возможно…

— Ведь если подумать…

— Я думаю, — сказал раввин, — что курение отвлекает…

Он немного помолчал. Потом поднял брови и произнес:

— Так что, продолжим?

Франк кивнул, и они склонились над раскрытыми книгами, разложенными на койке.

— Лизкор, — сказал он, — помнить. Лелакет — собирать. Шамар — охранять. Лагаат — трогать.

Раввин откинулся на стуле, чтобы спрятаться от солнца. Стены камеры еще сохраняли прохладу, особенно хорош был треугольник тени между стеной и решеткой.

— Лээхов — любить. Лиштот — пить. Лигмоль — вознаграждать. Лаазов — покинуть.

Мысли Франка, как обычно, вернулись к суду. Не к аресту, не к беснующейся в тот день толпе на улице, не к заключению в тюрьму, а именно к суду.

«Был ли я наивен, — думал он (а мысль эта не покидала какой-то участок его мозга почти весь день, каждый день), и еще он подумал: — Был ли кто-нибудь когда-нибудь настолько наивен?» — Его возмущало присутствие другого человека в камере, как будто тот мог видеть, что его мысли снова возвращаются к суду, а значит, стать свидетелем его унижения.

Он посмотрел на тень на полу. Тень от решетки преломлялась на стыке стены с полом под углом в тридцать градусов. Два часа. Через полчаса раввин уйдет. Но как, ужаснулся Франк, как пережить эти полчаса?

— Да?.. — сказал раввин.

Теперь сигарета была горячей, она жгла пальцы, а дым жег легкие. Он взял банку из-под кофе с песком, затушил бычок и протянул банку раввину, но тот покачал головой, склонился над книгой и сказал:

— Продолжим.

К тому моменту Франка уже с головой захлестнула ненависть к раввину — оглушающая, слепая ненависть к нему и всему, что в нем воплощалось.

«Нет, — подумал он. — Нет. Стоп. Нет. Стоп. И что я теперь сделаю? Убью его? Что? Убью? Ничтожный еврейчик. Этот кислый запах пота. Как же он потеет в этом дешевом костюме… Почему он не снимет пиджак?»

Раввин продолжал что-то говорить.

— Что? — переспросил Франк. — Что вы сказали?..

— Оледет, — сказал раввин.

— Что?..

— Оледет.

— Рождение. Рождение, — повторил Франк. — Рождение. Родство.

ШАЛАТ

Речи о помиловании не шло, как ему объяснили. Достаточно и того, что губернатор заменил смертный приговор пожизненным заключением. Теперь этот человек никогда не сможет избираться на публичные должности. Более того, этот человек теперь в опасности, объяснили ему. Получает анонимные угрозы. Он…

Пока адвокат говорил, Франк задремал. Краем уха он продолжал слышать что-то про «последующие годы» и «возможно, когда-нибудь…», а потом он почти отключился, и в голове его эта мутная дрема каким-то образом смешалась со сном, который он видел у себя в камере, и в этом сне адвокат почему-то употребил латинский термин, и термин этот был словом «соль».

«Соль? — недоумевал он. — Корень был знакомым, но он никак не мог понять, какое отношение это слово имеет к его заключению. — И зачем он вообще говорит на другом языке? С какой целью затемняет суть дела?

А может, это была не латынь, а иврит? — продолжал он размышлять во сне. — Лашон а-кодеш. Святой язык. „Соль, salt“. — Он свел ее к буквам шин, ламед, тав. — Что бы мог значить этот корень?»

Он спал и во сне зашел в каменное здание, которое находилось в каком-то восточном портовом городе. Облаченный в тогу, он держал под мышкой свиток папируса (или то, что представлял себе папирусом), и вот он зашел в здание, которое считал библиотекой. Но там были женщины, и это показалось ему странным: насколько он знал, женщинам в этом городе посещать библиотеки не разрешалось.

«Не женщинам, — подумал он. — На женщин строгий запрет не распространялся. Это евреям запрещено сюда входить. Мне запрещено…»

Он вспоминал этот сон весь день. Переходил от «что же я там искал?» к «какое-то слово», затем уточнил — это был юридический термин, «судебный иск». Далее в памяти всплывала его встреча с адвокатом накануне, а от нее, по кругу, он снова и снова возвращался к тому вечернему сну, и тогда неизбежно возникало это слово — «соль».

Но был ли то иврит, подумал он.

Закончив работу в медпункте, он вернулся в камеру, на молитву. А после молитвы взял словарь, блокнот и карандаш.

«Шин, ламед, тав, — записал он. — Или шин, ламед, тет. Или самех, ламед, тет. Или самех, ламед, тав, — записал он. — Или…» — Тут он взглянул на получившийся список и понял, что для начала этого достаточно.

Для первого варианта он не нашел ничего. Для второго нашел шалат — прошедшее время от лишлот, что значит «властвовать». От арамейского: «преодолеть, победить».

Оно? Нет: мысль оформлялась и конкретизировалась, превращалась из неопределенного опыта в поворотный пункт, веху, а веха обретала единственное значение, и значение это никак не соотносилось с его сном. Он отбросил ее. В этом варианте не было тайны. Тайна заключалась в слове «соль», которое ему приснилось, которое возвращалось снова и снова, донимало его, теребило, напоминало. Но о чем?

И вдруг он вернулся на свою кухню. В то самое субботнее утро. Он завтракал. Один. Час ранний. Рути ушла за покупками, как всегда по субботам, жена спала наверху, а он был на кухне и варил кашу. Читал газету. Протянул руку за солью, опрокинул баночку, пробка выпала, и соль рассыпалась по столешнице.