Уильям Локк - Друг человечества

• Название: Друг человечества
• Автор: Уильям Локк
• Издательство: Издательский центр «Единорог»
• Жанр: Любовные романы
• Год: 1994
• ISBN: 5-900116-16-6

Героиня романа «Друг человечества» — молодая вдова-англичанка, женщина неотразимой красоты и очарования, вырвавшись из провинциального захолустья, устремляется на поиски ярких впечатлений и большой любви. Пройдя через горнило жизненных испытаний, пережив разочарования и неудачи, она и другие герои книги находят свое счастье на родине, среди людей, на первый взгляд незначительных, однако в критических ситуациях обнаруживающих и талант, и душевное величие.

Оба романа не только занимательны по сюжету: их автор блещет эрудицией и, развлекая читателя, обогащает его массой интересных сведений. При этом романы легко и приятно читаются, благодаря своеобразному стилю Локка — доверительному и в то же время ироничному, проникнутому чисто английским юмором.

---

Была еще одна отрада в мирной жизни Септимуса — Эмми. Временно оставшись без ангажемента, она теперь нередко заглядывала денька на два в Нунсмер, принося с собой отзвуки опереточного настроения и запах модных французских духов. Эмми появлялась на горизонте Септимуса, как опасная и дерзкая планета, так непохожая на Зору — большое постоянное светило его небосклона, но в то же время такая милая, искрящаяся, так безыскусственно и простодушно вращающаяся вокруг какого-то собственного маленького солнца, что Септимус подружился с ней не меньше, чем с Вигглсвиком, утками и осликом. Это она велела ему кормить ослика морковью, а не бутербродами. У нее были волосы, как золотая рожь, и нежная кожа блондинки, выдававшая любое волнение крови. Она могла зардеться, как алая чайная роза старомодного английского сада, и вдруг побелеть, как алебастр. Глаза ее были как незабудки, омытые дождем. Когда мир ей улыбался, Эмми смеялась; когда он хмурился, она плакала. Встретившись с Септимусом Диксом, она накинулась на него, как ребенок на новую игрушку, и часами наслаждалась, разбирая его по частям, чтобы посмотреть, как он устроен.

— Почему вы не женаты? — спросила она его однажды.

Он поднял глаза к небу — это было на выгоне — к осеннему, жемчужно-алому, кое-где с просветами грустной лазури небу, словно искал там объяснения.

— Потому что никто меня на себе не женил, — ответил он.

Эмми рассмеялась.

— Как это на вас похоже! Вы ждете, чтобы женщина за шиворот вытащила вас из дому и поволокла в церковь, даже не дожидаясь, пока вы ей сделаете предложение.

— Говорят, это бывает, и даже очень часто, — сказал Септимус.

Эмми быстро взглянула на него. Женщины вообще не любят, когда критикуют их пол, но невольно испытывают некоторое почтение к критикующему. Тем не менее она сочла своим долгом презрительно наморщить носик.

— Настоящий мужчина сам себе находит жену.

— А если он не нуждается в ней?

— Что за жизнь, когда некого любить и не о ком заботиться. Я иногда всерьез думаю, что вы набиты опилками. Почему бы вам не влюбиться?

Септимус снял шляпу, провел пальцами по своим непокорным волосам, торчащим кверху, снова надел шляпу и растерянно посмотрел на нее. Эмми рассмеялась.

— О нет, не бойтесь. Я уже ангажирована. В меня влюбляться нет смысла.

— Я и не посмел бы, — запинаясь, проговорил он, слегка испуганный. — Я смотрю на любовь серьезно. Она, как изобретение: иногда лежит где-то на дне вашей души, большая и спокойная, а иной раз терзает вас и не дает заснуть.

— Ого! — вскричала Эмми. — Да вы, оказывается, все знаете про любовь. Милый мой, да вы влюблены! Скажите же мне, кто она.

— Это было много лет назад. Она ходила с косичкой, и я прожег ей дырочку в переднике выстрелом из игрушечной пушки, а она за это отшлепала меня по щекам. Потом она вышла замуж — за мясника.

Он посмотрел на нее, слабо улыбаясь, потом опять приподнял шляпу и провел рукой по волосам. Но Эмми он не убедил.

— А по-моему, — объявила она, — вы влюблены в Зору.

С минуту он не отвечал, потом коснулся ее руки. И сказал изменившимся голосом:

— Пожалуйста, не говорите так.

Эмми подошла к нему совсем близко и взяла его под руку. Эта мучительница могла быть по-детски ласковой.

— Даже если это правда? Почему же нет?

— О таких вещах не говорят. Их чувствуют.

На этот раз она с ласковостью сестры положила ему руку на плечо.

— Надеюсь, это не сделает вас несчастным. Вы же знаете, Зора невозможна. Она никогда больше не выйдет замуж. Я всей душой надеюсь, что это у вас не серьезно. Или серьезно? — И так как он не ответил, она продолжала: — Было бы так нелепо загубить свою жизнь из-за мечты, абсолютно неосуществимой.

— Почему? — сказал Септимус. — Разве не такова история лучших жизней?

Но этот философский полет мыслей был чересчур высок для Эмми, предпочитавшей дышать в менее разреженной атмосфере. «Желать, достигать, наслаждаться» — таков был ее девиз в жизни. Что пользы желать, когда желаемое недостижимо, что пользы достигать, если это не сулит радости? Она пришла к заключению, что любовь Септимуса к Зоре — чисто сентиментальная, и, не видя в ней пылкой страсти, не придала ей значения. Но в то же время ее открытие, давшееся без всякого труда, привело Эмми в восторг. Влюбленный Септимус был так смешон!

— Вы именно такого типа человек, который должен воспевать в стихах свою возлюбленную. Вы пишите стихи?

— О нет!

— Что же вы делаете?

— Я играю на фаготе.

Эмми от радости захлопала в ладоши, насмерть перепугав курицу, расхаживавшую по лугу.

— Еще один талант. Что же вы раньше не сказали? Я уверена, что Зора и не знает. Где вы научились?

— Вигглсвик научил меня. Он одно время играл в оркестре.

— Вы непременно должны принести к нам фагот.

Но когда Септимус, вняв ее мольбам, явился со своим фаготом в гостиную миссис Олдрив, он стал извлекать из этого инструмента такие ужасающие звуки, что миссис Олдрив побледнела, а Зора вежливо, но твердо взяла у него из рук фагот и поставила в передней, в стойку для зонтиков.

— Надеюсь, вы не обиделись на меня? — спросила она.

— Бог мой! Нисколько, — кротко сказал Септимус. — Я не понимаю, как это может нравиться.

Заметив, что Септимус склонен к сентиментальности, Эмми мало-помалу стала с ним говорить откровенно, и Септимус узнал о ней многое, чего Зора и не подозревала. Зора считала себя опытной, потому что была замужем и видела мир от нунсмерского пруда до кратера Везувия, а к младшей сестре относилась с материнской снисходительностью, как к ребенку, который еще не знает главного в жизни. Она не принимала в расчет тот грубый житейский опыт, который дают двухлетнее пребывание на сцене и закулисные интриги, и совершенно не учитывала условий жизни Эмми. Сама она была слишком несведуща, сосредоточена на собственных порывах и стремлениях и, к тому же, преисполнена глубокой и чуждой сомнений веры в голубиную чистоту всего семейства Олдрив. Для нее Эмми все еще оставалась девочкой с пушистой косой, ласковой и шаловливой, которую можно было послать наверх, за рабочей корзинкой, или прочесть ей нотацию за кокетство. Эмми знала, что Зора нежно любит ее, но немного побаивалась старшей сестры и чутьем угадывала, что в сердечных делах не найдет у нее сочувствия. И потому, не откровенная с Зорой, она была вполне откровенна с Септимусом.

Таким образом Септимус узнал и о Мордаунте Принсе, которого Зора часто встречала в Лондоне, в том кружке, где вращалась Эмми, но ни капельки им не заинтересовалась. Мордаунт Принс, по словам Эмми, был само совершенство, лучший из людей, самый талантливый, самый блестящий. Он играл, как Сальвини, и пел, как ангел. В Оксфорд он не пошел, потому что и без того достаточно умен. Недавно он купил автомобиль, за который заплатил тысячу гиней, и — только, Боже сохрани, ни словечка об этом Зоре! — они вместе ездили в нем по провинции целую неделю. Мордаунт Принс говорит то-то и то-то. Мордаунт Принс платит по три гинеи за пару желтых сапог. Мордаунт в Лондоне постоянно у нее бывает, а когда она уезжает, ежедневно аккуратно ей пишет. Каждое третье слово было о Мордаунте Принсе. Он играет первые роли в том театре, где она имела последний раз ангажемент, и с первого же взгляда без памяти в нее влюбился. Она поссорилась с лучшей своей подругой, которая пыталась отбить у нее Мордаунта. Вот дрянь! Слыхал ли Септимус о чем-либо подобном? Септимус, конечно, не слыхал.

Он очень заинтересовался ее романом, разумеется, в меру своего понимания, поскольку болтовня Эмми часто была бессвязной, — и так как замечания, которые он изредка вставлял, не вызывали споров, слушателем он оказался неплохим. К тому же романтическая сторона жизни была ему совсем неведома, поэтому даже заурядная любовная история Эмми казалась такой же милой и очаровательной, как сад, полный роз, для ребенка, выросшего в городе. Его собственное почтительное поклонение Зоре не выглядело в его глазах чем-то особенным. Это было так же естественно для него, как чтить память матери или думать о своих смертоносных изобретениях. Будь он поопытнее, роман Эмми, быть может, внушил бы ему некоторые опасения, и он настоял бы на том, чтобы и Зору посвятили в эту маленькую тайну. Но Септимус был убежден, что такие возвышенные существа, как Эмми и Мордаунт Принс, столь недосягаемые для него, и жизнь могут вести лишь безмятежно ясную и возвышенную; сам чистый душой, он не видел в поступках Эмми ничего дурного. И даже то, что он утаивал секрет Эмми от Зоры, казалось ему романтичным и очаровательным обманом.

Зора, видя, что он вполне счастлив со своими пушками, Вигглсвиком и Эмми, хвалила себя за то, что все так хорошо устроила. Мать ее шла даже дальше в своих предположениях.

Однажды в окно гостиной обе они видели, как Эмми прощалась с Септимусом у калитки. Они, видимо, только что вернулись с прогулки. Эмми вытащила большую белую хризантему из букета, который несла в руках, со смехом слегка ударила ею по лицу своего кавалера и приколола ему цветок в петлицу.