Нотэ Лурье - Степь зовет

• Название: Степь зовет
• Автор: Нотэ Лурье
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1977

Роман «Степь зовет» — одно из лучших произведений еврейской советской литературы тридцатых годов. Он посвящен рождению и становлению колхоза. Автор вывел в романе галерею образов необычайной сочности, очень тонко показав психологию собственников и ломку этой психологии. Книга написана правдиво, с большим знанием людей и отражаемых событий. Роман проникнут духом интернационализма.

---

Уже несколько дней на дворе бушевала вьюга. С протяжным свистом и воем наметала сугробы вокруг хатенки Шефтла Кобыльца, гудела под низкой соломенной стрехой, хлестала снегом по замерзшему оконцу.

Шефтл Кобылец, босой, в старых ватных штанах, сидел на полу, подстелив под себя рваный мешок, и опухшими от холода пальцами лущил кукурузу. С беспокойством прислушиваясь к вою вьюги за окном, он думал о Зелде: что-то долго она не идет…

— Ну и буран, — кряхтела на печи старуха. — И зачем тебе понадобилось посылать ее в такую метелицу…

Шефтл молчал. Он и не слышал ее ворчания, ничего не слышал, кроме вьюги, воющей на дворе, и собственных мыслей. Много ли нужно времени, чтобы перебежать улицу и попросить у Калмена Зогота ручную мельницу для кукурузы? Мельница… Не так уж нужна ему мельница, важнее другое: может, Зелда услышит там что-нибудь новое про него, Шефтла.

«Да ничего она, должно быть, и не услышит, — уныло думал Шефтл. — Были бы новости, мигом бы вернулась!» Что ж это за напасть такая! Уже больше трех недель, как он подал свое заявление, а ответа все нет. Не вызывают, даже не заговаривают с ним об этом, Душу выматывают, и годи! Если б еще только Хонця… Ладно. Но Элька? Чем он ее обидел? Неужели она все позабыла? Синие летние вечера… Окно в красном уголке… А теперь? Ее, видно, совсем не трогает, что ему теперь хуже всех на хуторе. Никому до него дела нет, никому он не нужен. Обошлись без него. Без этой его клячи, без его десятинок, без его старой лобогрейки… И ей, Эльке, тоже нет дела ни до него, ни до всех его забот и печалей.

За окном протяжно свистела вьюга, хлестала со всех сторон по стенам, и казалось, хатенка Шефтла Кобыльца стоит где-то на отшибе от жилья, одна-одинешенька в открытой степи.

— Ну и крутит, ну и крутит, — жалобно вздыхала старуха. — Шефтл! Что это тебе приспичило кукурузу лущить на ночь глядя?

Шефтл недовольно отвернулся. Делать старухе нечего, лежит себе на печке и ворчит без конца. Ему захотелось прикрикнуть на мать, сорвать на ней досаду, но тут громко звякнул наружный засов. Шефтл замер. Кто-то топал в сенях, шумно отряхивался. Наконец с визгом распахнулась дверь, и в облаке густого холодного пара ворвалась раскрасневшаяся Зелда.

— Ой, Шефтл… что на улице-то творится! — воскликнула она охрипшим с мороза голосом, сбрасывая с себя короткий тулупчик. — Как я бежала, Шефтл, как бежала… ой, прямо чуть сердце не выскочило… Завтра… Завтра будет собрание… Насчет нас, Шефтл… Завтра после обеда…

Шефтл все сидел на полу, держа в руках вылущенный початок.

— Кто сказал? — спросил он взволнованно, глядя на Зелду горячими черными глазами.

— Как это кто? Калмен Зогот! Только что вернулся с правления… Он сам к тебе собирался, а тут я… Весь хутор, сказал он, будет… Завтра… — захлебываясь, говорила Зелда. — Завтра… Ой, Шефтл! Ну, наконец-то будем и мы с другими наравне.

Она на ходу подкрутила фитиль в жестяной керосиновой лампочке, висевшей на стене, и в комнате посветлело. Зелда проворно начала убирать со стола.

Сейчас, с разгоревшимися от мороза щеками, она выглядела просто красавицей. От нее так и веяло свежестью и здоровьем. После того как Шефтл свозил ее к доктору, она бросила все бабские средства, которыми ее пользовала свекровь, и быстро поправилась. Руки пополнели, округлились бедра, а глаза, ее большие карие глаза, теперь так и сияли от счастья.

— Ой, Шефтл, как я бежала… Ветер в лицо, снег так и лепит, а я бегу… И как раз против двора Траску-нов вдруг как шлепнулась в канаву! — радостно смеялась она.

Шефтл молча поднялся с пола. Свернул толстенную козью ножку, как был, босиком, прошлепал к лампочке и прикурил от нее с такой силой, что язычок пламени вместе с дымом на секунду вырвался из стекла.

— Весь хутор, говоришь? — Он глубоко затянулся и, хмурясь, сел на низкую скамью у стены.

Казалось, новость, которую принесла Зелда, уже перестала радовать его. Что-то его угнетало, мучило, он даже чувствовал тяжесть в груди, словно ее жерновом придавили. Он и сам не мог понять, отчего это. Оттого ли, что завтра — да, уже завтра! — придется расстаться со своей землицей, с буланой кобылой, с собственной упряжью; оттого ли, что опять он почувствовал страх перед новыми, непривычными порядками, которые ждут его в колхозе; а может быть, еще беспокоило то, что на завтрашнее собрание сойдется весь хутор, и всякий, кому не лень, будет болтать о нем что хочет.

На печи охала и кряхтела старуха.

— Чего тебе? — буркнул Шефтл.

— Ничего… Какими ни на есть, а все же хозяевами считались… А теперь, я слышу, и того не будет, прости меня бог…

— Ладно, будет тебе стонать! — остановил ее Шефтл, еле сдерживая раздражение. — Погоди, тебя еще не приняли.

— То есть как это? — удивилась мать, даже голову высунула. — Это что же, они еще могут и не принять?

— А я почем знаю, — огрызнулся Шефтл.

— Ну конечно! — рассмеялась Зелда. — Это он просто так говорит.

Шефтл промолчал. Погруженный в свои мысли, он небрежно оторвал клочок мятой газеты и свернул новую цигарку.

— То есть как это не примут? — не унималась старуха. Она уже сидела на лежанке, свесив вниз худые ноги. — Хорошенькое дело! Мы что, хуже людей? Такие же паны, как и все тут на хуторе. Твоего отца убили белые, оставил меня одну, молодую вдову, всю жизнь маялась, вон иссохла вся прежде времени… А теперь, выходит, мы хуже всех… Да где это слыхано! Нет, раз так, я тоже пойду на этот ваш сход… Мы вроде тут никого не обижали… Да ведь раньше они сами тебя просили! Приставали, ходили за тобой по пятам…

— Хватит! — рявкнул Шефтл, швырнув на пол погасший окурок. Лицо его побагровело, глаза бешено сверкали.

— Ну, Шефтл, ну чего ты, — тихо проговорила Зелда. — Что тебе мать такого сказала?

Она уже раскладывала постель. Заботливо, с усердием молодой жены, взбивала подушки, расправляла все складки на одеяле. Шефтл прошелся взад-вперед по комнате, постоял с хмурым видом, потом задул лампу и, все так же молча, лег. Зелда прилегла к нему и сразу заснула. Но Шефтлу не спалось.

«Раньше надо было… сразу, вместе со всеми», — грыз он себя. И как он этого не понимал? Надо было вступить в колхоз, когда обе кобылы были в упряжке и на хуторе с ним считались, звали его, уговаривали — вот когда! А то, видишь, у всех хватило ума, даже старый Рахмиэл, и тот понял, один он заартачился, как норовистый конь. Хотел быть умнее других, умнее Калмена Зогота, Микиты Друяна, всего света умней — и остался в дураках. Он, он один оплошал, один на всем хуторе…

Шефтлу кажется, что теперь хуторяне только о нем и говорят. О нем и завтрашнем собрании. И ему стыдно перед хуторянами, а больше всего — перед Элькой. Разве она ему не предсказывала, разве не предупреждала, что один в степи он ничего не добьется. Послушай он ее, по-другому, быть может, сложилась вся его жизнь. Взять хоть Коплдунера. Шефтл и за ровню-то его не считал, смеялся над ним. «Постромки коротки!» — так он парню сказал когда-то при Эльке. Шефтл даже покраснел от стыда, от стыда и от обиды на самого себя. Все его обскакали, все! Коплдунер вон учится где-то на курсах, в Киеве, что ли, скоро агрономом станет, начальником… А он, Шефтл, кто? Последний, последний человек на хуторе… А возьмись он в свое время за ум, послушай; он Эльку… Да чем он хуже Коплдунера? Силой, что ли, обижен? Да он мог бы уже бригадиром быть, и в самой лучшей бригаде! Показал бы людям, как надо работать, прогремел бы на весь Гуляйпольский район!

А теперь? Что-то скажет о нем Элька на завтрашнем собрании.

Шефтлу стало жарко. Тихо, стараясь не разбудить Зелду, он слез с постели, подошел к кадке, стоявшей около двери, зачерпнул полный ковшик холодной воды и выпил одним духом, чуть не захлебнувшись. Босиком, в нижнем белье, побродил по темной, тесной комнате, потом снова лег в постель.

Зелда повернулась к нему и теплой, мягкой рукой погладила по небритой щеке.

— Почему ты не спишь, Шефтл?

Шефтл ничего не ответил. Некоторое время он лежал не шевелясь, глядя широко открытыми глазами в темноту.

— Что еще говорил Калмен Зогот? — спросил он наконец.

— Да вот это и говорил, — сонно пробормотала Зелда. — И еще про Пискуна… и про агронома… Никто не знает, что с ними случилось… Как в воду канули…

— Найдутся… — рассеянно бросил Шефтл. Помолчав, он опять спросил: — Ну, а собрание? Где оно будет? В клубе?

— Умгу… Спи, Шефтл…

На дворе по-прежнему бесновалась вьюга, хлопала снегом по стенам, по окнам, и звенели составленные из кусочков стекла, стучала дверь, бренчал железный засов, а в трубе, словно целая волчья стая, выл и выл еетер на разные голоса. Видно, ночью еще пуще разыгралась метель.

Проснулась старуха, окликнула Шефтла. Но Шефтл уже ничего не слышал. Он с громом мчался в телеге по степи, сплошь усеянной красными маками. Обе его кобылы звонко ржут, за спиной весело бренчит плуг. Жара, солнце так и палит. Шефтл свищет в воздухе кнутом, гикает, погоняет своих буланых. Он спешит к своей земле, к своему наделу, скорее, чтобы никто не успел захватить!.. Вот и Дикая балка, здесь должна быть его межа… Но что это? Шефтл растерянно оглядывается — межи не видно. Уже и балки не видно, вся земля, куда ни кинь взгляд, вспахана, сплошной черный массив. Шефтл спрыгивает с телеги, бросает лошадей и с кнутом в руке бежит искать свой надел. Он задевает босыми ногами за черные сырые комья, падает, встает и снова бежит. Вот он взбежал на вершину холма, а кругом все то же черное вспаханное поле, и не видно ему ни конца ни края. Шефтл ищет глазами синие и розовые колокольчики, так пышно разросшиеся на его меже. Нет их, пропали… нет его земли… Словно кто-то подкрался в ночной темноте и унес ее со всеми цветами и травами… Шефтл хочет крикнуть — и не может, что-то душит его. Он бежит, задыхается, но все бежит, бежит… Может, еще увидит, может, найдет… Вон там, у гуляйпольских могилок, — не она ли, не его ли это земля? Да, он узнал ее. И ему так радостно. Вдалеке синеет полоска колокольчиков, он узнал ее, это его межа! Из последних сил Шефтл бросается туда. Но синяя полоска уже исчезла. Вокруг Шефтла до самого горизонта простирается безбрежное желтое поле, все усаженное высокими-высокими подсолнухами. Они качают тяжелыми золотистыми головами, а среди них стоит Элька, в чистой белой кофточке, в руках у нее кушак от его рубахи, и она хохочет, покатывается со смеху…