Виктор Савин - Юванко из Большого стойбища

• Название: Юванко из Большого стойбища
• Автор: Виктор Савин
• Издательство: Детская литература
• Жанр: Природа и животные
• Год: 1975

Повести и рассказы открывают перед читателем удивительный мир уральской природы, знакомят с людьми этого края.

---

Слышу отца:

— …Есть директива губернского комитета. Не пристало большевикам отсиживаться в кустах. От нас требуют пополнять партийную кассу. В воздухе пахнет близкой грозой. Фронт, Россия переживают бурные дни. Наши вожаки, чтобы целиком посвятить себя службе народу, революции, должны чем-то жить. Понятно?.. У тебя, Илья Сафроныч, боевая дружина вся в сборе?

— Костяк на месте, Павел Селиверстович. В отлучке Кукушка. Он сейчас на прииске Веселом ведет работу среди пленных.

— А у тебя, Алексей Прохорыч, Касаутский что делает?

— Август молодец. Среди своих в бараках сколотил кружок. Из губернии получили прокламации, брошюры на немецком языке. Читают. Обсуждают. Только не дают покоя военнопленным ингуши. Обращаются с ними не лучше, чем с нашими, русскими рабочими. Разгоняют, где увидят собравшихся в кучки, размахивают нагайками, отбирают губные гармошки. Ни черта не понимают ни по-русски, ни по-немецки. Одним словом, наемники. Знают только своих племенных начальников, князьков. Для них никто ни сват ни брат, с такими контакта не установишь.

— Попробуем унять, товарищи! Надо их припугнуть.

— Это дело, давно пора.

Невдолге разговор в амбарушке будто совсем затих. Но нет, прислушавшись, я стал улавливать страстный, взволнованный шепот, кто-то что-то докладывал, ему поддакивали, говорили сами. О чем речь? Ничего мне не понятно. Слушал, слушал и незаметно уснул.

А следующей ночью загорелась казарма ингушей. Вспыхнула, как порох. На прииске стало светло будто днем. Народ выбежал на пожар. Среди наемников поднялся вой, гвалт. Казарма-то горела с двух сторон, от дверей. А «продажные души» — так называли тут ингушей — выпрыгивают из окон, выкидывают свои сундуки, подушки, бурки, седла.

А утром еще новость: ограблена драга. Всех дражных налетчики связали, промыли золото на шлюзах и унесли. Распространился слух, будто на прииск налетела шайка беглых каторжан.

Отец в этот день сидел дома, никуда не ходил. Достал из сундука свою военную гимнастерку, подсветлил Георгиевский крест и лежал в таком виде на кровати. Раньше курил редко, а теперь дымил беспрестанно.

На другой же день на Благодатный приехали жандармы, становой пристав, еще какие-то штатские со светлыми пуговками и даже кто-то, сказывают, из акционеров.

До этого мне не приходилось близко видеть жандармов, а тут увидел. Сами пожаловали к нам в избу, краснорожие, толстые, усищи, как у тараканов, длинные. На груди какие-то шнурки понавешены. Вошли, гремят шпорами, половицы даже застонали под ними! Двое подсели к отцу, а остальные начали перевертывать в доме все вверх дном. Чучело белки и то распороли, выкинули из него опилки да проволоку. А отец сидит — хоть бы что. Даже веселый. Жандарм зажег спичку, прикуривал, так он тоже попросил прикурить от этой спички. Золота, бумаг каких-то у нас в доме сроду не было, кроме церковных метрик да пожелтевших податных квитанций. Порылись усачи в тряпье, слазили под пол, походили по двору, а затем развели руками перед своими старшими: дескать, ничего нет.

— Напрасно, господа, старались! — заметил отец.

Ему бы надо молчать. А он взадир им. Они подхватили его за руку и за пустой рукав и повели из избы. Братишки мои заревели. Да и мать запричитала. Но отец спокойно сказал:

— Ну, чего вы? Я скоро вернусь.

И верно. Через час его освободили. Потом еще вызывали. Под конец, должно быть, плюнули, попустились.

А на драге народ перешерстили. Уволили всех. Оставили только военнопленных да драгера Ведерникова. Кто же будет без него глядеть за машинами? Заодно со всеми и я попал. Ну, как теперь жить? Где брать денег на хлеб?

— Проживем, — успокаивал отец, — немного осталось маяться. Скоро вверх тормашками перевернем все эти порядки. Кто был ничем, тот станет всем.

Плохо я понимал его. О каких он говорит новых порядках, когда жандармы да ингуши хозяйничают на Благодатном? Слова поперек сказать нельзя. Пойдут парни по улице с гармошкой — сразу налетят стражники, гармошку отберут, сломают и отхлещут кого попало нагайкой.

Когда на прииске все успокоилось, жандармы и прочие чиновники разъехались, отец сказал мне:

— Ну, Ванюшка, пойдем на охоту. Я знаю, где живет сохатый. Мясом надо разживиться. Бери ружье, патроны.

Перед Шайтан-горой, недалеко от тропы, отец разобрал кучу камней и достал револьвер, запрятал за штаны, под рубаху. Я молчу, будто ничего не заметил. Шутка ли, револьвер! Попадешься с ним, так сразу тюрьма.

Долго шагали с горы на гору. Тропинки разбегались в стороны. Отец только и говорит:

— Замечай, Иванко, дорогу. Туда ходить не надо. Эта повертка приведет в Крутой Яр, а вон та — к заброшенным старательским выработкам.

А вскорости пошли совсем без тропы, по колоднику, по бурелому, где медведям только жить. Поднялись на гору. На ней стоит одинокий шихан, камень, называется «Чертов палец». Отец залез на камень-то и меня позвал. А камень шибко крутой, верно что чертов палец, поднятый к небу. Карабкаешься на него, так поджилки трясутся. Ну, залез. Голова кружится. Боюсь, как бы ветром не сдунуло, как пушинку. И держаться не за что. Растет на шихане мох-лишайник да кустик жимолости.

— Что видишь отсюда? — спрашивает отец.

Уцепился я за кустик и смотрю по сторонам. А шею вытянуть боюсь, втянул голову в плечи. Так-то вроде безопаснее стоять на Чертовом пальце. Ну, смотрю. Кругом горы да лес, лес да горы. Которые горы поближе — их четко видно, а далекие — будто не горы каменные, а дым, кисея, бледная, голубоватая.

— Разглядел что-нибудь? — опять спрашивает отец.

— А чего разглядывать?

— Прииск-то наш, Благодатный, видишь?

Только тут я начал кое-что различать. Увидел между гор желтую полоску. Это не иначе, галечные отвалы. Потом и драгу рассмотрел, будто жук ползает. В конце концов разобрался: и бегунную фабрику разглядел, и белесые крыши казарм. Не увидел лишь из-за леса своей избушки.

— Здесь у нас наблюдательный пункт, — сказал отец.

— Лосей наблюдать?

— Лосей, лосей.

С Чертова пальца слезли и стали спускаться под гору, еще дальше от дома. Тут оказалась тропинка. Потом запахло дымком. Подумал, где-то поблизости старатели либо хищники работают.

И верно. Как спустились в ложок, смотрю — возле ручейка самодельный вашгерд налажен: железная решетка, под нею желоб, устланный дерновиной. Тут же куча песка, приготовленного для промывки. По галечному отвальчику возле золотопромывочного приспособления вижу, что работы здесь начались недавно. И сообразил: отец-то, видно, хищничать меня привел, украдкой от начальства добывать золото. Я это дело знаю. Мы совсем еще маленькие с Володькой Штиным и другими ребятами пробовали хищничать. Золотника три, наверно, намыли золота. А потом ингуши налетели, все у нас поломали. Ладно, что мы успели скрыться.

Перешли ложок-то, а за ольховником, смотрю, поляна. На ней растет высокий старый разлапистый кедр. Под кедром — рубленая избушка. В сторонке горит костер, над костром — черное, даже сизое, закопченное ведро. Отец свистнул. В низенькой двери показался человек. Когда он вылезал из двери, большой, бородатый, я про него подумал: «Ну чисто леший из лесного болота!» А разглядел поближе: «Да ведь это Володьки Штина отец!» Штин-то, Илья Сафроныч, раньше брился, теперь бородищу отрастил.

— Все спокойно на стане? — поздоровавшись, спросил отец.

— Спокойно, Павел Селиверстович.

— Новости какие?

— Налет на казарму ингушей на прииске Веселом удался. В суматохе достали пять винтовок и два ящика патронов.

— А с бегунной фабрикой как там?

— Не вышло дело. На Веселом в это время находился акционер, француз. Охрана на фабрике была усилена… Потом раскусили они нашу тактику: раз горит казарма ингушей, значит, жди нападения на золото. Иначе надо действовать.

— Я уже думал об этом, — сказал отец, присаживаясь на скамейку возле грубо сколоченного стола перед избушкой.

Затем он посмотрел на ведро над костром:

— Опять, поди, пиканов наварили?

— Нет, Павел Селиверстович, не пиканы. Сегодня у нас дичатина, рябчики. Только жалко портить винтовочные патроны на такую мелочь.

— А я вот охотника привел, — сказал отец, кивнув на меня. — Станет заниматься заготовкой мяса. И связным будет. Мне-то здесь долго задерживаться нельзя. За мной следят.

Илья Штин подошел ко мне, ласково потрепал по спине:

— Поставь ружье-то к избушке да садись за стол. Станем полдничать. Поешь солдатского варева.

После того как похлебали из общей чашки суп, Володькин отец положил передо мной прямо на стол добытого из ведра целого рябчика. Лапки у него скрюченные, а на голове чуть побледневшие красные брови. Меня даже передернуло. Вспомнил, как подшиб одного, первого рябчика на елке.