Дженнифер Макмахон - Люди зимы

• Название: Люди зимы
• Автор: Дженнифер Макмахон
• Жанр: Ужасы и Мистика

1908 год

В результате несчастного случая Сара и Мартин теряют дочь. Но Сара готова на все, чтобы вернуть ребенка. Она прибегает к загадочному ритуалу, которому еще в детстве ее научила возлюбленная отца, индианка. По слухам, та умела говорить с усопшими – Людьми зимы, и отчаявшаяся Сара решает испытать этот метод.

Наши дни

Вернувшись домой после долгого отсутствия, Рути обнаруживает, что ее мать бесследно исчезла. Вместе с младшей сестрой она отправляется на поиски, и они приводят ее в подземные пещеры, где обитает таинственная Герти – маленькая девочка, которая, как поговаривают местные жители, много лет назад восстала из мертвых…

---

Но сейчас я убедилась в обратном.

Меня и Эстер разделяло не больше десяти футов. Я ясно видела, что ее платье испачкано и порвано, мягкие белокурые волосы спутались, и в них застряли комья глины. Землей – сырой, жирной землей – пахло и от самой Эстер, но за этим запахом я различала что-то еще. Это был резкий, неприятный запах разогретого жира и горелой тряпки – примерно так пахнет сальная свеча, когда ее только что задуешь.

Наши взгляды встретились, и я хотела заговорить, хотела назвать подругу по имени, но из моего сжатого судорогой страха горла вырвалось только невнятное шипение:

«Эх-сс-тер…»

В следующее мгновение Эстер повернулась и, словно испуганный кролик, метнулась обратно в чащу. Я проводила ее беспомощным взглядом, крепко вцепившись в поросший лишайником камень всеми десятью пальцами.

Потом на тропе, ведущей из долины к Чертовым Пальцам, появилась еще одна фигура. Какая-то женщина тяжело поднималась по склону, на ходу выкрикивая имя Эстер. Это была ее мать – миссис Кора Джемисон. Увидев меня, она на мгновение остановилась. Ее лицо было красным от напряжения, его искажала гримаса отчаяния. Миссис Джемисон тяжело дышала, ее руки и подбородок были исцарапаны, платок сбился, а в волосах застряли ветки и листва.

«Никому не говори!.. – прошипела она странным, срывающимся голосом. – Никому, слышишь?!..»

«Но почему?» – спросила я, выходя из-за камня.

Миссис Джемисон посмотрела на меня, точнее – сквозь меня, словно я была закопченным оконным стеклом в кухонном окошке.

«Быть может, когда-нибудь ты тоже будешь любить кого-то без памяти, – сказала она. – И тогда ты поймешь…»

И она побежала дальше – туда, где в лесной чаще исчезла ее воскресшая дочь.

В тот же день я рассказала Тете обо всем, что видела.

«Разве это возможно? – спросила я. – То есть, я имею в виду – разве можно на самом деле вернуть умершего человека?»

Мы с Тетей гуляли у реки, собирая съедобные завитушки молодого папоротника. Мы делали это каждую весну, и тетина корзина была уже почти полна. Набрав папоротника, мы приносили его домой и варили суп из лесной зелени и трав, которые Тетя собирала по пути. Кроме того, у реки у нас было еще одно дело: мы проверяли бобровые ловушки. Буквально пару дней назад в одну из них попался крупный бобер, и Тетя надеялась поймать еще нескольких. Бобры в наших краях встречались редко, и их шкурки ценились очень высоко. Тетя говорила – когда-то эти зверьки были так же многочисленны, как белки, но трапперы истребили почти всех, а те, кто уцелел, стали очень осторожны.

Патрон тоже был с нами. Низко опустив лобастую голову, он принюхивался к земле, а его настороженные уши ловили каждый шорох. Папа говорил, что Патрон – наполовину волк, но мне часто казалось, что это не так, и что он волк на все десять десятых. Тетя нашла его еще щенком, когда он провалился в одну из ее ловчих ям, к тому же он был ранен – кто-то всадил ему в бок хороший заряд дроби (собственно говоря, именно поэтому его и назвали Патроном: мол, кто-то зря потратил на него патрон). Тетя отнесла щенка в свою хижину, выковыряла из-под шкуры дробинки, а потом промыла и зашила раны. Патрон выжил и с тех пор не отходил от Тети ни на шаг.

«Ему повезло, что ты его нашла», – сказала я, когда впервые услышала эту историю.

«Везение тут ни при чем, – серьезно ответила мне Тетя. – Просто мы с ним с самого начала были предназначены друг для друга».

И действительно, я никогда не видела, чтобы какой-нибудь пес – или любой другой зверь, если на то пошло – был настолько предан владельцу. Раны Патрона давно зажили, но одна из дробинок повредила ему правый глаз, который со временем стал беловато-сизым, как брюхо дохлой рыбы. Я считала, что этим глазом Патрон ничего не видит, но Тетя всегда меня поправляла: «Этим глазом он видит духов, – говорила она и уточняла: – Он так близко подошел к границе жизни и смерти, что один его глаз навсегда остался в мире мертвых». Я очень любила Патрона, но его слепой глаз внушал мне какой-то непонятный ужас. Порой мне даже казалось, что им он видит куда больше, чем я – своими двумя.

Тетя не была моей настоящей родственницей, но она любила меня, заботилась обо мне, воспитывала меня с самого рождения, поскольку моя собственная мать умерла через считанные часы после того, как произвела меня на свет. Свою мать я, естественно, не помнила и помнить не могла – единственными доказательствами ее существования были свадебные фотографии родителей, сшитое мамой лоскутное одеяло, под которым я спала, да истории, которые рассказывали мне мои старшие брат и сестра.

Джейкоб утверждал, что я смеюсь точь-в-точь как мама. Констанс говорила, что мама танцевала лучше всех в округе, и что остальные девушки ей ужасно завидовали.

Тетины предки были родом откуда-то с севера – кажется, из-под Квебека. Ее отец был белым траппером, а мать – индеанкой. Сама Тетя тоже была похожа на индейца: она носила на поясе большой охотничий нож и одевалась в длинное платье из мягкой оленьей кожи, расшитое яркими бусинами и крашеными иглами дикобраза. Кроме того, она хорошо говорила по-французски, а иногда пела песни еще на каком-то языке, название которого я так никогда и не узнала. На указательном пальце правой руки Тетя носила кольцо из пожелтевшей кости.

«А что на нем написано?» – спросила я однажды, показывая кончиком пальца на странные буквы и символы, вырезанные на его поверхности кольца.

«Что жизнь – это кольцо», – загадочно ответила Тетя.

Жители городка Тетю побаивались, однако это не мешало им частенько наведываться к ее хижине, которая стояла в чаще за Чертовыми Пальцами. Они приходили к ее порогу по хорошо всем известной тропе и приносили деньги, мед, ви́ски и многое другое, надеясь выменять за это одно из ее снадобий. У Тети всегда находились и капли от колик, и чай от лихорадки, и многое другое, а в маленькой бутылочке из голубого стекла хранилось средство столь могучее, что – как утверждала сама Тетя – одной его капли хватило бы, чтобы приворожить любого мужчину.

А в том, что́ говорила Тетя, я никогда не сомневалась.

Знала я о Тете и кое-что еще. Несколько раз я видела, как рано утром она тайком выскальзывала из папиной спальни, слышала звуки, доносившиеся из-за запертой двери, когда Тетя навещала его по ночам.

Тетю я старалась не сердить. Она терпеть не могла, когда ей возражают, вспыхивая буквально от малейшей искры. Если кто-то вдруг не хотел платить ей за лекарства, наговоры или другие услуги, она сама отправлялась в городок и, бормоча заклинания, рассыпа́ла вокруг жилища должника странный черный порошок, который доставала из подвешенной к поясу замшевой сумки. После этого на упрямца и членов его семьи обрушивались самые разнообразные несчастья: болезни, пожары, неурожай и прочее. Некоторые даже умирали.

Я опустила в корзину очередную порцию папоротниковых завитушек.

«Скажи, Тетя, а мертвые правда могут возвращаться?»

Слегка наклонив голову, она долго смотрела на меня маленькими, темными глазами.

«Да, – проговорила она наконец. – Мертвые могут возвращаться. Есть один способ… О нем немногие знают, а кто знает – передает секрет своим детям. У меня детей нет, а поскольку ты – мой самый близкий человек, я передам этот секрет тебе… в свое время. Я запишу все, что знаю… что мне известно о “спящих”, потом положу бумаги в конверт и запечатаю пчелиным воском. Ты спрячешь конверт в надежное место, и однажды, когда ты будешь готова, ты вскроешь его и прочтешь…»

«А как я узнаю, что я готова?» – спросила я.

Тетя улыбнулась, обнажив мелкие, слегка заостренные, как у лисы, зубы – белые, но в пятнах от табачной жвачки.

«Узнаешь», – твердо сказала она.

Все это я пишу тайком, спрятавшись под одеялом. Мартин и Лусиус уверены, что я давно сплю. Я слышу, как они ходят внизу, пьют кофе и обсуждают мою «болезнь» (боюсь, что прогноз не слишком благоприятный). Это, однако, не помешало мне мысленно вернуться в прошлое, вспомнить, как все начиналось, и восстановить полную картину буквально по кусочкам – так женщины в наших краях шьют лоскутные одеяла и коврики. Вот только мое одеяло получается на редкость мрачным, если не сказать – жутким.

«Герти…» – слышу я голос Мартина сквозь позвякивание ложки, которой он помешивает кофе в своей любимой жестяной кружке. Я уверена, что сейчас Мартин сильно хмурится, на лбу появляются глубокие морщины, а лицо становится печальным, как бывает каждый раз, когда он произносит ее имя.

Затаив дыхание, я прислушиваюсь изо всех сил.

«Иногда несчастье может сломать человека, – отвечает Лусиус. – И он уже никогда не станет прежним».

А со мной действительно случилось несчастье. Большое несчастье. Даже сейчас, стоит мне закрыть глаза, я отчетливо вижу перед собой лицо Герти, ощущаю на коже ее теплое, сладкое дыхание, слышу, как она спрашивает: