Александр Лукьянов - Был ли Пушкин Дон Жуаном?

• Название: Был ли Пушкин Дон Жуаном?
• Автор: Александр Лукьянов
• Жанр: Языкознание
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-4438-0901-4

О Пушкине написано столько книг, что многотомная пушкиниана может составить хорошую библиотеку. Начиная с первых биографов поэта, П. В. Анненкова и П. И. Бартенева, пушкиноведы изучают каждый шаг великого гения, каждое его слово и движение пера. На основе воспоминаний, писем, дневников самого поэта и его современников создавались подробнейшие биографии и хронологии его жизни, расписанные чуть ли не по дням. Спрашивается, зачем нужна еще одна книга? Что нового найдет в ней искушенный читатель? Современный исследователь жизни и творчества Пушкина анализирует его личность, прежде всего с психологической точки зрения, прослеживая истории любовных увлечений. Чувственный мир поэта был очень богат; женская красота постоянно привлекала его внимание. «Он был гениален в любви, быть может, не меньше, чем в поэзии. Его чувственность, его пристрастие к женской красоте бросались в глаза. Но одни видели только низменную сторону его природы. Другим удалось заметить, как лицо полубога выступало за маской фавна», – писал П. К. Губер в книге «Донжуанский список Пушкина».

Говоря о личной жизни Пушкина, показывая его таким, каким он был на самом деле, автор не стремится опорочить его в глазах читателей. Главная цель этой книги – обнажить скрытые причины творческого вдохновения поэта, толкнувшие его на создание непревзойденных образцов любовной лирики.

---

Свобода от светских приличий и стеснения, «страстей единый произвол» – вот что подразумевалось под свободой в кружке «Зеленая лампа». Именно тут, в компании Кавериных, Щербининых, Мансуровых и прочих прославленных кутил и повес, промелькнул для поэта бурный период бешеного разгула и упоения чувственными радостями, столь характерный для послелицейской жизни Пушкина в Петербурге. Наиболее яркое свое отражение это время нашло как раз в посланиях поэта к членам «Зеленой лампы», и именно этот кружок имел Пушкин в виду, когда впоследствии вспоминал в «Евгении Онегине»;

И я, в закон себе вменяя
Страстей единый произвол,
С толпою чувства разделяя,
Я музу резвую привел
На шум пиров и буйных споров,
Грозы полуночных дозоров:
И к ним в безумные пиры
Она несла свои дары
И, как вакханочка, резвилась,
За чашей пела для гостей,
И молодежь минувших дней
За нею буйно волочилась,
А я гордился меж друзей
Подругой ветреной моей.

Каверин был самым ярким представителем той разгульной петербургской молодежи, в кругу которой вращался Пушкин после окончания лицея. Он очень нравился поэту как лихой гусар и повеса; молодежь, окружавшая Каверина, старалась подражать ему, повторяла за ним его любимые поговорки. Каверин пользовался огромным успехом у женщин, щеголял, слыл безрассудным забиякой и дерзким озорником. Вот как вспоминал герой-гусар в своем дневнике о веселых пирушках с участием молодого Пушкина: «Щербинин, Олсуфьев, Пушкин – у меня в П-бурге ужинали – шампанское в лед было поставлено за сутки вперед – случайно тогдашняя красавица моя (для удовлетворения плотских желаний) мимо шла – ее зазвали – жар был несносный – Пушкина просили память этого вечера в нас продолжить стихами – вот они – оригинал у меня.

27 мая 1819

Веселый вечер в жизни нашей
Запомним, юные друзья;
Шампанского в стеклянной чаше
Шипела хладная струя —
Мы пили – и Венера с нами
Сидела прея за столом,
Когда ж вновь сядем вчетвером
С б******, вином и чубуками.

Поручик лейб-гвардии конно-егерского полка, член «Зеленой лампы» Мансуров, являлся непременным участником дружеских попоек. Будучи большим любителем театра, он ухаживал за молоденькой воспитанницей театрального училища Крыловой. По этому поводу Пушкин написал ему несколько грубоватое, в духе цинизма гусарской молодежи стихотворение:

Мансуров, закадышный друг,
Надень венок терновый!
Вздохни и рюмку выпей вдруг
За здравие Крыловой.
Поверь, она верна тебе,
Как девственница Ласси,
Она покорствует судьбе
И госпоже Казасси.
Но скоро счастливой рукой
Набойку школы скинет,
На бархат ляжет пред тобой
И ноги врозь раскинет.

Ласси – французская актриса, отказавшая сватавшемуся за нее актеру Яковлеву. Г-жа Казасси – главная надзирательница театрального училища, очень строгая и чинная дама, державшая своих девочек под замком и разрешая только из форточки любоваться проходящими мимо бравыми молодцами.

В 1819 г. Мансуров уехал в командировку по военным поселениям. Пушкин писал ему туда: «Здоров ли ты, моя радость? Весел ли ты, моя прелесть?.. Мы не забыли тебя и в семь часов с половиной каждый день поминаем в театре рукоплесканьями, вздохами – и говорим: свет-то наш Павел. Что-то делает он теперь? Завидует нам и плачет о Крыловой (разумеется, нижним членом. Каждое утро крылатая дева летит на репетицию мимо окон нашего Никиты (Всеволожского), по-прежнему подымаются на нее телескопы и х**, но увы: ты не видишь ее, она не видит тебя, – оставим элегию, мой друг. Исторически буду говорить тебе о наших; все идет по-прежнему; шампанское, слава Богу, здорово, актрисы также, то пьется, а те е***ся – аминь, аминь, так и должно. У Юрьева х**, слава Богу, здоров, а у меня открывается маленький, и то хорошо».

Вот так проходило обучение поэта всем прелестям жизни тогдашней золотой молодежи, совмещавшей в себе по словам В. В. Вересаева: «беззаботно-веселое сожительство венерических болезней с ненавистью к деспотизму».

Князь П. А. Вяземский, поэт и литератор, и А. И. Тургенев – большие друзья молодого Пушкина, постоянно переписывались между собой и аккуратно осведомляли друг друга о «Сверчке» – самом младшем и многообещающем из поэтов литературного общества «Арзамас», которое было более литературным и менее беспутным, чем общество «Зеленая лампа». На собрания этого общества приходили Карамзин и Жуковский. Однако поэт предпочитал скучным собраниям общества «Арзамас» веселым похождениям. Вот о чем писали Тургенев и Вяземский друг другу, отмечая немало любопытных штрихов, касающихся тогдашнего времяпрепровождения Пушкина.

«Пушкина-Сверчка я ежедневно браню за его леность и нерадение о собственном образовании. К этому присоединились и вкус к площадному волокитству, и вольнодумство, также площадное, восемнадцатого столетия. Где же пища для поэта? Между тем он разоряется на мелкой монете! Пожури его».(А. И. Тургенев – В. А. Жуковскому, 12 ноября 1817 г.)

«Праздная леность, как грозный истребитель всего прекрасного и всякого таланта, парит над Пушкиным… Пушкин по утрам рассказывает Жуковскому, где он всю ночь не спал; целый день делает визиты б*****, мне и кн. Голицыной, а ввечеру иногда играет в банк… Третьего дня ездил я к Карамзиным в Царское Село. Там долго и сильно доносил я на Пушкина. Долго спорили меня, и он возвращался, хотя тронутый, но вряд ли исправленный». (А. И. Тургенев – кн. П. А. Вяземскому, 4-го сент. 1818 г.)

«Сверчок прыгает по бульвару и по б*****, – писал Тургенев Вяземскому 18 декабря 1818 года. – Но при всем беспутном образе жизни он кончает четвертую песнь поэмы (имеется в виду «Руслан и Людмила» – А. Л.). Если еще два или три х**, так и дело в шляпе. Первая х**** болезнь была и первою кормилицей его поэмы».

Пушкин был совершенно неутомим в своих похождениях. Ничто не могло остановить его, ни недостаток средств, весьма неохотно отпускавшихся скупым отцом, ни благие советы друзей, подобных Жуковскому и Карамзину, ни постоянная опасность стать «жертвой вредной красоты» и живым подобием вольтеровского Панглосса. Как метко сказал сам поэт:

И то-то, братец, будешь с носом,
Когда без носа будешь ты.

Часто в его лирике послелицейского периода звучат мотивы наслаждения всеми прелестями жизни, особенно женской любовью. Одно из стихотворений Пушкина прямо посвящено некоей петербургской шлюхе Ольге Массон:

Ради резвого разврата,
Приапических затей,
Ради неги, ради злата,
Ради прелести твоей,
Ольга, жрица наслажденья,
Внемли наш любовный плач —
Ночь восторгов, ночь забвенья
Мне наверное назначь.

Постоянные венерические болезни приковывали поэта к постели. «Пушкин слег: старое пристало к новому, и пришлось ему снова за поэму приниматься», – пишет А. И. Тургенев 12 февраля 1819 года. А 22 февраля снова докладывает Вяземскому: «Венера пригвоздила Пушкина к постели и к поэме».

Должен заметить, что «Руслан и Людмила», при всей сказочности и фольклорности своего сюжета, насыщена какой-то эротической атмосферой, которая неизбежно проникала в поэму из альковов петербургских блудниц. Одно только описание любовного приключения Ратмира говорит нам о необузданной жажде наслаждения, к которому стремился поэт.

Разостлан роскошью ковер;
На нем усталый хан ложится;
Прозрачный пар над ним клубится;
Потупя неги полный взор,
Прелестные, полунагие,
В заботе нежной и немой,
Вкруг хана девы молодые
Теснятся резвою толпой.
Над рыцарем иная машет
Ветвями молодых берез,
И жар от них душистый пашет;
Другая соком вешних роз
Усталы члены прохлаждает
И в ароматах потопляет
Темнокудрявые власы.
Восторгом витязь упоенный
Уже забыл Людмилы пленной
Недавно милые красы;
Томится сладостным желаньем;
Бродящий взор его блестит,
И, полный страстным ожиданьем,
Он тает сердцем, он горит.

Слишком много подобных ночей было и у Пушкина. Однажды, как писал А. И. Тургенев, – «он простудился, дожидаясь у дверей одной б****, которая не пускала его в дождь к себе, для того, чтобы не заразить его своей болезнью…» «…Какая борьба благородства, любви и распутства», – иронично восклицает в конце письма Александр Иванович.

Такое поведение Пушкина не должно удивлять, оно вполне естественно вписывается в его характер, сформировавшийся от различных «инцестуальных» запретов, сопровождавших его детство и юные годы. Как это ни странно звучит, но «эротизм» поэта был тесно связан с так называемой «психологической импотенцией», которая сопровождала разделение любовной сферы поэта на «чувственную» и «чувствительную» составляющие. Пушкин чувствовал себя стесненным в проявлении полового влечения к женщине, к которой он питал уважение, полноценную же потенцию и максимум сексуального удовлетворения он получал в общении с девицами, когда безудержно предавался наслаждению. Элемент определенной извращенности, полученной от знакомства с французской фривольной литературой и вносимой им в половые отношения, Пушкин мог реализовать только с ними. Отсюда происходит его потребность в униженном половом объекте, в женщине полусвета, актрисе или гризетке, у которой нет эстетических требований, которая не знает, кто он, не ведет с ним литературных бесед, не требует к себе внимания, как к личности. «Перед такой женщиной – отмечает Фрейд, – он всего легче обнаруживает свою половую силу даже в том случае, если его нежность направлена к более высоко стоящей». И все же «чувствительная» составляющая тоже давала о себе знать, и Пушкин, утомленный от эротических забав, вновь стремился к женщинам, на облик которых был наложен «инцестуальный» запрет.