Анатолий Жуков - Необходимо для счастья

• Название: Необходимо для счастья
• Автор: Анатолий Жуков
• Издательство: Советская Россия
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1986

Перу Анатолия Жукова принадлежит немало произведений, получивших признание читателей и литературной критики. Рассказы, составившие нынешнюю книгу автора, объединяются в единый цикл темой ответственности человека в современном обществе. Писатель одинаково хорошо знает как городскую, так и сельскую жизнь, а создаваемые им человеческие характеры объемны и художественно убедительны.

---

Мы вскарабкались с ней до половины ближней небольшой горы, обросшей редким лесом и кустарником, ободрали руки и ноги, а Палага порвала чулок и так рассердилась, что стала ругать дураков врачей, которые не нашли от полноты лучшего лекарства, чем это лазанье.

Аппетит за ужином у нас был зверский, и мы попросили добавки. Спал я тоже как убитый, не слышал даже, когда вернулся мой молчун физик, ходивший в кино.

Утром я увидел его глядящим на горы. Длинный, костлявый, он сидел на кровати, завернувшись в одеяло, и потрясение молчал. Белое лицо его, застывшее, без кровинки, было под стать цвету этих вечных гор, безмолвных и сосредоточенных. Даже синие жилки у него на висках и на шее виделись так же, как темно-голубые среди снега расщелины гор. Только горы были ярче, они жили, а у физика потухли даже глаза.

— Чем болеете? — спросил я.

— Лейкоз, — сказал он, раскрыв сухие губы.

Лейкоз… Не то что я, не ревматизм какой-нибудь подцепил, а что помудрее — лейкоз. И здесь по Сеньке шапка. Не дай бог никому такой шапки.

— И как?

— Несколько месяцев продержусь, работу надо закончить. У меня интересная тема.

Узнать бы, как таких самоотверженных делают! В гробу стоит, и тема ему интересна. Лида тоже, видно, к этой теме относится.

Я пошел на лечебную гимнастику, потом на завтрак. Палага была недовольна моим выбором блюд, но ничего не сказала и только задирала все время Аполлинарию Сергеевну. Она смеялась над ее строгостью и ставила ей в вину и образование, и красоту, и даже ее имя.

— Аполлинария — это вроде Полины, а Полина та же Пелагея, — рассуждала она. — Выдумываете все позаковыристей, а цена-то не названию дадена.

— Странная логика, — пожимала плечами Аполлинария Сергеевна. — Мы же не сами выбираем себе имя.

— Зато вы оправдываете его, — сердилась Палага. — Ты вон и серьги нацепила, и губы красишь, и очки золотые, а муж за другим столом сидит.

— Он диетчик.

— Диетчик! Лида вон тоже диетчика подхватила, а у него, сказывают, кровяных шариков только тридцать процентов.

— Он хороший, — сказала Лида, покраснев. — Это он на работе заболел, он не виноват.

— Он-то не виноват, да и ты здесь ни при чем.

— Он ученый, — защищалась Лида.

— Ну и что? Они, ученые-то, диету вон придумали, очки носют, имена мудреные, а дело-то в пирогах, а не в загибах.

После завтрака мы ездили автобусом на белореченские ванны, и Палага удивилась, что я выполняю такие же процедуры, какие предписаны ей.

— Хороша наука, — ворчала она. — Толстый или тонкий, в одну ванну макают, только я больше лежу, а ты меньше. Спросила врачиху, а она — кушайте, говорит, умеренно — и похудеете. Дуреха, кто же голодом лечит!

В обед она не стерпела моего коварства и позвала официантку.

— Вот что, красавица. Этот заморыш, — она взглянула в мою сторону, — фруктовый суп мне заказал. Это что же, вроде компота?

— Вроде компота, — сказала официантка.

— Вот ему и принеси, а мне щей, да с перцем, да погуще, пожирней налей. Все равно помирать-то, лучше уж толстой.

— Червям пища, — сказал я.

— И то польза.

Гулять после обеда она отправилась одна, успокоилась и вечером рассказывала, что у горы случайно наступила на старого козла, да так, что он, бедный, заревел на весь лес. Такая наступит, заревешь, пожалуй, на весь мир.

Аполлинария Сергеевна оказалась любительницей тенниса, и мы с ней весело поиграли. Правда, ее немного смущал муж, который нетерпеливо ходил возле корта и все подозрительно поглядывал на меня, но потом он ушел.

В кино мы пошли вместе и до начала сеанса все искали своих соседей. Лиды и физика в зале не было, они, как мы потом узнали, прогуливались в парке. Вообще потом они редко ходили в кино и все свободное время проводили уединенно.

Мой физик повеселел, стал разговорчивей, в глазах появился живой блеск. Однажды утром, глядя на горы, он сообщил, что человек вечен и уничтожить его нельзя. И природу тоже, природу в смысле материю. Она может видоизмениться, но в основном останется прежней, подчиняющейся своим строгим законам.

— Представьте себе, я, здоровый и молодой, не знал женщин, не испытывал к ним никаких чувств, ни разу не был близок с ними. Меня удерживала от этого их интеллектуальная узость, их природная заземленность, что ли. Во всяком случае, мне так казалось. И вот понимаете, сейчас я влюбился. Я говорю совершенно серьезно, влюбился, пожалуй, больше — я люблю, и мне кажется странным, почему прежде, здоровый и сильный, я не испытывал этого чувства. Мне порой кажется, что, будь оно прежде, я бы не облучился, а если и облучился, так не заболел бы. Ерунда, разумеется, но я испытываю такой подъем, столько чувствую в себе сил, что вчера днем, пока вы ездили на ванны, я нашел решение центрального вопроса своей работы, ключ всей темы, его я искал больше двух лет. Но самое удивительное в том, что Лида, когда я в общих чертах объяснил ей, поняла меня. Поразительное явление! Девчонка, вчерашняя школьница, машинистка в каком-то учреждении — и такое…

В глазах физика дрожали слезы. Это были радостные, счастливые слезы, и сам он весь, завернутый в одеяло скелет, светился счастьем. Черт знает что такое, с луны вроде упал. Наверно, умрет скоро. Перед смертью, говорят, находит на человека короткое обновление.

— Понимаете, в чем дело: вероятно, она ближе к истине, процесс познания у нее короче, путь — прямей и последовательней. Это какой-то своеобразный подход к явлению, совершенно отличный от нашего. Может, это мистика, но для меня все так неожиданно, что вначале я не поверил и попросил ее повторить, как она поняла и почему именно так. И она объяснила, верно объяснила, понимаете!

— Видно, любит, — сказал я. — Бабы понятливые, когда любят, у них чутье.

Физик вскинул темные, словно приклеенные брови, поглядел на меня пристально и вдруг улыбнулся — робко так улыбнулся, виновато. Два ряда влажных белых зубов с бледными деснами показались мне чужими, но это были его зубы, и высокий свод лба, голый, незащищенный, и бескровные губы, и немигающие лихорадочные глаза — все это жило, волновалось, любило. Не свое любило, чужое. Умрет через месяц-другой и изломает жизнь здоровым и сильным. Чего она в нем нашла, в этом блаженном?

Гуляя после обеда с Палагой по лесопарку, я рассказал ей о разговоре с физиком. Она согласилась со мной.

— Нечего лезть в волки, когда хвост собачий. Закрутит ей голову своей ученостью и умрет, а ей жить надо, детей рожать. От здорового мужа к этому шкилету!..

Мне почему-то представилась моя Томка гуляющей с физиком, и я содрогнулся. Ну да, он умрет, его жалко, он молод, двадцать восемь лет, кажется, но ведь и мы не виноваты. Нам жить надо, мы здоровые. Надо узнать ее домашний адрес и написать мужу — пусть покажет ей хорошенький раунд, потаскушке. Люди на курорт лечиться едут, кому-то из-за нее путевки не досталось, а она здесь ученых завлекает!

Ну да, у меня отсталые представления, я не понимаю свободной любви, я простой рабочий, но хотел бы я поглядеть на вас, передовых и современных, и тогда поглядеть, когда вы узнаете, что ваша жена путается на курорте, а вам пишет благополучные письма, что она лечится и скучает в разлуке. Я не знаю, что пишет Лида своему боксеру, но пишет же, и вряд ли я ошибаюсь. Я не блаженный какой-нибудь и знаю их бабью породу.

За ужином мы заговорили об этом, но Аполлинария Сергеевна во всем обвинила мужчин, которых женщины призваны воспитывать и исправлять.

— Я, например, довольна мужем, — рассуждала она в ожидании компота, — а ему вот кажется, что он вроде что-то недополучил. И в то же время ревнует, за мной сюда поехал — странно. Сегодня познакомился на пляже с фифочкой и после обеда к ней ушел. У него, видите ли, деловое свидание, она тоже химик, и они работают в смежных областях.

— Может быть, правда, — вступилась осмелевшая Лидка. — Мужчины ведь слабые, и они всегда ищут в нас помощниц.

Палага откинулась на застонавший стул и затряслась, раскраснелась, заохала.

— Не знаю, чего они ищут, — холодно возразила Аполлинария Сергеевна, — но быть постоянными в своих чувствах они не могут. Я, например, совершенно убеждена, что мужчины изменяют чаще, чем женщины.

— Почему? — удивилась Лидка. — Ведь если они изменяют, то с нами, женщинами, и, значит, одинаково.

Палага зашлась в новом приступе смеха, стул жалобно заскрипел под ее тяжестью, щеки сделались свекольно-синими, из глаз-щелочек потекли слезы.

— Видите ли, милочка, в чем дело. — Аполлинария Сергеевна наставила на Лидку свои золотые очки. — Есть определенная категория женщин, с которыми они изменяют, и я полагаю, их не трудно отличить.

Молодчина, Аполлинария! Умница! А то прикрываются наивностью, доверчивостью и чем только можно, а сами огни и воды прошли.

Лидка вспыхнула до слез, резко отодвинула стул и вскочила.