Юрий Белаш - Окопные стихи

• Название: Окопные стихи
• Автор: Юрий Белаш
• Жанр: Поэзия

Юрий Семенович Белаш родился в 1920 году. Войну начал рядовым, солдатом-минометчиком, закончил лейтенантом. Судьба берегла Юрия: он - один из немногих счастливчиков, доживший от медали "За оборону Москвы" до медали "За взятие Берлина". После войны Ю.С. Белаш закончил Литературный институт. Дебютировал в 1950 г. как рецензент в журнале "Знамя". Стихи начал писать спустя двадцать лет после окончания войны. Выпустил две книги: "Оглохшая пехота" (1981), "Окопная земля" (1985). Посмертно была издана книга "Окопные стихи"  (1990). Ю.С. Белаш умер в 1988 году, умер в одиночестве, в своей холостяцкой квартире на Ломоносовском проспекте, "высотном блиндаже", зажав в руке таблетку нитроглицерина. В предисловии к "Окопным стихам" В. Кондратьев написал: "У Юры, как и у многих погибших на войне, нет могилы. Он завещал свой прах развеять с Воробьевых гор над Москвой. Те, кому дорога и близка его поэзия, могут пойти туда и помянуть настоящего солдата и настоящего поэта..."

---

И дула шнапс не хуже мужиков.

Не хуже мужиков басила

и лаялась – не хуже мужиков.

Грудастая, но низенького роста,

в растоптанных кирзовых сапогах –

она была до анекдота просто

похожа на матрёшку в сапогах.

Она жила сначала с помпотехом.

Потом с начхимом Блюмкиным жила.

А когда тот на курсы в тыл уехал,

она с майором Савченко жила.

И, выпив, она пела под гитару

в землянке полутёмной и сырой,

как Жорка-вор зарезал шмару

и и схоронил в земле сырой…

Она погибла в Польше, в 45-м,

когда, прикрывши телом от огня,

на плащ-палатке волокла солдата

из-под артиллерийского огня.

И если,

недоверчивый к анкетам,

ты хочешь знать, какой она была,

не Савченко ты спрашивай об этом –

ты тех спроси,

кого она спасла!

Горит фитиль…

Горит фитиль в латунной жёлтой гильзе.

Табачный дым плывёт по блиндажу.

А через час – о мама дорогая, –

мы в наступление пойдём.

И может быть, я сам того не знаю,

меня сразит фашистский автомат,

и упаду я мёртвый в чистом поле,

широко руки разбросав.

Друзья отыщут труп мой после боя

и, на шинельку молча положив,

под залп ружейный навсегда зароют

в окопе старом на бугре.

А через месяц в дом наш похоронку

в конверте сером почта принесёт,

что сын твой – мама, мама дорогая, –

в боях за Родину погиб.

Но ты не плачь, не плачь, моя родная,

не мучь себя и сердце не терзай:

ведь на войне есть правило такое –

кому-то нужно умереть…

Горит фитиль в латунной жёлтой гильзе.

Табачный дым плывёт по блиндажу.

И через час – о мама дорогая, –

мы в наступление пойдём.

Перед атакой

Лейтенанту Валерию Деменьтьеву, сапёру

Примкнуты штыки и подсумки расстёгнуты.

Запалы в гранаты повинчены намертво.

Присели солдаты в траншеи на корточки

с чужими, застывшими, серыми лицами.

Ну что же, товарищ! – вперёд так вперёд.

Уйми суматошно стучащее сердце.

Пусть будет, что будет, – и стерва-война

промечет свой жребий: орёл или решка…

Штурмовые ступени

Ждать недолго:

в откосах траншей

штурмовые отрыты ступени –

и пехота, царица полей,

изготовилась  для наступленья.

И когда отсчитается время,

отведённое артподготовке,

замелькают наверх по ступеням

на солдатских ботинках подковки.

И заученно, как на ученье,

развернёт свои цепи пехота –

отделение за отделением,

взвод за взводом, рота за ротой.

И пойдут, ощетинясь штыками,

через насыпи, через воронки –

захрустят, заскрипят под ногами

заржавевшие в грунте осколки.

Но без боли воспримет душа

эти резкие, жгущие звуки:

хорошо

пехота

пошла –

как по нотам солдатской науки!

Оглохшая пехота

И он кричит:

–За Родину! Ура!.. –

И мы встаём за нашим помковзвода.

А под ногами – жухлая трава,

над головами – каска небосвода.

И тотчас же, испуганно спеша,

бьёт пулемёт от крайнего сарая –

и звук такой, как будто не дыша

натянутую простынь разрывают.

А после – словно ливень кирпича:

стеной встаёт нерасчленимый грохот.

И сквозь него, стреляя и крича,

бежит

вперёд

оглохшая пехота.

И кто-то рвёт шинельное сукно,

и кто-то в чистом поле умирает,

а помкомзвода машет нам: – За мной! –

и рот в беззвучном крике раздирает.

И вот уже – разрушенный сарай.

Гранаты в пулемётчиков швыряем…

рывок –

и мы передний край

с землёй и кровью перемешаем.

– Круши их гадов!..

Ярость

От выстрелов и бега сатанея,

хрипя «ура», крича и матерясь,

мы прыгаем в немецкую траншею,

окопную разбрызгивая грязь.

Чужие перекошенные лица…

И в эти лица – в душу, бога мать! –

мы начинаем яростные спицы

за очередью очередь вгонять.

И пятятся, ныряют гренадёры

в накатные глухие блиндажи, –

и кажется,

от нашего напора

земля до самой печени дрожит!

Четвертая атака

И вновь разверзлась преисподняя!

И дыбом вскинулась земля…

В четвёртый раз уже сегодня

пойдут в атаку егеря.

И каждый раз – по расписанью:

свирепый кучный артналёт,

и вслед за ним без опозданья

пехота

в полный рост

встаёт.

И, не ложась, на пригибаясь,

идут, стреляя на ходу.

Неотвратимо надвигаясь

на ту незримую черту,

с которой – или – или:

или –

мы вновь отбросим егерей,

не сдюжим –

братскою могилой

нам станут ровики траншей…

Опала взрытая земля.

Идут

в атаку

егеря!

Флотские

«Шварцентойфельн» -- чёрные черти, так называли гитлеровцы нашу морскую пехоту.

Ты когда-нибудь видел, как ходят в атаку матросы?..

Это жуткое зрелище, дыбом встают волоса:

хлынут молча, без выстрелов, чёрные цепи с откоса –

и от топота ног фронтовая замрёт полоса.

В бескозырках, без касок, в распахнутых настежь

бушлатах,

с якорями на бляхах затянутых флотских ремней

и в фланелевках синих, в тельняшках своих полосатых

они, видно, и вправду похожи на сказочных лютых чертей.

Надо нервы стальные, чтобы выдержать эту лавину:

ведь матрос не заляжет, покамест матрос он живой.

И сутулят у «геверов» пулемётчики взмокшие спины,

и наводчику спазмами сводит бурчащий от страха живот.

-- Шварцентойфельн! Матрозен!..-- летит по фашистской

траншее.

А навстречу уже хлещет с ходу: -- Полундра! Даёшь!..--

Набухают от крика матросские жилы на шеях,

и от их автоматов теперь никуда не уйдёшь.

Ствол глядит прямо в душу карающим пристальным

взглядом.

Час твой пробил, захватчик, дрожи не дрожи.

Ведь матросы, когда погибают, не просят пощады –

ну и ты от матросов пощады не жди!..

* * *

Они бегут без выстрела и крика.

У нас в траншее тоже стало тихо.

И видно только на поле открытом,

как под ногами мечется гречиха.

Не пьяные, но под хмельком солдаты…

И – рукава по локти закатав,

молчащие до срока автоматы

привычно держат возле живота.

За голенища сунуты гранаты,

чтобы сподручней было вынимать…

-- Ну до чего ж нахальны эти гады!

Мы их сейчас научим воевать…--

И, докурив до пальцев самокрутку,

сержант – окурок, плюнув, загасил.

Потом, в теченье многих суток,

к нам трупный запах ветер доносил.

* * *

Я солдат. И когда я могу не стрелять – не стреляю.

Я винтовочный ствол дулом вниз опускаю.

Ведь на фронте бывает, от крови шалеешь –

и себя не жалеешь, и врага не жалеешь.

И настолько уже воевать привыкаешь,

что порой и не нужно, а всё же стреляешь…

Да, солдат убивает. Так ведётся от века.

Только поберегись – и в себе не убей человека.

Схватка

Не драка это, нет! А схватка на ножах.

Бой – с применением холодного оружия.

Ссутулившись, ты ходишь полукружием

вокруг него, а он – вокруг тебя,

не отступая ни на шаг

и руки, точно клещи, разведя,

одну – с ножом, другую – для защиты.

И дышите, как звери, тяжело,

прицеливаясь намертво друг к другу,

выбрасывая согнутую руку,

чтоб отвести удар – и, пошатнувшись ложно,

бить самому, -- и коль не повезло,

лицом уткнуться в пыльный подорожник…

Дай бог, чтоб это был не ты!

Сержант

Отбомбившись, «юнкерсы» ушли…

Выложили, сволочи, всю норму!

Комья развороченной земли –

словно после яростного шторма.

Чёрные глубокие воронки

сизым кучерявятся дымком,

и звенит, как эхо, в перепонках

вой фугасок тонким комаром.

Пахнет отработанной взрывчаткой,

свежей кровью и сырой землёй, --

и на лицах, бледных и немых,

отпечаток тяжести немой.

Мы сидим – очухаться не можем.