В Вересаев - Человек проклят (О Достоевском)

• Название: Человек проклят (О Достоевском)
• Автор: В Вересаев
• Жанр: Русская классическая проза

---

Правда, есть еще в "Неточке Незвановой" невероятно свирепый и невероятно умный бульдог Фальстаф, есть в "Маленьком герое" столь же свирепый и дикий конь Танкред (который, однако, ухитряется не сбросить с себя взобравшегося на него одиннадцатилетнего мальчика). Но оба животные в этих ранних произведениях Достоевского слишком явно сочинены, слишком художественно мертвы, чтобы брать их в счет. Таких псов и коней можно рисовать, ни разу в жизни не видавши собаки и лошади, - достаточно только прочесть несколько французских романов тридцатых годов.

Высших животных почти нет вокруг героев Достоевского. Зато в невероятном количестве встают перед ними всякого рода низшие животные, гады и пресмыкающиеся, наиболее дисгармоничные, наибольший ужас и отвращение вселяющие человеку. Тарантулы, скорпионы, фаланги и пауки, пауки без числа. Они непрерывно снятся и представляются чуть ли не всем героям Достоевского без исключения. Как холод, мрак и туманы неодушевленной природы, так эти уроды животной жизни ползут в душу человеческую, чтоб оттолкнуть и отъединить ее от мира, в котором свет и жизнь.

И мир мертвеет для души. Вокруг человека - не горячий трепет жизни, а холодная пустота, "безгласие косности".

"Косность! О, природа! Люди на земле одни, - вот беда! "Есть ли в поле жив человек?" - кричит русский богатырь. Кричу и я, не богатырь, и никто не откликается. Говорят, солнце живит вселенную. Взойдет солнце и - посмотрите на него, разве оно не мертвец? Все мертво и всюду мертвецы. Одни только люди, а кругом них молчание, - вот земля!" ("Кроткая").

II

"САТАНА SUM ET NIHIL HUMANUM A ME ALIENUM PUTO"

И одиноко, - сами, как пауки, - сидят люди в глухих углах и смотрят на мир.

Мелкие рассказы Достоевского. Основа всех их одна: в мрачной, безлюдной пустыне, именуемой Петербургом, в угрюмой комнате-скорлупе ютится бесконечно одинокий человек и в одиночку живет напряженно-фантастическою, сосредоточенною в себе жизнью.

"Смеркалось, накрапывал дождь. Ордынов сторговал первый встречный угол и через час переехал. Там он как будто заперся в монастырь, как будто отрешился от света. Через два года он одичал совершенно" ("Хозяйка").

"Жизнь моя была угрюмая и до одичалости одинокая. Моя квартира была моя скорлупа, мой футляр, в который я прятался от всего человечества" ("Записки из подполья").

И так почти в каждом рассказе... Большие романы, с героями, наиболее близкими душе Достоевского. "Замечательно, что Раскольников, быв в университете, почти не имел товарищей, всех чуждался, ни к кому не ходил и у себя принимал тяжело. Впрочем, и от него скоро все отвернулись... Он решительно ушел от всех, как черепаха в свою скорлупу". "Я - человек мрачный, скучный, - говорит Свидригайлов. - Сижу в углу. Иной раз три дня не разговорят".

Подросток пишет: "Нет, мне нельзя жить с людьми! На сорок лет вперед говорю. Моя идея - угол... Вся цель моей "идеи" - уединение..." Версилов говорит ему: "Я тоже, как и ты, никогда не любил товарищей".

Кириллов в "Бесах" "не склонен встречаться с людьми и мало с людьми говорит". В убогом своем флигельке все ночи до рассвета он ходит, пьет чай и думает. Одиноко и загадочно проходит сквозь жизнь никому не понятный Николай Ставрогин. Одиноко сидит и думает в отцовском доме Иван Карамазов.

Связи с широкою и таинственною жизнью мира в душе человека нет. Нет также в его душе и естественной связи с другими людьми, с человечеством. Труднее всего для этого человека-одиночки вообразить, как можно из себя любить людей или даже просто "быть благородным".

"Да что мне до будущего, - восклицает Подросток, - когда я один только раз на свете живу! Что мне за дело о том, что будет через тысячу лет с этим вашим человечеством, если мне за это - ни любви, ни будущей жизни, ни признания за мной подвига?"

Человек органически не способен любить людей - это на все лады повторяют разнообразнейшие герои Достоевского.

"По-моему, - говорит Версилов, - человек создан с физическою невозможностью любить своего ближнего. "Любовь к человечеству" надо понимать лишь к тому человечеству, которое ты же сам и создал в душе своей".

Так же высказываются Иван Карамазов, Настасья Филипповна, многие другие. И уже прямо от себя Достоевский в "Дневнике писателя" пишет: "Я объявляю, что любовь к человечеству - даже совсем немыслима, непонятна и совсем невозможна без совместной веры в бессмертие души человеческой" (курсив Достоевского).

Раз же нет этой толкающей силы, раз человеку предоставлено свободно проявлять самого себя, - то какая уж тут любовь к человечеству! Нет злодейства и нет пакости, к которой бы не потянуло человека. Мало того, только к злодейству или к пакости он и потянется.

Иван Карамазов утверждает, что "для каждого лица, не верующего ни в бога, ни в бессмертие свое, нравственный закон природы должен немедленно измениться в полную противоположность прежнему религиозному; эгоизм даже до злодейства не только должен быть дозволен человеку, но даже признан необходимым, самым разумным и чуть ли не благороднейшим исходом в его положении".

Сдерживать такого человека могут соображения только чисто внешнего свойства - боязнь, например, общественного мнения и т. п. Достоевского чрезвычайно интересует такой вопрос:

"Положим, вы жили на луне, вы там, положим, сделали злодейство, или, главное, стыд, т. е. позор, только очень подлый и... смешной. Но теперь вы здесь и смотрите на луну отсюда: какое вам дело здесь до всего того, что вы там наделали, и что тамошние будут плевать на вас тысячу лет, не правда ли?"

Этот вопрос задает Ставрогин Кириллову. Совсем такой же вопрос задает себе герой "Сна смешного человека". В жизни приходится скрывать свою тайную сущность, непрерывно носить маску. Но сладко человеку вдруг сбросить душную маску, сбросить покровы и раскрыться вовсю.

Кладбище. В могилах зеленая вода. Доносятся из-под земли глухие разговоры, "как будто рты закрыты подушками". Это под землею беседуют мертвецы.

"- Господа, я предлагаю ничего не стыдиться!

- Ах, давайте, давайте ничего не стыдиться! - послышались многие голоса. С особенною готовностью прогремел басом свое согласие инженер. Девочка Катишь радостно захихикала.

- Ах, как я хочу ничего не стыдиться! - с восторгом воскликнула Авдотья Игнатьевна.

- На земле жить и не лгать невозможно, - сказал барон. - Ну, а здесь мы для смеху будем не лгать. Мы все будем вслух рассказывать наши истории и уже ничего не стыдиться. Все это там, вверху, было связано гнилыми веревками. Долой веревки и проживем в самой бесстыдной правде. Заголимся и обнажимся!

- Обнажимся, обнажимся! - закричали во все голоса" ("Бобок").

Но и ношение маски дает своеобразное наслаждение. Выбрать только маску с выражением поблагороднее и повозвышеннее. Люди с уважением смотрят и не подозревают, что под маскою смеется над ними и дергается бесстыдное дьявольское лицо.

Князь-отец в "Униженных и оскорбленных" рассказывает про одну красавицу графиню. Она была примерно добродетельна, пользовалась глубоким уважением за свою безупречную чистоту, к падшим относилась с жестокостью беспощадной. "И что же? Не было развратницы развратнее этой женщины, и я имел счастие заслужить ее доверенность. Барыня моя была сладострастна до того, что сам маркиз де Сад мог бы у ней поучиться. Но самое сильное, самое пронзительное и потрясающее в этом наслаждении - была его таинственность и наглость обмана. Эта насмешка над всем, о чем графиня проповедовала в обществе как о высоком и ненарушимом, и, наконец, этот внутренний, дьявольский хохот и сознательное попирание всего, чего нельзя попирать, - вот в этом-то, главное, и заключалась самая яркая черта этого наслаждения. Да, это был сам дьявол во плоти, но он был непобедимо-очарователен".

Когда с ближним случается несчастие, то в душе человека закипает хищная радость, - это уже прямо от своего лица Достоевский настойчиво повторяет чуть не в каждом романе.

"Странное внутреннее ощущение довольства всегда замечается даже в самых близких людях при внезапном несчастии с их ближним; несмотря даже на самое искреннее чувство сожаления и участия" ("Преступление и наказание"). "Вообще в каждом несчастии ближнего есть всегда нечто веселящее посторонний глаз, и даже кто бы вы ни были" ("Бесы"). "Я был потрясен даже до того, что обыкновенное человеческое чувство некоторого удовольствия при чужом несчастии, т. е. когда кто сломает ногу, потеряет честь, лишится любимого существа и пр. - даже обыкновенное это чувство подлого удовлетворения бесследно уступило во мне горю" ("Подросток").

Поистине, человек - это прирожденный дьявол. "Сатана sum et nihil humanum a me alienum puto", - заявляет черт Ивану Карамазову. Я - сатана, и ничто человеческое мне не чуждо. Говорит он это по поводу полученного им ревматизма. Но не только подверженность ревматизму, - в человеке вообще нет ничего, что было бы чуждо дьяволу. "Я думаю, - говорит Иван, - что, если дьявол не существует, и, стало быть, создал его человек, то создал он его по своему образу и подобию".