Леонид Леонов - Живая память. Великая Отечественная: правда о войне. В 3-х томах. Том 3. [1944-1945]

• Название: Живая память. Великая Отечественная: правда о войне. В 3-х томах. Том 3. [1944-1945]
• Автор: Леонид Леонов
• Издательство: Совет ветеранов журналистики России. Союз журналистов РФ
• Жанр: Лирика
• Год: 1995
• ISBN: 5-7164-0006-Х

В руках у Вас книга, которую нельзя отложить, не прочитав ее. Это — не роман и не повесть, это страстный порыв рассказать о событиях, которые всегда будут в памяти народа. Каждое слово ее проникнуто правдой, одухотворено поиском истины.

Трехтомник «Живая память» — уникальная летопись героизма защитников Отечества в битве с фашизмом, сурового пути к великой Победе. В народе говорят: «Чтобы оценить Сегодня, увидеть Завтра, надо обязательно оглянуться в Прошлое». В этом помогут три тома, созданные большим отрядом ветеранов Отечественной войны — от солдат до маршалов, партизанами, тружениками тыла, писателями, учеными, журналистами. Материалы книги — это свидетельства очевидцев, они объективно и правдиво раскрывают грандиозный подвиг нашего народа, несут большой патриотический заряд.

Особенность книги — разнообразие жанров. Здесь воспоминания, очерки, фронтовые дневники, статьи, документы, письма, стихи, фотографии, репродукции картин. Издается трехтомник Объединением ветеранов журналистики России при Союзе журналистов Российской Федерации. Убеждены, что красочный трехтомник «Живая память» будет достойным подарком ветеранам войны и труда к 50-летию Победы, привлечет внимание нашего юношества, широких читательских кругов.

---

Лейтенанта решили взять в редакцию армейской газеты. Ходатая строго отчитал командующий бронетанковыми войсками.

— Как вы можете об этом даже заикаться! — вскипел генерал. — Лейтенант командует взводом тяжелых танков «КВ» в полку резерва Главного командования — кто же отдаст его вам накануне крупной наступательной операции! Да и пожелает ли он сменить свою машину на ваш скрипучий письменный стол? Танкистом рождаются и им остаются на всю жизнь, запомните это.

В разгар наступления пришло краткое сообщение: смертью храбрых погиб командир взвода и талантливый молодой поэт Сергей Орлов.

А спустя два года я встретил вдруг… Сергея Орлова. Было это в Ленинграде, в редакции окружной газеты «На страже Родины». Он принес сюда новые стихи. Я взглянул на него и понял: он горел в танке, горел тяжело. В эти минуты Сергей напомнил мне лейтенанта Дремова из потрясающего рассказа Алексея Толстого «Русский характер».

Тогда я не стал ему говорить о сообщении, полученном в 1943 году.

Не напомнил я ему об этом случае и в дни нашего путешествия вокруг Европы на теплоходе «Победа». Рыжая бороденка Орлова привлекла тогда всеобщее внимание. Стамбульские фоторепортеры бросились к нему в порту, чтобы снять его крупным планом: «Типичный русский». Они представляли себе русского человека только с бородой. (В то время бород почти не носили, на теплоходе с бородой ходил один Сергей, да и тот отрастил ее для того, чтобы скрыть следы тяжелейших ожогов.)

Всякий раз, встречая Орлова, я хотел расспросить: как же он, похороненный в полку, вдруг ожил? Но напоминать о таком ради праздного любопытства — дело малоприятное и жестокое.

И все же наша беседа состоялась.

— Значит, — спрашиваю, — донесение о твоей гибели пришло после того, как увидели тебя горящим в танке?

— Нет, — медленно и неохотно отвечал Сергей Орлов. — Тогда все обошлось на редкость благополучно. Наш полк наступал в первом эшелоне и понес большие потери. Собственно, от полка тогда остался один номер: машины были подбиты и сожжены в первые часы боя. Мой «КВ» был подбит в непосредственной близости от вражеских позиций. Две недели мы просидели в танке, не имея возможности вылезти и сообщить о себе в полк: фашисты вели прицельный огонь. Ночами ремонтировали гусеницы, мотор, еще кое-что. Проверили, и — о, счастье! — мотор работает, гусеницы в исправности. Развернулись, дали по фашистам несколько выстрелов из орудия и помчались отыскивать свою часть. Вот тогда я и услышал от командования: «А мы, Сережа, записали тебя в поминание, донесли о твоей гибели». Было это под Карбуселью, у Синявина.

Второй случай благополучным уж никак не назовешь. Танковый полк вел бои западнее Новгорода. При поддержке пехоты танкисты захватили деревеньку Гору и намеревались оседлать железную дорогу. Командир взвода лейтенант Орлов прикинул: идти в обход — значит подставить борт машины под прицельный огонь вражеских орудий. Орлов дает команду: атаковать противника в лоб. Это было правильное решение. Танки, направившиеся в обход, тотчас заполыхали факелами. Танк Орлова двигался вперед, не встречая серьезных препятствий. Вдруг возникла высокая снежная стенка: такие строят ребята, когда играют в крепости. Над танком молнией просвистели штурмовики; обстреляв в снежной крепости фашистов, они унеслись обратно.

В стороне появилась пушка: ее волокли солдаты в белых маскировочных халатах.

— Сгубила меня, можно сказать, интеллигентская осторожность, — с улыбкой вспоминал Орлов. — Мне показалось, что это — наши. Ударю из танка, а вдруг у пушки — свои ребята. Не лучше ли подождать?.. «Свои ребята» ударили по танку прямой наводкой. Я получил сразу три ранения: в ногу, руку и в грудь. Последний осколок шел прямо в сердце, но помешала… медаль «За оборону Ленинграда». Комсомольский билет был пробит, медаль изуродована, но осколок потерял свою силу. В танке произошел взрыв, машина загорелась. Мы через борт скатились в рыхлый снег. У меня начался световой шок, и я уже подумал, что ослеп навсегда: день солнечный, яркий, а я ничего не вижу. Обгорелая кожа свисала с лица клочьями, веки слиплись. А фашисты бьют и бьют, не давая возможности поднять голову. Ползу по следу гусеницы и мало что соображаю. На мое счастье, рядом оказалась девчушка из пехоты. Одна из тех, кто спасал других, совершенно не думая о себе. Это о ней, о том моменте написал я позднее:

А она мне встала навстречу,
Головою ткнулась под мышку
И свои подставила плечи,
Ты держись, говорит, братишка…
Шла она в снегу непролазном
От кювета и до кювета,
Там, где пели пули и мины,
До деревни Гора к танкистам,
Да еще подставляя спину,
Да еще твердила: держись ты…

— А потом была трудная операция? — спрашиваю Сергея.

— Трудная. И не одна. Пересадить кожу на живом человеке — не кустик или деревце в саду. В те дни я больше всего опасался взглянуть на себя. Набрался храбрости. Посмотрел в зеркало…

Задаю вопрос очень осторожно:

— Тогда и родились те строки, Сережа?

— Тогда…

Мы их не цитировали. Их знает всякий, они давно стали хрестоматийными.

Вот человек — он искалечен.
В рубцах лицо. Но ты гляди
И взгляд испуганно при встрече
С его лица не отводи.
Он шел к победе, задыхаясь,
Не думал о себе в пути,
Чтобы она была такая:
Взглянуть — и глаз не отвести!

Ему же принадлежат и другие стихи, и тоже давно сдавшие хрестоматийными:

Его зарыли в шар земной,
А был он лишь солдат,
Всего, друзья, солдат простой,
Без званий и наград…

Фронтовые бои для него кончились февральским днем сорок четвертого года, но сражение шло еще долго. За себя. За свое утверждение в жизни, в поэзии. Учился в Ленинградском университете, кончил Литературный институт имени Горького. Мальчонка из белозерского села Мегра пробовал себя в поэзии еще до войны, получил первую премию на всесоюзном конкурсе и похвалу от самого Корнея Чуковского. Но настоящим поэтом он стал уже в зрелые годы, после войны.

— Танкист Орлов прекратил свое существование где-то под Новгородом, — говорю я ему. — На смену ему пришел поэт Орлов?

— Нет! — возражает он и качает головой. — Танкистом я остался навечно, хотя меня и списали «по чистой».

Здравствуй, юность танкистская!
До отбоя с подъема…

Я смотрю на Сергея Орлова и вдруг вспоминаю устремившихся к нему фоторепортеров в Стамбуле. «Типичный русский…» Что ж, они правы. Он — типичный русский… Но не своей рыжей бородой. Бесстрашием в бою. Любовью к жизни. Искренностью в творчестве. Чисто русской интонацией в каждом своем стихе, большом и малом. И еще оптимизмом, которым наградила его природа не на одну — на две жизни сразу!

Добрый наставник

С Невского плацдарма я возвращался удрученным. Прежде всего, надо знать, что это за плацдарм: полтора километра по фронту и шестьсот метров в глубину; огонь противника ужасающий, жертвы с нашей стороны огромные: живые не успевали подбирать мертвых, и павшие лежали на правом и левом берегах Невы. На левый берег я переправлялся в одной лодке с майором из разведотдела армии, а на правый доставил его останки, завернутые в плащ-палатку.

Самая главная беда — не удалось решить боевую задачу и прорвать оборону врага.

Разве могло быть настроение радужным?

Политотдел армии ютился в Озерках — до войны очень красивой деревушке, разбросавшей свои дома по живописным бережкам небольшого круглого озера. В одном из домов обретался и я. Отчасти мне повезло: топчан мой стоял рядом с печкой, спать было тепло. Вот я и надеялся, возвращаясь в Озерки: отосплюсь за все бессонные ночи. Следует добавить, что промерз я до костей, был голоден и устал до изнеможения. Поспать у печки — да какое же это блаженство!

Но на моем топчане лежал в шапке и сапогах какой-то незнакомый человек. Спал он мертвецким сном и, как будто в удовольствие себе, слегка похрапывал. Матрас, спустившийся к раскрытой дверце печки, успел изрядно истлеть, ядовито смердел, но спавший ничего не ощущал. В ярости я готов был столкнуть незнакомца с топчана и наговорить ему массу дерзостей, но что-то удерживало меня, и я лишь тронул его за костлявое плечо. Он вскочил и смотрел на меня робким, растерянным взглядом.

— Кто вы такой? — строго спросил я.

— Я… я из Ленинграда, — ответил он невпопад и стал протирать заспанные глаза.

Тех, кто приходил к нам из великого города-мученика, мы любили сердечно и очень жалостливо, сознавая, что, кроме любви и жалости, мы ничего им пока дать не можем, не в наших силах.